Интернет и идеологические движения в России - Коллектив Мохова

Типы имперского сознания: антилиберальный национализм и антинациональный либерализм

Явно выраженные признаки ушедших и повторяющихся периодов политической реакции подталкивают многих интеллектуалов воспринимать проблемы России сквозь призму концепции path dependence («историческая колея» или «колея развития»), вторя тем самым неоимперским пропагандистам. Появившись в экономической науке как попытка преодолеть антиисторичность экономических теорий579, эта концепция получила широкое распространение в социальных науках. Однако ее применение зачастую является некритическим, а потому ведущим к радикальным выводам о существовании жестких зависимостей в развитии политических и социальных систем. Иными словами, концепция «исторической колеи», например в виде смены циклов развития, становится самодовлеющей объяснительной схемой, а не одним из методологических подходов580. В российской политической мысли такого рода схемы и вовсе в большинстве случаев объясняют многовековую устойчивость в России политических систем авторитарного типа культурной, цивилизационной предопределенностью российского пути. «Популярные» и идеологизированные конструкции «колеи»581 представляют собой набор постулатов о культурной преемственности норм и ценностей народа России, привыкшего к «сильной руке» и, выражаясь словами В. Путина, обладающего «единым культурным кодом», связывающим русских с этнокультурными меньшинствами582. Иными словами, Россия объявляется «историческим государством»583, воспроизводящим с неизбежностью одни и те же модели существования.

Существенные различия между конкурирующими версиями концепции культурной предопределенности и исторического «бега на месте» и «блуждания по кругу истории»584проявляются не столько в системе доказательств их справедливости, сколько в политической и, шире, мировоззренческой мотивации таких интеллектуальных конструкций. По этому признаку можно выделить два основных класса апологетов идеи историко-культурного фатализма. Одних мы назовем «охранителями», других — «отчаявшимися».

«Охранители» — известный в российской историографии термин, используемый по крайней мере начиная с 1830-х гг. для характеристики консервативной идеологической установки апологетов сложившегося политического режима. В наибольшей мере «охранители» активизируются в те моменты, когда в обществе проявляется или только назревает рост оппозиционных движений. И тогда «охранительная» идеология, апеллирующая к прошлому, традиции и культурной особости, приходит на помощь власти, выполняя ее заказ на самосохранение. Цель самосохранения диктует разнообразные формы обоснования недопустимости политической модернизации (по западному образцу), в том числе и за счет ссылок на мистическое предназначение России и культурную (историческую, географическую и т. д.) предопределенность авторитарного правления. Безусловно, и нынешнее идеологическое ополчение российской власти, в частности члены «Изборского клуба», по политическому происхождению стоят в одном ряду со своими историческими предшественниками.

Периоды политической реакции и подавления оппозиционных сил всегда порождали своих идеологов, порой весьма ярких. В России во времена Николая I был заметен Фаддей (урожденный Ян Тадеуш) Булгарин, знаменитейший перебежчик из либералов-республиканцев в лагерь консерваторов-реакционеров. Его отступничество было тотальным: он последовательно отказывался от своих первоначальных идентичностей — этнической (поляк-шляхтич стал русским), религиозной (из католицизма перешел в православие) и политической (потомственный республиканец, из семьи революционера, сосланного в Сибирь, и сам воевавший за эти идеалы под знаменами Наполеона, стал радикальным монархистом, агентом Третьего отделения, отмеченным лично царем). История, в том числе и история постсоветской России, дает немало примеров подобного перерождения и избыточного усердия неофитов, доказывающих таким образом другим и самим себе верность новой вере, этничности или политической идее. Однако в российскую историю вошли не только перебежчики, но и последовательные и агрессивные консерваторы. Во времена Александра III это были прежде всего М. Н. Катков и К. П. Победоносцев, а в советскую эпоху самым известным и последовательным представителем плеяды «охранителей» был М. А. Суслов.

