Возвращение домой - Александра Турлякова

Но вернулись они вдвоём — Дюпрейн и Алмаар — оба мокрые с ног до головы, грязные и злые друг на друга. Янис шёл первым, под конвоем, а Дюпрейн нёс его автомат, а в другой руке — пистолет, направленный беглецу в спину. Взмахом руки капитан усадил арестованного в стороне от всех, сам остановился у костра, убирая пистолет обратно в кобуру, спросил:

— Ну, как? Что нового?

— Ничего подозрительного замечено не было! — Джейк вскочил, отчитался, как по-ложено, смотрел Дюпрейну в глаза и думал: "Злится, злится до сих пор! Видимо, пришлось побегать… И мокрые оба!.. Через речку, видно, успел сбежать наш Алма-ар… И как он его ещё назад притащить умудрился? Ведь с одним пистолетом про-тив автомата… и против упрямства и сумасбродства, которых у Алмаара выше крыши…"

— Поели? — Дюпрейн изо всех сил старался быть спокойным, говорил тихо и мед-ленно, чтобы эмоции не прорвались сквозь тщательно воздвигнутый заслон из тер-пения и опыта. Но глаза метали молнии, и губы кривились к злой усмешке. Сейчас любое неосторожное слово могло вывести его из себя.

— Нет ещё! Ждали вас!

Дюпрейн посмотрел на Джейка так, будто хотел ещё о чём-то спросить или рас-сказать что-то важное, но отвернулся и пошёл к своему месту, сел на папоротник, отстегнул с пояса фляжку, стал пить, громко глотая воду.

Все молчали.

Джейк перевёл глаза на Алмаара. Тот сидел прямо на земле, опустив голову. Мок-рый, грязный, безоружный, но упрямый, несломленный, готовый повторить свою попытку ещё раз и ещё. Он старался быть таким, как обычно, казаться всем таким, каким он был всегда: беззаботным, бесстрастным, равнодушным к мнению других, почти циничным. И не смотрел на остальных, хоть и чувствовал на себе их взгляды, недружелюбные и даже враждебные взгляды… Чуть шевельнулся, хотел, видимо, достать сигареты, и Дюпрейн, стремительно повернувшись на этот шорох, заорал на него зло, с ненавистью:

— Сидеть!! Сидеть, я сказал!

Алмаар ни слова не сказал, даже не удосужил капитана взглядом, но сигареты всё же достал. Сигареты и зажигалку. Дюпрейн мгновенно подскочил, вырвал размок-шую пачку, смял, отбросил далеко в сторону и прорычал с яростью:

— Будешь делать только то, что я скажу, рядовой!

Янис посмотрел на него снизу вверх, и его чуть прищуренные глаза выражали всё, что он об этом думает.

— Слушаюсь, господин капитан! — процедил сквозь зубы, с трудом разомкнув стис-нутые челюсти. Он ненавидел Дюпрейна смертельно, отчаянно и глухо, и ничуть не скрывал своей ненависти. Джейк видел, как крутит, тискает Янис свою зажигалку с шилом, сжимает и разжимает её в кулаке с такой силой, что белеют костяшки паль-цев. Янис мог бы броситься с единственным своим оружием на Дюпрейна, и капи-тан вряд ли знал о шиле. Бросок мог бы получиться опасным из-за своей неожидан-ности, и Джейк чуть подался вперёд, боясь пропустить хоть одно движение, успеть кинуться, предупредить Дюпрейна, но Янис демонстративно убрал зажигалку в карман, медленно, с подчёркнутым спокойствием застегнул "молнию". И они все четверо наблюдали за каждым его движением, и Алмаар, чувствуя это, делал всё бесстрастно, как актёр на сцене перед десятком зрителей, — даже сейчас старался подчеркнуть свою независимость, свою свободу от обстоятельств.

Дюпрейн отвернулся и снова сел, взял автомат Алмаара, вытащил все патроны, даже из ствола, громко лязгнул затвором, для проверки нажал на курок и только потом бросил автомат к ногам Яниса.

— Собирайтесь, ребята! Ещё позавтракать нужно. — Дюпрейн заговорил, больше не глядя в сторону Алмаара, и голос его был спокойным и ровным, как всегда. И они не стали ждать повторения приказа, никто не хотел проверять терпение капитана.

Завтракали в молчании, так же молча собрались, уложили все вещи. Собирая про-дукты, Джейк невольно отметил: "Что-то слишком мало еды осталось. Дня на два от силы, если экономить… А как же на обратную дорогу? Да и на руднике мы мо-жем задержаться не на один день. Странно как-то всё это…" Вышли они уже на рассвете, позже, чем обычно, но капитан, видно, решил нагнать потерянное время или просто вымещал на них свою злость, гнал их быстро, чуть ли не бегом. И Алма-ар шёл первым, опережая Дюпрейна всегда на один шаг. Капитан предупредил его сразу:

— Хоть одно движение без моего разрешения, — пристрелю!

