Дневники - Зинаида Гиппиус

Запишу несколько цен данного момента. Это - зима 19-20 г.

Могу с точностью предсказать, насколько подымется цена всякой вещи через полгода. Будет ровно втрое, - если эта вещь еще будет.

Ведь отчего сделалось бессмысленным писать дневник? Потому что уж с давних пор (год, может быть?) ничего нового сделаться здесь не может; все сделалось до конца, переверт на изнанку произошел. Никакого качественного изменения, пока сидят большевики, - сиди они хоть 10 лет; предстоят лишь количественные перемены, а так как есть точная наука - геометрия, и так как мы имели время наблюдать способы ее приложения, то нет уже никакой надобности и сидеть тут в 20, 21-м году, чтобы точно знать в 20-м году положение в России. Высчитать, когда, во сколько раз будет больше смертей, например, - ничего не стоит, зная цифры данного дня.

Ohe, Bergson! Мы вышли из твоей философии! Кончена imprevisibilite! (Эй, Бергсон!.. Кончена непредвиденность! (франц.) Остался "учет", - по Ленину.

Итак - вот сегодняшние цены, зима 19-20 г., декабрь

(через полгода: втрое, кое-что вчетверо, большая часть - ни за какие деньги).

Фунт хлеба - 400 р., масла - 2300 р., мяса - 610-650 р., соль - 380 р., коробка спичек - 80 р., свеча - 500 р., мука - 600 р. (мука и хлеб - черные, и почти суррогат). Остальное соответственно.

А в "Доме Искусств" - открытие. Был чай, пирожные (всего по сто рублей!), кончилось танцами: Оцуп провальсировал с m-me Ходасевич.

О спекулянтах нашего дома: жирный Алябьев, попавшийся на спирту (8 миллионов) был на краю смерти: спасся выдачей всех на месте расстрела. Теперь собирается "поднимать" к себе икону Скорбящей, молебен служить.

Другой, Яремич, пока расцветает: сидит уже в барской квартире, по нашей лестнице, обставил себя нашим пианино, часами И. И., чьим-то граммофоном, который непрерывно заводит, - и покровительственно "принимает" Диму.

Третий, primo-speculanto, ступенькой повыше, - Гржебин, - обставил себя награбленным у писателей. Тоже принимает "покровительственно", но старается изо всех сил, хотя и безуспешно, сохранить "оттенок благородства".

Люди ли это?

Я уже предпочитаю Г. из Смольного, из Военной Секции. Он очень интересен. Когда-нибудь напишу о нем подробно. Важная шишка. Русский. Выслужился из курьеров. Очень молод. Знает Достоевского наизусть. Любит Дмитрия. Почти обиделся, когда я спросила, знает ли он меня... Все понял, подписывая нам командировку, хотя "слово" между нами не было сказано...

Не коммунист, т.е. не записан в партию, потому что - "я верующий. Христианин". При записи в ком. партию нужно, оказывается, какое-то отречение...

О Г. я напишу впоследствии подробнее, и напишу с удовольствием... А теперь коснусь, кстати, того, чего я намеренно здесь еще не касалась.

Церкви.

Очень много можно тут сказать. Но я ограничусь самыми краткими словами и фактами. И эти-то факты упоминать тяжело.

Следует, говоря о данном моменте, разделить так:

1) Православие, Церковь, - иерархия.

2) Народ.

3) Тактика большевиков.

Летнее письмо патриарха, унизительное и заискивающее, к "Советской Власти", "всегда бережно относившейся" и т.д.

Большевики с упоением напечатали его во всех газетах, но не преминули снабдить своими победно-ликующими комментариями. На униженную просьбу "не расстреливать священников" ответили просто ляганьем. С другой стороны здешний митрополит, при той же, лишь более скрытой политике, ходит пешком, одемократился, и благосклонен к интеллигентному кружку некоторых священников вроде А. В. и Е., пустившихся в новшества и делающихся все популярнее. Св. А. В. (мы его знали еще студентом) склоняется к кликушеству (говорю резко) - им поработилась даже Анна Вырубова, знаменитая "дочь Гришки Распутина" когда-то. Измученная интеллигенция влечется туда же.

Священники простецкие, не мудрствующие, - самые героичные. Их-то и расстреливают. Это и будут настоящие православные мученики.

Народ? Церкви полны молящихся. Народ дошел до предела отчаяния, отчаяние это слепое и слепо гонит его в церковь. Народ русский никогда не был православным. Никогда не был религиозным сознательно. Он имел данную форму христианства, но о христианстве никогда не думал. Этим объясняется та легкость, с которой каждый, если ему как бы предлагается выход из отчаянного положения - записаться в коммунисты, - тотчас сбрасывает всякую "религиозность". Отрекается, не почесавшись.(Даже Г. удивлялся).

