Почти три года. Ленинградский дневник - Вера Михайловна Инбер

На Балтийском заводе, в пролете между подъемными кранами и железными балками, небо было цвета голубиных крыл.

И все же прощай, Ленинград! Это уже наши последние с тобой встречи.

14 мая 1944 года

Навела порядок, уложила на лето теплые вещи. И порядок, как всегда, успокоил меня. Но ночь была тягостна.

Как это часто бывает, сразу наступила весна. Вчера ездили в город. И он, весь теплый, распахнутый, был подернут дымкой, похожей на горячее дыхание. Уже клубилась пыль, уже первой, не до конца развернувшейся листве не хватало воздуха. Я, еле идущая, с больными йогами, была очень подавлена… Неужели я обречена на неподвижность? А как же те путешествия, которых я еще не совершила?

19 мая 1944 года

Провела в Союзе писателей беседу с «начинающими» на тему «Что такое вдохновение».

21 мая 1944 года

Выступала в Приморском райкоме очень посредственно: была утомлена. А мне на прощанье хотелось бы все делать очень хорошо.

25 мая 1944 года

Прощалась с Ботаническим садом. Мы долго пробыли в оранжерее № 22 – «Ноевом ковчеге», как ее называют сотрудники. Здесь соседствуют растения трех смежных климатов: пальмы, папоротники, орхидеи, кактусы, рисовые колосья, бегонии. Все это совсем молодое, выращенное за время блокады. «Блокадный» банановый молодняк так высок, что его листья упираются уже в стеклянную крышу теплицы. Температура в «ковчеге» такая, как полагается: 16–18 градусов тепла. Градусник висит тут же.

В прозрачном аквариуме произрастает фантастическое растение родом с Мадагаскара – «увирандра фенестралис», что означает «оконная», то есть живущая на окне.

Видимо, даже на Мадагаскаре, в этом теплом раю, увирандра считается комнатным растением, и этому легко поверить, глядя на ее листья, может быть, самые нежные из всех созданий царства флоры. Они состоят из одних только темноватых жилок, без признака обычной зеленой клетчатки. Это легчайшая растительная канва, унизанная пузырьками воздуха.

Увирандре не хватает головастиков: пущенные в аквариум, они проглатывают, снимают тонкие пузырьки воздуха, «чистят» листья, делая их совершенно атласными. Но головастики пропали еще во время финской кампании, когда были заминированы все речушки и болота.

На полках стоят рядами молодые кактусы, любимые детища Николая Ивановича Курнакова, недавно умершего. В суровую первую зиму блокады Курнаков спас эти кактусы, взяв их к себе домой и отогревая теплом своей печурки. Жена Курнакова чистила их кисточкой, осторожно пробираясь между колючками: кактус, как только засорятся его поры, гибнет, распадается на части.

В бревенчатом домике, известном нам по выставке прошлого года и по торжественному собранию в честь 230-летия Ботанического института, мы увидели у входа бюст Энгельса на высокой подставке. Одно из первых изданий «Диалектики природы» лежало в витрине под стеклом.

В прошлом году вся выставка целиком была посвящена дикорастущим растениям, этим скромным витаминоносителям. В брошюре, выпущенной в то время, в перечне блюд мы встречаем: «зразы с лопухом», «рулет из лебеды», «рагу из купыря», «икра из одуванчиков» – названия, способные вызвать улыбку, если бы они не были так трагичны.

Теперь дикорастущие являются только подспорьем к настоящим огородным корнеплодам.

В следующей комнате, помимо специально выращиваемых лекарственных растений – белладонны, валерьяны, алтея, наперстянки, – развешаны по стенам и дикорастущие: ландыш, белена, ромашка, липа, полынь, крушина. Многие из них ядовиты и полезны в одно и то же время (диалектика природы).

Увидела здесь цикуту в формалине. И тут же впервые услышала, что не она была причиной смерти Сократа, как это принято думать, а другое ядовитое растение – болиголов. Но, как бы там ни было, вид цикуты все же внушает страх. Это толстое, круглое корневище с ядовитыми железами, как у змеи. Окисляясь на воздухе, они становятся оранжевыми. От корневища отходят шнуровидные корни.

Весной 1942 года, когда изголодавшиеся люди с жадностью набрасывались на каждый зеленый листик, на каждый корешок, ленинградцам очень важно было уметь отличать ядовитые растения.

Круглая оранжерея № 28, с бассейном, где росла виктория-регия, пострадала три раза: один раз от бомбы и дважды от прямого попадания снаряда. Она была снова разбита уже после того, как мы видели ее в прошлом году.

Рожденная в теплых лагунах Амазонки, виктория-регия представляет собой загадку. До сих пор точно не известно – однолетняя ли она и у себя на родине, или только у нас, где ей не хватает света и тепла. Вражеские снаряды и бомбы по-своему «решили» этот вопрос, убив растение и изувечив теплицу.

Когда мы уходили с выставки и шли уже по аллее, нам крикнули вдогонку: «На яркие скамьи не садитесь», – они только что окрашены!

Началось уже восстановление сада.

27 мая 1944 года

Прощались с доктором Месселем. Были в последний, видимо, раз в его владениях, на Центральной станции Скорой помощи, работавшей в самое трудное время как хорошие часы, – бесперебойно и безотказно.

Просматривала их дневники. Подробно записан день 19 сентября 1941 года (когда мы ездили на Разъезжую). Тогда пострадали во время работы две медсестры Скорой помощи: «Алексеева Зинаида – ранение грудной клетки и обеих голеней и Маркова Валентина – ранение правого глаза».

Во время этого налета на Дмитровский переулок, длиной всего в двести сорок пять метров, было обрушено четыре фугасных бомбы. Почти весь переулок разрушен.

Да, все это было. Все это мы пережили.

29 мая 1944 года

Теперь я окончательно узнала все про дигиталис, разведением которого занимался в Ленинграде профессор Монтеверде.

В диком виде дигиталис рос только на Гарце и в Тюрингии. Чтобы не тратить на него валюту, мы стали разводить его на Северном Кавказе и в Белоруссии, но с войной это прервалось.

Трагедия дигиталиса состоит в том, что он не выносит длительного хранения. Весной 1942 года в Ленинграде старый дигиталис целиком утратил свои целебные свойства, и горздравом было дано распоряжение об изъятии его запасов из лечебной сети.

Но что было делать дальше? Сердечная мышца не знает покоя. Особенно тяжко приходилось ей во время блокады, ей нужно было лекарство. И тогда в Ботанический институт поступило предложение от Ленсовета вырастить собственную наперстянку и приготовить к осени препарат.

Сам профессор Монтеверде, ведающий лекарственными растениями, лежал в это время в жестокой дистрофии в нашей больнице, в клинике профессора Тушинского.

Едва оправившись, он приступил к работе.

В «архивах» Ботанического сада было обнаружено небольшое количество нужных семян, но всхожесть их была неизвестна. А самое главное – некогда было выращивать многолетнее растение (считалось, что только его свойства целебны). Надо было заставить однолетнюю наперстянку работать, как многолетнюю. Семена посадили сначала в оранжерее,