Джейк шёл последним, замыкал группу. Шёл и думал. Да, вчера вечером Янис говорил что-то о побеге, собирался попробовать снова, но Джейк всё равно был неприятно удивлён этой новостью. А что говорить о других ребятах?! Они до сих пор переваривают это событие. А сам Янис? Упрямый сумасброд! Импульсивный мальчишка, он сначала делает, а потом думает о последствиях. Отсюда и все его неприятности. А ещё он слишком большой индивидуалист, чтобы подчиняться ко-му-то, даже тому, кто значительно выше по званию, кто куда опытнее. Всё сам по себе! Всегда и везде! Всю свою жизнь! Жизнь, богатую криминальным прошлым. Он потому и друзей не имеет. Ни здесь, ни в своей бригаде, да и в жизни, пожалуй. Не умеет идти на компромиссы, не умеет быть терпеливым, везде и всюду своё "я". Но это и на эгоизм не похоже. Просто он с детства не привык видеть в других, в окружающих — таких же, как и он сам, — людей, всегда полагается только на самого себя, живёт для себя, поэтому и не ждёт ничего от других… Ничего хорошего! Да и чего ему ждать при его-то жизни? При его характере?

Вот попытался удрать и что получил? Дюпрейн догнал и не потому, что на этот раз не повезло, а потому, что сам он — упрямец не меньший!.. Конечно, нам троим никогда не узнать подробностей всей этой погони, и о чём разговор шёл на обрат-ном пути. Оно и так видно: говорили не о приятном! Да и лицо, видно, в кровопод-тёках. Дюпрейн хоть и легче по весу и в плечах у́же, но он из спецназа, а там хлю-пиков нет…

Так может он хоть сейчас, после всего, поймёт, что думать надо, прежде чем де-лать что-то, а не переть напролом со своей несдержанностью, со своей вспыльчиво-стью. Не кинулся же он на Дюпрейна со своей зажигалкой! Что-то же его останови-ло!..

Вот так он и начался, ТРЕТИЙ ДЕНЬ! Почти без перехода, почти без сна! Сплош-ная нервотрёпка! Дюпрейн на взводе. Алмаар — не лучше. Кордуэлл и Моретти, как я, тоже идут и думают. Всем, одним словом хватило!

Они шли долго, очень долго, наверное, несколько часов, строго на север, в сторо-ну гор, туда, откуда брала своё начало Чайна, оставшаяся где-то далеко, за спиной. Эти горы здесь называли Радужным Хребтом, а лес, по которому они шли уже тре-тьи сутки, кто-то в своё время умудрился назвать Малахитовыми. Поэтично! Может быть, с высоты аэролёта вся эта зелень и похожа на малахит? Такие названия дают не зря.

Джейк по пути успел передумать о многом, даже Совет на Фрейе, и тот вспомнил. Голограмму Гриффита и Радужный Хребет — цепочку гор на северо-западе конти-нента. Прикинул, где примерно находятся города Чайна-Фло и сионийская Флоре-на, как протекает Чайна, и как они идут, вот, сейчас готовить к обороне рудник. Ведь рудник этот должен быть как раз в горах.

Он думал о родителях: о вечно занятой матери, об отце, об их жизни, думал так, словно понимать начал этих людей по-другому, будто взглянул на них с другой стороны. Общих интересов почти нет, вместе время не проводят, встречаются и то не каждый день… Что их держит вместе, что их связывает? Любовь? После столь-ких-то лет? Или привычка?.. Почему он не думал об этом раньше? Даже внимания не обращал на все эти "мелочи". Как они прощались всегда перед отъездами… Как встречались… Как вместе ходили на приёмы и выставки… Редко, правда, но ходи-ли ведь!

При этих мыслях, при всех этих воспоминаниях сердце защемила тоскливая боль утраты, такая особенно ощутимая именно сейчас, когда он всего этого лишился… Как же много он потерял за годы службы в Гвардии! Ведь даже самые близкие лю-ди, родные люди — отец и мать — остались чужими, непонятными, неразгаданными!

Невероятно сильно захотелось домой! Именно — домой! В свою квартиру!.. И знать, что мать, как и раньше, как прежде, ещё в детстве, за компьютером, за рабо-чим столом, а отец — в соседней комнате — просматривает записи с новостями, уста-ревшими уже новостями за время его отсутствия. И сам ты занят какой-нибудь ерундой, тихо возишься в углу, но стоит оторвать взгляд, поднять голову — и вот они рядом: мать — тук-тук по клавишам, а отца не видно, лишь ночник горит, и го-лос диктора чуть слышно, общим фоном.

И в такой момент откуда-то изнутри выплывает горячая, обжигающая волна, пе-рехватывающая горло, — детское счастье! Радость за то, что ты — неотъемлемая часть этих людей, что ты не одинок в мире, таком огромном и непонятном с позиции пя-тилетнего ребёнка.

Почему же сейчас вспоминается только детство? Именно эти годы? Старший воз-раст стёрла, заслонила Гвардия! Взрослая самостоятельная жизнь.

…Знакомый звук, издаваемый движущейся машиной, оторвал от мыслей, заставил вспомнить о настоящем, от которого никуда не денешься. Взмахом руки Дюпрейн приказал остановиться, а потом опуститься на землю. И всё без звука, без шороха! Они были в низинке, в овражке, почти не заметном на первый взгляд, а дальше, если пройти вперёд, за деревьями можно было разглядеть высокую насыпь магист-рали. Оттуда-то и доносись звуки моторов, людские голоса. Там были люди! Пер-вые люди за третьи сутки, но им вряд ли кто из команды обрадовался. Наоборот! Эта близость только добавила напряжённости, её больше натянула нервы, и без того реагирующие на малейший шорох.