Важно отметить, что устойчивость появления этого типа идеологов в различные исторические эпохи нельзя назвать культурной традицией: их мысль адаптивна к реальности и тем изменениям, которые неизбежно происходят, как бы власть в своей риторике и своих действиях ни старалась сохранить статус-кво. Тем не менее у охранителей «путинского призыва», по сравнению с их предшественниками, есть одна важная особенность. Консерваторы времен династии Романовых доказывали незыблемость самодержавия, исходя из универсальных закономерностей монархического правления. Советская марксистско-ленинская идеология демонстрировала уверенность в универсальном, всемирном характере коммунизма и неизбежности перехода всех стран к коммунистическому строю. И только нынешний политический истеблишмент отказывается от нормативных универсальных оценок России, формируя идеологию изгоев, признающих свое отставание в глобальном мире и смирившихся с ним, но стремящихся компенсировать отсутствие модернизации, развития демократических институтов и подотчетного обществу государства формулами типа «не очень-то и хотелось»585. С точки зрения современных «охранителей», у России «особый путь», «своя колея», поскольку Россия — это «уникальная цивилизация», для которой не только самодержавие, но и крепостное право — благо, поскольку эти институты якобы являлись «скрепами» жизни дореволюционного общества586. Вместе с тем современные российские «охранители» продолжают линию своих предшественников XIX и XX веков, используя противопоставление России и Запада, обобщенный образ которого являлся конституирующим «другим» и антиподом «исторической России» с тысячелетней историей. Показательно, что точкой отсчета истории современной России как государства и общества с новым укладом жизни в дискурсе российской власти (и части исторического сообщества) называется не 1991 г., а времена Киевской Руси.

Как показывает анализ дискурсов различных идеологических сообществ Рунета за 2012–2014 гг., идеологемы, разрабатываемые российскими «охранителями», являются очень популярными, расхожими схемами объяснения реальности и миропонимания для каждой из групп, кроме либералов.

Провластное сообщество, апеллирующее к образу «путинского большинства», в этом смысле не одиноко: риторика «уникальной» России не чужда подавляющему большинству левых, поддерживающих левопатриотические силы (типа КПРФ), а также имперским националистам. При этом важно отметить, что у сторонников неосоветской левой идеологии «охранительство» очевидным образом проистекает из антизападной и антикапиталистической риторики (Запад и капитализм, как и в марксизме-ленинизме, оказываются тождественными началами). Иными словами, левые верят, что социалистический, «левый поворот» возможен на самых разных уголках планеты, но при этом подвержены советским фобиям перед лицом капиталистической глобализации.

У имперских националистов другая мотивация поддержки власти — убежденность в необходимости мощного государства, управляемого русским православным царем, чья «сильная рука» необходима для сохранения гетерогенного пространства на обширных территориях. Для них несвойственны заключения о России как единственном имперском организме, поскольку они полагают скорее, что империя и великодержавность — легитимная модель устройства миропорядка. Готовность имперских националистов поддержать «сильную руку» и квазимонархический (и даже неосоветский) строй связаны с опасениями за потерю территориальной обширности и политической мощи России. Так или иначе, левые и националистические «охранители», полностью не разделяющие представлений об «особом пути» и «уникальной цивилизации» России, но пораженные многочисленными фобиями по отношению к разрушению российского государства, становятся опорой для дискурса официального режима.

Неоимперская идея является общей площадкой для всех трех сообществ: страхи потери «имперского тела» современной России, унаследованного из советского и досоветского прошлого, способствуют формированию коалиции идеологических сил, поддерживающих «имперскую власть». Конгломерат различных по своим идеологическим платформам сил, апеллирующих кто к универсализму, кто к партикуляризму, кто к социализму, а кто — к патерналистскому государству, наглядно демонстрирует, что «вопрос отношения к империи остается для [нынешней] России архиважным»587. «Охранительный», реваншистский и проимперский дискурс, эксплуатирующий страхи и устойчивые стереотипы массового сознания, позволяет реанимировать имперский порядок четверть века спустя после краха СССР. Эта реанимация препятствует формированию гражданского общества и фигуры ответственного гражданина, делает политически невостребованной населением демократизацию и апробацию либеральных идеалов прав человека и подконтрольного нации государства.