«Ворон» - Михаил Ахманов

— Человек предполагает, а Бог располагает, — сказал Серов.

— Это верно, Андре.

Они неторопливо направились к кострам, пылавшим на речном берегу. На вертелах жарилась баранина, кипело варево в котлах, сизый дым струился над водой. Ниже по течению пленные магрибцы (турок перебили всех) стаскивали трупы, выкладывали их рядами, и над погибшими уже кружились стаи птиц. Оружие было уже собрано, и теперь кабилы и разбойники Турба-та обшаривали мертвых, сдирали с них одежду, кушаки, сандалии. Зрелище было неприглядное, но Серов к нему давно привык; что морской разбой, что сухопутный всегда заканчивались грабежом. Поиск добычи — апофеоз войны!

— Сказать по правде, я не спешил отсюда уходить, — промолвил Стур и опустился на землю у костра. — С Одноухим хотелось сквитаться и всей его бандой, но больно уж он осторожничал. У меня три сотни молодцов, с ними мелкий городишко можно взять, но не укрепленный лагерь… Ну, теперь это дело прошлое! Теперь Караман сковородки лижет в магометанском аду! — Стур хищно оскалился и добавил: — Все случилось как обещано.

— А как обещано? — спросил Серов.

— Когда расставались, я ему крикнул, что вернусь и кишки вырву. А ежели у меня не получится, так это сделает мой капитан. Так и вышло.

— Не совсем. Дыра у него в животе была большая, кишки в клочья разнесло, но все-таки не я его убил, не Кук и не Хрипатый. Прикончил испанец. Я тебе о нем рассказывал.

— Испанец, не испанец… — Стур упрямо помотал головой. — Раз с вами пошел, значит, наш! Его рука была твоей рукой, и хвала Творцу, что так случилось. Он мертв, а ты жив.

Баран, висевший над огнем, уже подрумянился. Они отрезали по куску мяса и начали есть. Сок капал на бороду Стура, стекал на голую грудь. От бывшей на нем рубахи остались одни лохмотья.

— Теперь я бы послушал, как вы от Карамана утекли, — молвил Серов. — Мы осмотрели яму и решетку над ней. Прочная! Снизу не своротишь.

— И не надо. Из ямы нас Караман велел выпустить.

— Это как же?

Стур рыгнул и вытер губы:

— Чума на него и всех сарацинских свиней! Есть у них, видишь ли, такой обычай: если попались умелые парни, пушкари там, оружейники или моряки — не матросня с купеческого брига, а такие люди, кто знает, как саблей махнуть и выпалить из пистолета, — так тех людей они искушают дьявольским соблазном. Свободу сулят, коль перейдешь в их поганую веру, обещают на корабль взять и дать оружие, говорят: поклонись Аллаху, иди с нами и бей прежних единоверцев. Но это дело нечестивое!

Серов расхохотался:

— Я слышал об этом обычае, Уот. Но разве мы не те же нечестивцы? Мы и раньше били братьев-христиан — тех, что плавают под кастильским флагом. Били, грабили их корабли, занимали города, хватали жителей для выкупа, не щадили ни детей, ни женщин, ни старого, ни малого. Разве не так?

— Не так, — буркнул Стур. — Наши свары — те, что между христиан — наше дело, и сколь бы мы ни нагрешили, всегда есть шанс покаяться. Души наши попадут в чистилище, но не в ад, и значит, отмучавшись свое, вознесутся к Господу. А война с магометанами — дело иное, дело Божье, дело между Ним и дьяволом. Предайся их вере, и ад обеспечен.

— Прежде я не замечал, чтобы ты боялся ада.

— В твоих годах его не боятся, а в моих пора задуматься о вечном, — сказал Стур, вздыхая. — Так вот, очень хотелось Одноухому переманить нас к себе всей командой, а я ему не дал, и в том, надеюсь, моя заслуга перед Господом. А ведь чего сулил, как соблазнял, змеиное семя! Парни могли и дрогнуть. Однако…

— Что? — спросил Серов, когда пауза затянулась.

— Однако я его перехитрил. Сказал, что Шейла — знатная дама, наша хозяйка и госпожа, владелица судна, и что будет так, как она повелит. Прикажет веру их поганую принять — примем и будем служить Караману, а не прикажет, Аллаху не поклонимся. Хоть к веслу сажай, хоть на части режь, хоть в кандалах гнои, а все одно не поклонимся! — Стур в сердцах сплюнул и ударил по колену кулаком. — Одноухий долго поверить не мог, говорил, так, мол, не бывает, чтобы женщина стала госпожой над воинами-мужчинами. Но все же поверил! Случай помог — Шейла до ятагана добралась. При ней неотлучно три бабки были и два охранника, а ятаган на ковре висел. И в некий день, когда Караман отлучился и стражи в доме осталось немного, она ту саблю и схватила. Одному сарацину проткнула печень, с другим рубиться принялась, сбросила с лестницы во двор, и он башку расшиб. Бабки, слуги — врассыпную, а Шейла — к конюшням, чтобы лошадь взять. На ее беду случился там какой-то турок с двумя магрибцами, все при оружии. Так что коня она не добыла, но этих троих изранила, пока они ее ловили да вязали. А на другое утро Караман к яме пришел и говорит: велик Аллах и чудны дела Его! Теперь я верю, что эта девка — ваша госпожа! Это, говорит, не женщина, а дочерь джиннов! Али и Азиз мертвы, у Сулеймана порез на шее, бен Барах двух пальцев лишился, а Махмуду она чуть нос не откусила! Сказал так, усмехнулся и добавил: будет, будет дею подарок! Она его зарежет в первую же ночь, и я избавлюсь от хлопот!

