Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Ники сказал, что, возможно, у него будет работа. А немного позже объяснил, что мы должны будем пойти «туда» вместе.

— Зачем? — спросила я.

— Не тревожься, они только хотят знать, что ты не работаешь против них.

— Но ведь они знают, что я их ненавижу.

Ники улыбнулся.

— Не говори им об этом, будь очень осторожна. Не забудь, что у нас дети.

Ирина Голицына — матери

Март 1932

Дорогая моя мама. Получила письмо Ruth с твоей приписочкой и очень за все благодарю. Вчера написала тебе письмо, но тут же разорвала, настолько оно было мрачно. У нас опять довольно трудная полоса. Ники, кажется, тебе напишет сам. Как жаль, что поздравительная открытка к Буленькиному рождению не дошла, видно, затерялась. Дети веселы и здоровы. Из Москвы давно ничего не слышали. Крепко тебя мы все целуем — и малые, и большие. Ирина.

Из воспоминаний Ирины Голицыной

Подошел этот день. В ГПУ, куда мы пришли, с нами беседовали порознь. Я оказалась в просторной комнате перед человеком, сидевшим за письменным столом. Глупейший разговор продолжался несколько часов. В конце концов я поняла, чего они хотели от меня, — чтобы я подписала бумагу, декларирующую мою лояльность режиму, и чтобы, в доказательство ее, я помогала им обнаруживать нелояльных.

Я: «Иными словами, вы хотите, чтобы я стала шпионкой?»

Он: «О нет, ведь вы знаете, что у нас добрые намерения, и все, что я пытаюсь сделать, это помочь вам».

Этот бессмысленный разговор все длился и длился. Было уже заполночь, и я понимала, что Валенька проголодалась. Моя блузка и вязаная кофточка были влажны от молока, которое я должна была ей дать. Неподалеку от меня, за несколькими дверьми, меня ждал Ники. Малышка, вероятно, плакала; двое других детей наверняка проснулись и с нетерпением ждали возвращения родителей. А я сидела здесь с этим идиотом и слушала его несуразные речи.

— У вас много друзей, вам доверяют, и вы можете быть очень полезной для нас.

— Я так не думаю. Все мои друзья такие же, как я, их не интересует политика, и все, чего они хотят, — это чтобы их оставили в покое.

— Возможно. Но предположим, что вы встретите нашего настоящего врага.

— Не знаю, я никогда не встречала кого-либо подобного. — Затем в припадке отчаяния, я воскликнула: — Я сказала все, что могла. Из меня не получится хорошая шпионка. Я лояльна, чего вы еще хотите?

— Поставьте вашу подпись.

Я подписала.

Он отвел меня к Ники, который сидел с тремя другими людьми, и сказал с отвратительной ухмылкой.

— Надо отметить. У нас появился новый товарищ.

— Нам надо спешить, — сказала я Ники. — Малыш будет плакать.

Ни на кого не глядя, мы вышли.

* * *

Муж получил работу, и теперь у нас были продовольственные карточки. Но мы не чувствовали себя счастливыми, а мое здоровье ухудшалось. В начале июня меня снова вызвали и сказали, что ни я, ни мой муж не делаем никаких усилий, чтобы подтвердить нашу лояльность, и что они вынуждены будут принять «меры», чтобы исправить положение. Я решила разыграть комедию. Я понимала, что мы включены в список доносчиков ГПУ и уже никогда не сможем вырваться из этой шпионской сети. Но мне казалось, что по отношению к женщине они будут менее требовательными, чем к мужчине. Я прикинулась любезной и дружелюбной.

— Мне очень жаль, что мой муж ничего не сделал, чтобы помочь вам, — сказала я. — Но меня это не удивляет. Он очень неразговорчив, все с ним скучают, кто станет с ним беседовать? Другое дело я. Я знаю как заставить людей говорить, и сделаю все, что смогу, только его вы увольте от этих дел.

Мой собеседник выглядел довольным, и мы расстались как друзья, но всю дорогу до дому я проплакала.

Дневник Иды Карской

Конец марта 1932

Часто грущу из-за живописи.

Из воспоминаний Ирины Голицыной

17 июня я почувствовала себя плохо и мне пришлось лечь в постель. Около часа дня я задремала. Ика возилась на кухне. Вдруг я услышала шаги Ники. Неужто мне была так плохо, что Ники должен был уйти с работы? У них были очень строгие порядки, и отлучиться можно было, только если случилось что-то очень серьезное. Может быть мне недолго осталось жить и он пришел повидаться со мной?

Но он только спросил, как я себя чувствую, а затем сообщил, что, возможно, нам позволят уехать заграницу.

— Вчера вечером я получил вызов в ГПУ, но ничего не сказал, чтобы не тревожить тебя. Утром, вместо службы, я пошел в это жуткое место. Меня приняли очень вежливо, называли князем, предложили сесть и угостили папиросой. Затем один из них спросил: «Князь, хотели бы вы уехать заграницу?» Я без колебаний ответил: «Да, хотел бы». «Хорошо, — сказал он, — мы можем устроить это для вас и вашей семьи. Нам будет только приятно помочь вам… Поезжайте в Москву — за наш счет, так что об этом можете не беспокоиться. Остановитесь в самой лучшей гостинице. Забудьте все ваши заботы и невзгоды; живите там и развлекайтесь, как пожелаете. Все будет оплачено, и мы присмотрим за вашей женой и детьми. Если у нее будет нужда в чем-нибудь, пусть придет к нам, и мы ей поможем. А вы тем временем будете получать визу, паспорт — на это нужно время».

Это был, мне кажется, самый счастливый день в моей жизни… Мы были в неведении, откуда могло прийти наше спасение, большевики все держали в секрете.

Ирина Голицына — матери

17 июля 1932

Дорогая моя мама, твою открытку от 2 июля получила и очень за нее благодарю. Ники в Москве, уехал 9 июля. Дела его идут хорошо; а мы здесь, и Ика с нами еще. Ждем его возвращения. 12-го Ника был на Сивцевом и познакомился с бабушкой и Другом. Бабушка заметно слабеет и совсем почти ничего не кушает; Друг боится, что она не протянет до нашего приезда. Это все мне пишет Друг, а от Ники я только сегодня получила телеграмму, посланную 12-го, на другой день приезда его в Москву. Бебишку пора начинать прикармливать, хотя я не уверена, хорошо ли это перед дорогами?

Из воспоминаний Ирины Голицыной

Ники уехал в Москву. Он собирался вернуться дней через десять и считал, что ГПУ будет держать меня в курсе его передвижений.

Прошло три недели, сестре пора было возвращаться в Москву, так как отпуск ее кончался. И — никаких новостей. Затем прошло еще две недели — и снова никаких известий о возвращении Ники. В ГПУ же мне все время твердили одно и то же: «У него все хорошо, он развлекается, ходит по театрам…».

Наконец, Ники вернулся.

В Москве он и в самом деле жил в роскошном отеле — отличная еда, ванна каждый день и т.д., он мог делать, что хотел, и сколько угодно видеться с друзьями. Но каждый день в определенное время он должен был встречаться с неким человеком и рассказывать ему, как он провел свой день. Тот, в свою очередь, был неизменно вежлив, шутил и даже советовал, как лучше развлекаться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});