Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

– Да, вижу, и тебе кое-что перепадает, – парировал старый приятель, внимательно оглядывая костюм Артеменко, и опять в глазах у него вспыхнули на миг недобрые искорки, – ну, я тут, на родной земле остался. Не подался за тридевять земель, как некоторые… Это ж сколько мы не виделись?!

И с неимоверным трудом, как будто оба перебрасывали друг другу тяжелый камень, разговор завязался вокруг общего прошлого, словно в поисках объединительной нити. Артеменко все больше поражался: его школьный товарищ выглядел затравленным, он не говорил, а невнятно бормотал, беспокойно водя глазами и пожимая плечами, словно от холода. И только после заказанной Алексеем Сергеевичем водки и холодных закусок Воропаев слегка расслабился и уменьшил глухую оборону. Они поведали друг другу не слишком много о своей жизни, но этой скудной информации москвичу было предостаточно. Артеменко изумлялся тому, как жизнь подмяла под себя провинциала. Сначала совершенно глупо умер отец – он попросту провалился под тонкий, тающий лед во время поздней зимней рыбалки. Товарищи тщетно пытались ему помочь, но лед просто крошился под ними, когда же отыскали длинный шест, отец навсегда ушел под воду. Затем возникла цепная реакция проблем. Непредсказуемая, на нервной почве, хворь сестры, в результате которой она надолго оказалась в психиатрической лечебнице. Наконец, непредвиденный, как злым роком посланный инсульт матери сделал ее на несколько лет недвижимой. Оказавшись глубоко увязшим в трясине житейских проблем, пытаясь заработать денег, Воропаев сначала оставил институт – а ведь соображал в математике и физике лучше всех в классе, – затем испробовал необъятное число профессий. Он уладил все проблемы, похоронил мать, пристроил сестру, женился, завел ребенка, разошелся, опять женился, наконец фильтр неудержимой жизни остановил его на одном из утлых заводиков, где он с утра до вечера точил какие-то детали.

– Но ты, Андрей, все равно молодчина, хорошо смотришься! – решил Артеменко подбодрить бывшего приятеля. – И правильно, что не сдаешься, жизненных сил у тебя всегда хватало на двоих! Помню, как мы в девятом классе с десятиклассниками завелись.

– Да брось ты, – отмахнулся тот и странно осклабился, обнажив желтые, уже явно нездоровые зубы. – Бывал я у вас в России, только ничего хорошего из этого не вышло… – он отчетливо и даже с вызовом подчеркнул «у вас». Это было после третьей рюмки водки. А ведь еще только утро, возвел к небу взгляд Алексей Сергеевич.

– Почему? Ведь я слышал, что очень многие едут из Украины работать в Россию.

Андрей громко фыркнул, затем глубоко вздохнул, и Артеменко не мешал товарищу, не торопил его.

– Работают, в самом деле, многие. Но не многие выдерживают. Либо наши работяги, которые прутся, не подумав, подальше на восток, комаров кормят, либо прессуют их.

– Что значит «прессуют»?

– Ну вот, к примеру, я. Работал в самой Москве, в «Монолите», что многоэтажки клепает. Три месяца поработал, что-то платили, а потом перестали. И следующие полтора я бесплатно на дядю отпахал.

– Почему в суд не подал?

– Да какой, к черту, суд?! Я ж без местной прописки, на птичьих правах. Поимели меня просто и выкинули на свалку, а вместо меня взяли другого, такого же глупого, только помоложе. Но это меня не остановило. Подрядился, значит, в Подмосковье богатеям коттеджи строить. Ох, модно это стало, чтобы с простором, да с отдельным домиком для прислуги. Так еще хуже окончилось… Вместо зарплаты почки отбили, кровью потом мочился. Да тут в долги влез, на лечение назанимал. Вот тебе и славянское братство. Я, правда, слышал, что нашего брата в армию российскую берут, контрактниками. Но поразмыслил и отказался от этой затеи… Еще подохнуть в Чечне за чьи-то бредовые идеи не хватало!

У Артеменко вдруг сжалось сердце.

– Слушай, давай я тебе немного деньгами подсоблю…

– Да ты что?! – В глазах Воропаева была укоризна и боль. Он горделиво поднял голову. – Я тебе просто, как старому другу, поплакался. Мне ни от кого ничего не нужно, руки и ноги, слава богу, есть еще, заработаю. Я просто пообщаться…

– Ладно, извини… Ну тогда давай хоть выпьем за прежнюю нашу дружбу. Чтоб она и дальше сильна была. Я, может, тоже на родину вернусь жить, надоело там тесниться да толпиться…

– Да ладно… – Воропаев не поверил и отмахнулся.

Артеменко и сам не верил в свои слова. Последнее время это с ним нередко случалось, и если раньше он по привычке подкреплял слова убедительными жестами, то теперь осознанно не делал этого. Ему все чаще становилось противно от притворства.

Они поболтали еще немного. Но каждый из двоих давно чувствовал: между ними на месте былого юношеского притяжения уже возник невообразимый холод слишком различной зрелости. Так встретились бы эскимос с Крайнего Севера и обитатель экваториальных джунглей… Так пролетают по параллельным колеям встречные поезда, шумя ветром, взбивая возбужденный воздух коротким приветствием, чтобы через минуту разойтись и больше никогда не встретиться…

Глава четвертая

(Грузия, август 2008 года)

– Товарищ полковник, разрешите обратиться!

Игорь Николаевич обернулся, перед ним навытяжку стоял лейтенант в камуфляжной десантной форме. Его грудь вздымалась – дыхание сбилось от внезапной остановки после бега, – и из-под куртки торчал клок нежной бело-голубой тельняшки. Игорь Николаевич ощутил прилив удовлетворения то ли от вида молодого, бравого десантника, то ли от чистоты тельняшки – он любил, чтобы тельник всегда был свеж, с ним, как ему казалось, сохраняется и чистота души.

