Последний поворот на Бруклин - Хьюберт Селби

Разумеется, когда Эйб предложил смотаться, Люси скромно улыбнулась и спросила, куда они поедут, и старина Эйб ответил, что они повеселятся где-нибудь на пару, и Люси стала мяться, а старина Эйб принялся умасливать телку, сказав, да брось ты, детка, мол, мы классно время проведем, и, одарив ее ослепительной улыбкой, и она призадумалась, а старина Эйб уже знал, как, впрочем, знал и с самого начала, что одержит очередную победу. Черт подери, нет на свете красотки, которую не смог бы выебать старина Эйб! Они вышли из бара, и, прежде чем открыть дверцу, Эйб позволил Люси осмотреть свой «Кадиллак». Ему хотелось, чтобы она непременно полюбовалась «плавниками» на толстой заднице тачки и белобокими покрышками. В машине Эйб щелчком включил приемник, протянул ей сигарету, и они укатили. Они приехали на Нижний Манхэттен, остановились в гостинице, и, когда поднялись в номер, старина Эйб, щедрой рукой дав коридорному на чай, попросил принести бутылку виски и немного льда. Через несколько минут тот всё принес, и не успел Эйб наполнить стаканы, как Люси разделась и легла. Старина Эйб внимательно посмотрел на эти классные сиськи, поставил стаканы и разделся. Взобравшись на нее в первый раз, он улыбнулся, представив себе, как эта красотка еще до утра начнет величать его неподражаемым ЛЮБОВНИЧКОМ. Выебав ее разок, он хотел было немного выпить и перекурить, но Люси оказалась не из тех девиц, которые считают, что паузы приносят пользу, поэтому старина Эйб снова засадил и на сей раз по-настоящему сосредоточился на своем деле, однако выпить и закурить ему удалось только после того, как он трижды ее выебал, а к тому времени старина Эйб был даже не прочь слегка вздремнуть. Немножко, совсем чуток. Люси наконец жадно осушила свой стакан и взобралась на Эйба, и он ублажил девушку, хоть и слегка притомился, хоть и считал, что пора сделать небольшой перерыв. После четвертой палки они все-таки сделали небольшой перерыв, но Люси так и не дала ему поспать — она то и дело теребила его за ухо, целовала в шею, поглаживала яйца, играла хуем, пока тот не встал, после чего опять втащила Эйба на себя, и старина Эйб занялся еблей, однако он не мог как следует сосредоточиться и думал лишь о том, что треклятая сучка заебет его до смерти.

Почти все вечеринки в жилом комплексе уже закончились, и свет горел лишь в окнах тех квартир, где устраивались платные вечера, на которых гости играли в кости и в карты, а хозяин получал долю с выигрыша и подавал пиво по тридцать пять центов за банку, джин по шестьдесят центов за порцию, вино по тридцать центов стакан, бутерброды по пятьдесят центов, а на ужин — очень вкусного цыпленка с рисом и картофелем за полтора доллара. Время от времени кто-нибудь, перебрав спиртного, обвинял кого-нибудь в шулерстве и затевал ссору или доставал нож, но хозяин неизменно оказывался проворнее и успевал спасти положение при помощи резкого легкого удара маленькой дубинкой по голове, и потому все обходилось без серьезных инцидентов. В остальных местах комплекса было темно и тихо — шум поднимали только редкие пьянчуги да жертвы уличного грабежа, которые, придя в себя, обычно истошным голосом звали копов, но в выходные такое случалось не больше одного-двух раз за ночь и никого не беспокоило. ВИННИ С МЭРИ ПЕРЕСТАЛИ ПРЕПИРАТЬСЯ, А ПЕРЕД СНОМ ВИННИ В КОНЦЕ КОНЦОВ РАЗДВИНУЛ ЕЙ НОГИ И ПОСТАВИЛ ПИСТОН, И ТЕПЕРЬ, ШУМНО ВОРОЧАЯСЬ НА КРОВАТИ СО СКРИПУЧИМИ ПРУЖИНАМИ, ОНИ СПАЛИ ПОД ЛИКОМ БОГОРОДИЦЫ; Люси с Луисом уже давно уснули, отвернувшись друг от друга — непослушное тело Люси было по-прежнему напряжено, а Луис ворчал во сне; Майк ворочался и бурчал что-то во хмелю, но Айрин в конце концов заснула; Ада уснула, поцеловав на ночь фотографии Хайми и Айры и протянув руку к пижаме, лежавшей с другого края кровати; а Нэнси отошла ко сну, так и не раздевшись и не убрав руку с промежности; и даже старине Эйбу было в конце концов разрешено немного поспать.

