Детство - Маргита Фигули

А вот Людка, еще недавно нежная, как одуванчик, теперь безжалостно вытаскивает птенца из гнезда.

— Я его выхожу дома, — жестко сказала она.

— Да он у тебя погибнет, — сердилась мама.

— У Мишо Кубачки такой же, а не погиб, — возражала Людка.

— Такой, да не такой, этот-то еще совсем голенький.

— Ничего, оперится, — упрямилась Людка.

— Ты Мишо Кубачку в пример не бери, — наставляла ее мама, — от него только дурного наберешься. Вот и давеча он изрезал деревья в питомнике. Староста как следует ему всыпал.

Сестра покраснела и опустила голову.

У мамы сердце оборвалось. Она горько всплеснула руками, поняв, что Людка покраснела не зря.

— Ты тоже там была? — спросила она строго.

Сестра упрямо молчит, мама и слова не может вытянуть из нее.

Так и не докончив коня, Федор кладет его на бревно и пытается помочь маме, видя, как ей трудно приходится. Он ласково обращается к Людке и полушутя журит ее. Она отвечает не сразу, но постепенно ему удается разговорить ее.

— Я только у забора сторожила, не идет ли кто, когда ребята резали.

Федор втолковывает ей, что фруктовые деревья нужно беречь, что от них огромная польза. При этом он помогает себе руками: ведь он еще не умеет хорошо говорить по-словацки, знает всего несколько слов. Но куда больше слов говорят его добрые глаза, что светятся, как прекрасные синие цветы ломоноса. Под их взглядом детское упрямство смиряется.

Людка и соглашается с ним, и все еще немного упорствует.

— Это же Ливоровы саженцы.

Мама опешила:

— А что, из Ливоровых саженцев деревья не вырастут?

— Конечно, вырастут, — надув губы, огрызнулась Людка.

— А на этих деревьях такие же яблоки, как и повсюду? — продолжала мама.

— Чего бы им не вырасти! — повела сестра плечом. — А вот в прошлом году Ливора чуть было руку Мишо не сломал, когда он хотел сорвать яблоко с ветки, что через забор свесилась над дорогой. За это разве надо детям руки ломать? Был бы у Кубачков собственный сад, Мишо не зарился бы на чужое.

Мама смешалась, она вдруг поняла: это же была месть! Месть Ливоре за его жадность — вот чем привлекал детей да и мою сестру Людку Мишо Кубачка. Только дети при этом не поняли, какое зло они причиняют.

И все-таки маме не хотелось, чтобы дочка ее так озорничала и люди указывали бы на нее пальцем. Мама отобрала птенчика у Людки и наказала ее, поставив на колени.

Покалеченный, он лежал на боку и едва дышал. Мы хотели напоить его молоком, но у него уже не было сил даже раскрыть клювик. А чуть погодя он испустил дух.

Мама показала птенчика Людке — пусть знает, что натворила. И мы увидели, как у нее по щекам скатились две слезы. Ведь птенец погиб по ее вине.

— Помни об этом, — сказала ей мама и пошла заниматься делами.

Людка посмотрела ей вслед, передернулась и осталась стоять на коленях возле стола, понурив голову.

— Ну вот, — говорю я ей, — зачем мучаешь птичек? Может, мама еще заставит тебя стоять на коленях всю ночь. Нечего тебе было связываться с Мишо Кубачкой. Это самый негодный мальчишка в нашей деревне.

Я вспомнила, как наша учительница поставила меня на колени рядом с ним у классной доски. Во мне снова вспыхнуло то чувство, которое мучило меня тогда. Мне было неприятно, что я стою рядом с этим шугаем[25], разбойником, как называли Мишо.

— Ну тебя, — грубо отрезала сестра, словно и говорить-то со мной не стоило, — сейчас он негодный, а когда учительница вместо тебя ударила его десять раз линейкой по рукам, тогда он был для тебя хорош. Никто из ребят, кроме него, не согласился бы на это.

Среди других детей в школе, помимо Мишо Кубачки, мне видится высокий парнишка. Его светлый чуб торчит над головами остальных, у него смелые, сверкающие глаза. Но ведь в самом деле, даже Милан Осадский никогда не согласился бы, чтоб его выпороли вместо другого. Напротив, сколько раз, бывало, учительница приказывала ему нарезать прутьев, чтобы наказывать других детей. Однажды она велела ему высечь Мишо Кубачку — кто-то из деревенских наябедничал на него. Милан послушно выполнил приказание, может быть, бил только немного слабее и два раза нарочно стеганул по стене, когда учительница отвернулась. Возможно, подумала я, Милан выпорол бы и меня, если бы ему приказали. И все-таки в своих детских мечтах я устремляюсь к нему, а не к Мишо Кубачке.

— Вы все выдумываете, — обрывает меня Людка, — ну и пожалуйста, только от меня отстаньте.

Она бьется головой о стол и выгоняет меня из горницы.

Я иду к маме на кухню. Присаживаюсь на табуретку возле двери. Меня все еще тревожит разговор с Людкой. Я слышу, как она головой бьется о стол и что-то нашептывает. А вид у нее, как у упрямого теленка.

Мама готовит еду для Федора — после обеда он пойдет чинить крышу в доме дедушки с нижнего конца. Нужно залатать дыры, пока погода, а не дожидаться осеннего ненастья.

Федор, склонившись над тарелкой, как-то по-своему улыбается. В одной руке держит ложку, а другой время от времени поглаживает заросший подбородок. По лицу его видно: он погружен в какие-то свои думы. И вроде бы чему-то про себя радуется. Отложив ложку, Федор широко улыбается и говорит маме, что ему по душе такие дети, хоть в этой истории с питомником они и не правы.

— Они ищут правду по-своему, — заключает он.

— Но приструнить их не мешает, — защищается мама, — не то, глядишь, разбойниками вырастут.

Федор не возражает. Что говорить, детей надо воспитывать. Он кивает, но по улыбке видно, что он на их стороне. Наверное, по себе знает: тот, кто не чувствует кривды, не отыщет и правды.

Вот так с первого же дня Федор стал сживаться со всем, что нас окружало, со всеми нашими радостями и печалями.

Но, кроме того общего, чем жили все, мы, дети, отыскивали какие-то особые, только