Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации - Лев Гумилёв

Предлагаемому выводу противоречит на первый взгляд то, что в степи между Ордосом и Дуньхуаном в IV в. до н.э. обитали многочисленные юечжи, и большинство исследователей считают эту территорию родиной этого народа [48]. Но не могли же юечжи жить в безводной пустыне, тем более что предгорья Наньшаня, орошенные многочисленными ручьями, ниже теряющимися в песках, населяли усуни [252, с.51]. Еще в 1960 г., на основании исключительно исторических соображений, мы предложили гипотезу, согласно которой юечжи овладели Алашанской степью не раньше конца V в. до н.э. [66, с.39–40, 69–71]. Теперь эта точка зрения находит подтверждение в данных палеогеографии, с тем лишь уточнением, что юечжи форсировали полосу пустынь, лежащую между Джунгарией, их истинной родиной, и предгорьями Наньшаня. Но самым мощным аргументом в пользу предлагаемой концепции является анализ юечжийских слов, сделанный Б. Лауфером в небольшой работе, опубликованной всего в 500 экземплярах и не получившей распространения [308]. Б. Лауфер доказал, что юечжи говорили на североиранском языке, принадлежавшем к той же группе, что и скифский, согдийский, осетинский и ягнобский, и никакого отношения не имевшем к тохарскому, связанному с европейскими языками [308, с.13–14]. Следовательно, культурная, а значит, и этнографическая близость юечжей с обитателями Семиречья имела активные формы, базировавшиеся на сходной хозяйственной деятельности. И наоборот, обитатели оазисов долины Тарима составляли особый этнокультурный комплекс, причем границей между теми и другими был Тянь-Шань.

М.П. Петров отмечает, что восточный Тянь-Шань – физико-географический рубеж между экстрааридной Центральной Азией и более влажными регионами Казахстана и Джунгарии [20, с.137], которые по флористическому составу тесно связаны между собой. Но тогда скотоводческое хозяйство западных и восточных склонов Тарбагатая должно быть отличным от южного, тохарского, хозяйственного быта, что и требовалось доказать. Переход же юечжей через пустыню к склонам Наньшаня произошел именно тогда, когда юечжи впервые были упомянуты в Исторических источниках, т.е. в IV в. до н.э. Видимо, мы наблюдаем следующий этап общения Средней Азии с Дальним Востоком, более поздний, нежели отмеченный нами. А если так, то перерыв в междуплеменных отношениях совпадает с уже установленным периодом аридизации степной зоны Евразии, и не замечать связи между обоими явлениями невозможно. Юечжи двигались на запад, хунны на юг, и оба народа пересекли сузившиеся пустыни. Последовавшая в IV в. эпоха повышенного увлажнения степей стимулировала дальнейшее развитие кочевого хозяйства. Увеличилась площадь пастбищ, на которых расплодились стада домашних и диких животных, а по окраинам степи снова начали появляться оседлые поселения и поля, засеянные просом [66, с.192].

Но 500 лет разобщенности не прошли даром. Хотя искусство хуннов [228]и юечжей [224]восходит к одним и тем же образцам, оно отнюдь не идентично [227]. Это свидетельствует о продолжительном самостоятельном развитии. Живая струя единой «андроновской» культуры через призму перемен хозяйства, быта и метисации этнических типов разделилась на ряд ручьев и уже не соединялась вновь. Когда в III в. до н.э. хунны и юечжи территориально сомкнулись, они стали оружием решать, кто из них будет властвовать над степью, сделавшейся вновь обширной и многолюдной. Победа хуннов в 165 г. до н.э. определила дальнейшее направление интеграции степных народов и в пользу тюркоязычия и того кочевого образа жизни, который окончательно сложился в средние века. Остатки народов, сохранивших оседлость, долго еще доживали свой век в «болотных городищах» Сырдарьинской дельты (хиониты) и в оазисах южной Джунгарии (уге, чеши и др.). Они тоже растеряли большую часть своей древней культуры, и только некоторые особенности стиля, совпадающие на Востоке и Западе, да термины, отмеченные нами, показывают, что мощи и величию евразийских кочевников предшествовал блеск и обаяние культуры оседлых народов бронзового века.

В заключение вернемся к исходному пункту исследования – характеру колебания уровней внутренних водоемов. Нам известно только, что в III в. до н.э. уровень Каспийского моря был очень низок, ниже абс.отм. минус 32 м (7,24), что совпадает с эпохой южного прохождения ложбины низкого давления, начавшейся в начале IV в. или в конце V в. до н.э.