Эйб неохотно проснулся из-за того, что у него начал вставать конец. Еще не продрав глаза, он почувствовал, как что-то легко касается его бедер и живота. Он приподнял голову и увидел, что Люси отсасывает у него, поглаживая его большими сосками своих сисек. Заметив, что он пошевелил головой, она поднялась, уселась на его конец и принялась вращать задницей, улыбаясь Эйбу, и с каждым круговым движением глаза у него стали раскрываться шире. Не слезая с хуя и продолжая усердно вертеть бедрами, она наклонилась, взяла со стола две сигареты, одну сунула себе в рот, другую — Эйбу, потом закурила и дала прикурить ему. Хочешь выпить, неподражаемый любовничек? Эйб покачал головой, непроизвольно двигаясь аккурат в темпе и ритме ее вращательных движений. Он несколько раз затянулся сигаретой, потом погасил ее и принялся ебаться сосредоточенно…

Солнце взошло за деревьями улицы Гаунус-паркуэй, осветив покрытую нефтяной пленкой воду канала Гаунус и красные кирпичные стены жилого комплекса. Церковные колокола возвестили о начале утренней службы. Ада полюбовалась некоторое время видом из своего окошка и пошла готовить завтрак; Луис встал, намереваясь как можно раньше выйти из дома и поехать покататься в одиночестве; Айрин проснулась раньше Майка и лежала в постели, слушая его бурчание и гадая, в каком настроении он проснется; ВИННИ ВСТАЛ ПЕРВЫМ, КРИКНУЛ ДЕТЯМ, ЧТОБЫ ОНИ НЕ ШУМЕЛИ: ПОНЯТНО? — И СТАЛ ЗА РУКУ СТАСКИВАТЬ МЭРИ С КРОВАТИ, ВЕЛЕВ ЕЙ ВСТАВАТЬ; Нэнси проснулась, почесала промежность, потом понюхала палец и крикнула детям, чтобы они заткнулись. Когда старина Эйб пришел домой, дети сидели за столом, кричали и ели, и он велел им помолчать — ему хотелось спать, и он, пошатываясь, с покрасневшими, слипающимися глазами, направился в спальню. Он аккуратно разделся, повесил одежду на вешалки, надел сетку для волос и лег. Нэнси вошла, прилегла рядом и принялась щекотать ему задний проход. Посмеявшись над ней, он ее отпихнул, велев уёбывать и оставить его в покое. Она сказала, что не уйдет, что хочет хоть одну палку да получить, тогда Эйб ударил ее наотмашь и велел пойти засунуть себе банан, и она обозвала его никчемным черномазым ублюдком, а он засветил ей кулаком прямо в гнусную харю, свалив ее с кровати, велел проваливать, чтоб, мол, жопой твоей здесь не пахло, женщина, а не то я тебе все кости пересчитаю, — и выкатил ее из комнаты. Она доползла до кухни, ухватилась за край раковины и, по-прежнему громко обзывая его черномазым ублюдком, с трудом поднялась на ноги, потом сунула голову под струю холодной воды. Подошла дочь, чтобы оказать ей помощь, а Нэнси все продолжала кричать, потом расплакалась от всей этой безнадеги, и дочь сказала ей, что плакать не надо: Иисус любит нас, мамочка. Нэнси велела ей отъебаться от нее и проваливать.

Эйбрахам спал.

ПОСЛЕДНИЙ ПОВОРОТ К СЕБЕ. Послесловие

История книги известна. Хьюберт Селби-младший родился в Бруклине в 1928 году, в 15 лет он бросил школу и отправился служить на торговый флот, где его свалила болезнь — туберкулез. Десять лет будущий писатель провел в больницах, его признали неизлечимым и отправили домой умирать. Но умирать он отказался, средств к существованию не было. И Селби принял решение, изменившее весь ход литературы того времени: «Алфавит я знал. Может, получится стать писателем? » Так он начал записывать все, что помнил о Бруклине. Книга, писавшаяся под названием «Королева умерла», через шесть лет еженощного упорного труда над словом превратилась в роман «Последний поворот на Бруклин» (1964). Прочтя рукопись, Аллен Гинзберг предсказал, что «она взорвется адской ржавой бомбой над Америкой, но читать ее будут и через сто лет».

Роман этот сделал Селби в прямом смысле слова иконой контркультуры — ее равно хвалили и поносили во всем англоговорящем мире, так что предсказание Гинзберга сбылось. В Англии «Последний поворот» стал предметом судебного разбирательства и запрета — автора обвиняли в непристойности. За него вступились Энтони Берджесс и Сэмюэл Беккетт. Публикацию разрешили только три года спустя. В Штатах Селби, конечно, повезло больше, чем Генри Миллеру, чей «Тропик рака» — книга, по тем временам гораздо менее непристойная, — могла появиться в Америке только контрабандой из Европы. Но «Последний поворот» прошел иной путь сопротивления, и книгу, в конце концов, приняли не только как свидетельство новой прозаической поэтики — она стала классикой литературы. Даже «Нью-Йорк Таймс» была вынуждена признать, что «место Хьюберта Селби — в первых рядах американских писателей, а в его работе видны сила, глубокое страдание, честность и моральный напор Достоевского… Понимать книгу Селби — значит, понимать муку Америки».

Бескомпромиссный роман об униженных и оскорбленных, живущих в мире насилия, безумия и ярости, мог считаться разрушительным при выходе — как удар молнии в сетчатку. Им вдохновлялись та-кие известные рок-бунтари, как Лу Рид, Генри Роллинс, Боб Моулд и Курт Кобейн. Они утверждали, что книга изменила их жизнь. Известный сатирик 60-70-х годов Ричард Прайс говорил так: «Мне кажется, самой большой данью уважения или комплиментом произведению искусства, в любой форме — это сказать, не как сильно ты ее ценишь, а как быстро тебе хочется из него выбраться, вернуться домой и заняться своими делами. Потому что он этой работы ты сходишь с ума, и тебе не терпится начать писать или рисовать самому. Книги Хьюберта Селби — первое, что вызвало у меня такое чувство».