Он глазами и едва видимым, вопрошающим жестом головы дал понять, что офицер может говорить.

– Там, товарищ полковник, вам взглянуть надо… – лейтенант не договорил, но выражение его лица было очень убедительным.

– Далеко? – коротко бросил Игорь Николаевич.

– Нет, в сотне метров, на опознавательном пункте.

Через несколько минут Игоря Николаевича подвели к ряду бездыханных человеческих останков. Тела были полностью покрыты плащ-палатками или одеждой и выложены аккуратной линией, в полушаге друг от друга. Его подвели к одному из трупов с выставленной наружу обнаженной рукой. На ней, повыше запястья, с тыльной стороны, сквозь черную поросль волос можно было легко прочесть аббревиатуру: РКПУ-108.

Знакомые буквы и цифры обожгли командира полка внезапной болью, он отшатнулся, но справился с собой и настроился пережить нелегкое мгновение стоически. Сомнений быть не могло: это их выпуск. Буквы расшифровывались «Рязанский колледж профессиональных убийц», так негласно, вне официоза звали Рязанское воздушно-десантное училище. А 108 – это их, 108-й офицерский выпуск. Игорь Николаевич легко коснулся руки, и его ударило холодом безжизненности и беспомощности. То было прикосновение к потустороннему миру, обжигающий контакт с инфернальным, кощунственная попытка проникновения за запретную завесу. Но в теле уж не было души, полковнику казалось, что он трогает пластиковую руку манекена. И только наколка говорила, что все это настоящее, что это тело некогда было одеждой чьей-то души… Гела Кабахидзе из второй роты, по кличке Князь, вот кто это был. Игорь Николаевич не очень знал его лично, зато неугомонный Гела был знатным, неукротимым хулиганом, известной во всем батальоне личностью. Высокого роста, видный, красивый грузинский парень, настоящий баловень судьбы, он пользовался невероятной популярностью у рязанских девушек, слыл зажигательным весельчаком в любой мужской компании. Неподражаемый «залетчик», он постоянно совершал какие-то вычурные, порой невообразимо глупые, ненужные выходки, за что долго ходил по нарядам, недосыпающий, истерзанный наказаниями, но непримиримый в своей гордыне. После выпуска Гела поехал служить в Гайжюнайскую учебку, в 242-й учебный центр ВДВ, и отличился тем, что первым из лейтенантов с выражением грубого насмешливого сарказма бросил на стол партбилет. Затем затеял долгий перевод в Грузию. Сначала его перестали ставить в караул и наряды, которые предусматривают выдачу личного оружия. А затем, когда проверять дивизию приехал толстый циничный командующий Ачалов, мнивший себя полководцем, с Гелы хотели показательно, перед строем, срезать погоны. Но он просто посмеялся им в лицо, отослав всех, вместе с командующим, куда подальше. В иное время его бы судили, но настал смутный, переходный и двусмысленный период. Пока решали, что с ним делать, произошел политический взрыв под названием ГКЧП, где и сам Ачалов подписал своим участием в заговоре собственный приговор. После чего Советская армия стала трещать по швам и рассыпаться на национальные осколки. Гела перебрался в Грузию. Обо всем этом Игорь Николаевич знал по многочисленным рассказам – десантная почта работала безупречно…

И вот теперь Гела перестал являть собой твердыню национальной гордости, перестал быть ребячливым скоморохом и грозным воякой, перестал быть вообще кем-либо… Игорь Николаевич знал, что должен посмотреть, что там под плащ-палаткой. Но и знал также, что если посмотрит, то в дальнейшей жизни будет не раз вспоминать об этом эпизоде как об одном из самых жутких мгновений. Но и не успокоится, если не посмотрит. И он решительно приподнял край плащ-палатки, чтобы тут же отшатнуться. Стройное, статное тело грузинского офицера было цело, зато голова была совершенно изувечена. Игорь Николаевич с неподдельным ужасом уставился на то, что осталось от лица человека, который еще вчера был здоров, бодр и полон планов о безоблачном, счастливом будущем. Части головы не было вообще, она была как бы срезана на уровне правого глаза. А в месте разлома черепа была видна страшная смесь из почерневшей крови, темно-желтых, застывших мозгов и торчащего клока черных волос, кажется, с осколком черепа. И при всем этом с шокирующей четкостью выделялся волевой подбородок воина с торчащими на нем темными волосками. Зрелище это было ужасное и удручающее. Но еще более страшным был вид правого глаза, вернее его пустой, черной, запекшейся глазницы. Мертвый Князь походил на свирепое, поднявшееся из могилы чудище из фильма ужасов. Дидусь не испытывал ужаса, он был преисполнен сожаления и новых сомнений. «Зачем?» – сам по себе возник вопрос, который в равной степени мог относиться и к Геле, и к нему самому. Зачем Гела-Князь оказался тут? А зачем он сам оказался тут? И разве не могло случиться наоборот, чтобы Гела ходил вот так, оглядывал убитых, и нашел его?! Хотя вряд ли, ведь у него нет такой наколки, почему-то с грустью подумал полковник. Командир полка с тяжелым чувством отпустил полу плащ-палатки, и она накрыла тело воина, который, может быть, был национальным героем, а может, погиб нелепо и случайно от гигантского осколка мины. Игорь Николаевич поспешил убраться с этого гиблого места, претендующего на музей уродства. Смешанные чувства Цезаря при виде отрубленной головы своего противника Помпея были мелкими переживаниями по сравнению с тем потоком противоречивых эмоций, которые нахлынули вдруг на Игоря Николаевича.