Следовательно, в это время повысился уровень Аральского моря и особенно Балхаша, питаемого реками, ниспадающими с Саура и Тарбагатая.

В предшествовавшую эпоху X – V вв. до н.э., когда была интенсивно увлажнена гумидная зона, уровень Каспия стоял высоко (между абс.отм. минус 18 и минус 12 – минус 16), так как керамика эпохи бронзы встречается ниже изобаты 0, но не смешивается с хазарской и гузской керамикой, часто попадающейся около изобаты минус 18 м. Этой эпохой мы можем датировать одно из усыханий Балхаша и регрессию Аральского моря.

II тысячелетие до н.э. было связано опять-таки с регрессией Каспия и трансгрессией Арала и Балхаша, а также с появлением озер (ныне сухих), котловинами которых заканчиваются реки Чу и Сарысу. А III и IV тысячелетия были временем очень низкого стояния Каспия, Балхаша, вероятно, полного усыхания озер аридной зоны и небольшой трансгрессии Аральского моря за счет североиранской ветви циклонов.

Гетерохронность увлажнения Евразии в средние века (Ландшафт и этнос). V [49]

Методика исследования изменений климата и ландшафта, примененная нами для исторического периода, основана на достаточно полном и точном знании событий, происходивших за период в 2000 лет, – с I в. до н.э.

Мы будем исходить из положения о постоянном влиянии природы на формы человеческой деятельности [156]и избегать крайностей, свойственных «географическому детерминизму» [266], так как даже для самых примитивных человеческих сообществ свойственны спонтанные формы развития [157].

Поэтому мы пойдем путем изучения этногенеза и миграций на широкой площади, так как при таком подходе неизбежные частные ошибки будут взаимно компенсироваться [78], а общие допуски мы постараемся уменьшить путем сопоставления с палеогеографией голоцена.

Проблема изменения климата Евразийского континента в поствюрме, долго служившая объектом научной полемики, была решена А.В. Шнитниковым, согласно которому увлажненность Евразийского континента варьировала с большой амплитудой [260]. Заслугой А.В. Шнитникова являются намеченные им хронологические рамки периодов увлажнения и усыхания, причем допуск при определении границ периодов превышает столетие. Данную концепцию следует дополнить путем учета гетерохронности увлажнения аридной, гумидной и полярной зон [1], сводящейся к следующему.

В случае увлажнения аридной зоны усыхает зона гумидная, а при увлажнении зоны полярной идет одновременное усыхание гумидной и аридной зон, но возникает активное увлажнение зоны субтропической [1], в частности речных долин Тигра и Евфрата на Ближнем Востоке и Хуанхэ и Янцзы на Дальнем. Исходя из этой концепции, мы можем пересмотреть панораму смены народов на пространстве степной зоны Евразийского континента, для которой соотношение площади травянистых степей, лесов и пустынь было основным условием ведения хозяйства [57].

В отличие от относительно стабильного климата Средиземноморья территория евразийской степи чутко реагирует на климатические изменения. Усыхание, связанное с увеличением площади пустынь, и увлажнение, ведущее к наступлению лесов, одинаково вредно отзываются на населении степи и его хозяйственных возможностях. Следовательно, смена форм хозяйства соответствует смене климатических условий и тем самым колебанию уровней внутренних морей [21, 73]. А климат менялся быстро [41].

В 1959–1963 гг. нами были произведены в бассейне Каспийского моря работы, которые дали возможность получить недостающие данные о сменах периодов увлажнения и усыхания гумидной и аридной зон [70, 71]. Это позволило перенести проблему усыхания Средней Азии в иную плоскость, наметить опорные точки колебаний уровня Каспия, заполнить интервалы между этими точками и получить довольно стройную картину изменений климата на исследуемой территории.

Несостоятельность доводов некоторых ученых, в частности С.А. Ковалевского и А.В. Комарова [6, с.211–213], утверждавших (опираясь на сведения античных авторов), что уровень Каспийского моря в I тыс. до н.э. достигал будто бы абсолютной отметки 1,33 м, была доказана Л.С. Бергом [21, с.208–212]. Низкий уровень Каспия за последние 15 тыс. лет устанавливается и нашими полевыми исследованиями. На поверхности территории Калмыкии, которая, при положительной абсолютной отметке моря, была бы покрыта водой, найдены фрагменты керамики эпохи бронзы и даже палеолитические отщепы.