Серов слушал эту историю как сказку из «Тысячи и одной ночи». Все тут было: странствия по морям и горам, побеги и битвы, интриги и хитрости, яма-зиндан, пираты и разбойники-кабилы, женолюбивый правитель, красавица принцесса, захваченная в плен мерзавцем-турком, и благородный принц, то бишь самозванец-маркиз, пустившийся на поиски возлюбленной. Сейчас, когда он знал, что Шейла в безопасности, это в самом деле напоминало легенду с восточным колоритом, где действие происходит на фоне пальм, мечетей и верблюдов. «Когда-нибудь в старости, — мелькнула мысль, — я расскажу эту сказку своим внукам — в гостиной, при свечах, у печки с голландскими изразцами. За окном будет падать снег, и Шейла, постаревшая, но прекрасная, сядет около меня и кивнет головой, подтверждая: да, дети, так все и было. Было!»

Это видение мелькнуло перед ним и исчезло как птица, которую спугнул голос Стура.

— Он смеялся и говорил, что верит мне, что отведет нас к этой дьяволице и будет выкалывать нам глаза, резать уши и языки, пока не услышит нужных слов. А если не услышит, если госпожа смолчит, то, значит, такова воля Аллаха, и нас, одноглазых и немых, отведут на галеры и посадят к веслам. С ним была дюжина басурман, и они принялись вытаскивать нас из ямы и забивать в колодки[104]. Разрази меня гром! Ты знаешь, Андре, — Стур прищурился с задумчивым видом, — у нас с сарацинами земля и вера разные, обычай не схож, а вот колодки одинаковы. Когда я сидел на каторге…

— Об этом в другой раз, — сказал Серов. — Я хочу узнать, как вы освободились.

— Да, конечно, капитан. Вся штука была в том, чтобы вылезти из ямы и добраться до Шейлы. Чтобы нас, значит, за ворота выпустили, а ее — из дома… — Стур отрезал еще кусок баранины и принялся жевать. Прожевал, сглотнул и усмехнулся: — Тут нам удача улыбнулась: Шейлу к конюшням привели, а нас построили друг за другом, и первым, помню, оказался Тиррел. Вот стоим мы, как в очереди на виселицу, голова и руки в колодке, перед нами Шейла, Караман и двое сарацин, а позади — еще десяток, и у каждого — кинжал, чтобы резать языки и уши. Но не тут-то было! Мигнул я Хенку, и тот ремни на колодке разорвал и нехристя стукнул деревяшкой. Здоровый бык! Так рассадил сарацину башку, что мозги наружу брызнули! Кинжал схватил, обрезал ремни у меня и Джека Астона и начал стражников крушить! Одноухому, видишь ли, думалось, что если мы в колодках, а при нем двенадцать сарацин, то нам и деваться некуда. Ошибся ублюдок! Пока мы от колодок избавлялись, Хенк троих уложил, да и Шейла не дремала, заехала стражнику в зубы и за пистолетом потянулась. Караман заорал, и к дому, а мы побили басурман, и в конюшню. Взяли всех лошадей — было их там дюжины три — и понеслись вдоль берега. Чума и холера! Так я еще в жизни не скакал! Миль восемь отмахали, потом конь под Хенком задыхаться начал, пришлось ему пересесть на другую клячу. В общем, ушли!

— Господь вас хранил, — молвил Серов и, неожиданно для себя самого, перекрестился. В этот миг ему казалось, что над ним, над Шейлой и всеми их людьми простерта рука Провидения, что капризная Фортуна на их стороне, что ветер Удачи будет надувать их паруса — сейчас, и присно, и во веки веков. И понесет тот ветер их корабли в северные моря, и будут там новые победы и приключения, новые люди и новая жизнь. Кого благодарить за это? Бога? Судьбу? Всемогущий Случай?..

Уот Стур прочистил горло:

— Так было, но все уже кончилось. Турбата больше нет. Какие твои приказы, капитан?

Серов взглянул на солнце, висевшее над западными горами:

— Вечер близится… Сегодня надо отдохнуть. Выйдем утром. На восток, в Ла-Каль! Сколько дней займет дорога?

— Четыре, капитан.

— Четыре… — повторил Серов и улыбнулся.

Эти дни тянулись бесконечно. Он шагал словно в забытьи, смотрел, как встает и садится солнце, как плывут в бирюзовом небе облака и как, раскинув широкие крылья, парят над горами орлы. Одно ущелье сменялось другим, рокотала вода в быстрых уздах, отряд то поднимался на перевал, то двигался вниз, в узкие теснины, заросшие цветущими олеандрами, и их тонкий аромат будил память о запахе Шейлы. Вечером он долго сидел у костра, думал о странной своей судьбе и, что было совсем уж удивительно, молился. Не за себя и даже не за Шейлу, а за пропавших собратьев, за тех, кто канул подобно ему в бездны времени. Владимир Понедельник, программист… Наталья Ртищева, доктор… Евгений Штильмарк, тоже врач… Константин Добужинский, бывший математик, издатель… Максим Кадинов, Линда Ковальская, Губерт Фрик и все остальные, кого он помнил до сих пор, кто приходил к нему в снах, напоминая о прошлой жизни и о том, что было потеряно навсегда. Он молился, чтобы судьба была к ним благосклонней, чем к Игорю Елисееву, умершему в молодых годах, чтобы век их оказался долог и по возможности счастлив, чтобы потерянное ими не висело тяжким грузом, чтобы в их далеком далеке нашлись другие люди, скрасившие их одиночество, другая любовь — такая же, как послана ему. И, заканчивая эти молчаливые беседы то ли с Богом, то ли с Судьбой, то ли с пропавшими сотоварищами, он шептал подслушанное у де Пернеля: dominus vobiscum[105].