Невинность ребенка или идиота. Женщины в особенности. Внешние традиции у многих под шумок хранятся. Так - любят венчаться в церкви. Не жалеют на это денег и очень хитрят. Ну, а кому все равно нет выбора, все равно отчаяние и некуда идти - идут в церковь. Кланяются, крестятся, - молятся, в самом деле молятся, ибо Кому-то, Кого не знают, несут душу, полную темного отчаяния.

Большевики сначала грубо наперли на Церковь (истории с мощами), но теперь, кажется, изменяют тактику. Будут только презирать, чтобы ко времени, если понадобится, и Церковь использовать. Некоторые, поумнее, говорят, что потребность "церковности" будет и должна удовлетворяться "их церковью" коммунизмом. Это даже по чертовски глубоко!

Написала - и как-то мне стало противно. Почти невыносимо говорить об этом! Страшно.

23 (10) Декабря. Вот что надо не забыть. Вот чего не знают те, которые не сидят с нами, гуляют на свободе. Русские ли они? Я склонна думать, что они перестали быть русскими. Русские только мы, только в России.

Надо не забывать этих глаз, полных горечи и негодования, этих тихих слов, которыми мы обменивались здесь слишком часто:

- Опять!

- Опять?

- Да. Все то же. Опять объявили (белые, те или другие, очередная надежда на освобождение России, словом,) - то же самое. Не признают "независимости" (чьей-нибудь). Опять большевики ликуют. Что ж, они правы. Победили. - Да может неправда? Да не могут же "они" держаться за старое безумие? Ведь это же приговор собственному делу?

- Вот подите! Сумасшедшие. Слепые. Не только Россию глубже в землю зарывают - и себя хоронят. Что делать?

Но мы знали, что нам нечего делать. Даже сказать мы ничего не могли. А если б и могли?

Сказать - не поверят.

Кричать - не поймут.

И близится черед.

Свершается суд...

С неумолимой, роковой однообразностью каждая русская сила, собиравшаяся на большевиков, начинала с того, что кого-нибудь "не признавала": даже Финляндию (фатальная архи-глупость!) уж не говоря о Латвиях, Эстониях и т.п.

Мы содрогались, мы хохотали истерическим хохотом отчаяния - а они, со всей преступной тупостью (честной, может быть) объявляли, что не позволят "расчленять Россию";.. Россию, которой сейчас нет!

Это, во-первых, косвенное признание большевиков и России большевистской. Ведь они одни хотят своей "неделимой" России, они одни ею сейчас владеют и действенно эту неделимость поддерживают. Все ими провозглашенные "независимости" ихния, "советские", вроде Украины с Раковским, - конечно вздор, куры смеются.

Они "упустили" как Финляндию, так и все прибалтийские кусочки. И не взяв силой, подходят с "мирами": им "хоть мытьем, хоть катаньем" - все равно. Увернувшиеся маленькие государства, влюбленные в "независимость", идут на "мир" - что же им делать? Хитрое "мирное" завоевание, когда-то еще будет, они глаза закрывают. Может и не сейчас, а пока - "независимость". Если же, не дай Бог, белые свергнут большевиков, - каюк: ведь заранее объявляют, что никакой "независимости".

Все соседи, большие и маленькие, при таком положении, не могут содействовать белым, должны, естественно, стоять за большевиков, сегодня.

Это практический результат. Но сам внутренний корень таких "непризнаний" стар, глуп, гнил. Не говоря даже о Польше и Финляндии (еще бы!) - но вот эти все Литвы, Латвии и т.д., "прибалтийские пуговицы", как я их называю без всякого презренья, - да почему им, в конце концов, не быть самостоятельными? Если они хотят и могут, - какое "патриотическое" русское чувство должно, смеет против этого протестовать? Царское чувство - пожалуй, чувство людей с седой и лысой душой, все равно близкой к гробу.

Вот эти седые и лысые души губят Россию, как и себя. Не раз, не два - все время!

А мы, отсюда, мы, знающие, и уж конечно, не менее русские, чем все это, по своему честное, старье - мы не только не боимся никакого "расчленения" царской России: мы хотим этого расчленения, мы верим, что будущая Россия, если станет "собираться", то на иных принципах, и в тех пределах, в каких позволит новый принцип.

Это будущее. А сейчас, кроме того, как не радоваться каждому клочку земли, увернувшемуся из-под власти большевиков? Да если б Смоленская губерния объявила себя независимой, свергла комиссаров и пожелала самоопределиться - да пусть, с Богом самоопределяется, управляется, как может,

- только бы не большевиками! Почему "не патриотично" признавать ее? Требовать, чтобы не смела освобождаться от большевиков? Этот дикий "патриотизм" в сущности ставит знак равенства между Большевизией и Россией (в их понятии). "Не признаем частей, отделившихся от России!" - читай: от большевиков. Безумие. Бесчеловечность.