Глубокие раны - Неле Нойхаус

— Но так ведь всегда. — Пия села на стул перед его письменным столом. — Мы задавали многим людям много вопросов и таким образом сеяли тревогу. Дело развивает сейчас собственную динамику, на которую мы, правда, в настоящий момент не можем оказывать влияние, но которая работает на нас. У меня есть устойчивое чувство, что очень скоро произойдет нечто, что выведет нас на верный путь.

— Вы настоящая оптимистка. А что, если ваша прославленная динамика принесет нам еще один труп? Нирхоф и Министерство внутренних дел уже сейчас оказывают на меня колоссальное давление!

— Что же они от нас хотят? — Пия покачала головой. — Мы ведь не телевизионные комиссары!.. У вас взгляд человека, осознающего свое бессилие. Давайте поедем во Франкфурт к Риттеру и Эларду Кальтензее. Их нужно поспрашивать по поводу исчезнувшего ящика.

Она встала и с нетерпением посмотрела на него. Ее энергия была заразительной. Боденштайн подумал, насколько необходимой стала ему Пия Кирххоф в течение двух последних лет. Вместе они были прекрасной командой: она, строящая подчас отчаянные предположения и энергично форсирующая дела, и он, строго придерживающийся правил и останавливающий ее, если она становилась слишком эмоциональной.

— Ну же, шеф, — сказала Пия. — Не должно быть никаких сомнений в себе. Мы должны, в конце концов, доказать нашей новой начальнице, что мы это можем!

Боденштайн улыбнулся.

— Все верно, — сказал он и поднялся.

«…слушай, перезвони мне! — раздался из динамика голос Роберта Ватковяка. Чувствовалось, что он нервничает. — Они преследуют меня. Ищейки думают, что я завалил одного типа, и гориллы моей приемной матери подкарауливали меня у квартиры Мони. Я исчезну отсюда на некоторое время. Я еще тебе позвоню».

Раздался щелчок. Остерманн отмотал ленту назад.

— Когда Ватковяк отправил сообщение на «голосовую почту»? — спросил Боденштайн, который уже преодолел свой кризис.

— В прошлый четверг, в 14:35, — сказал Остерманн. — Звонок был сделан из городского автомата в Келькхайме. Через некоторое время Ватковяк погиб.

«…гориллы моей приемной матери подкарауливали меня у квартиры Мони…» — раздался опять голос погибшего Роберта Ватковяка. Остерманн покрутил регуляторы и включил фрагмент еще раз.

— Достаточно, — сказал Боденштайн. — Что с Новаком?

— Лежит в своей постельке, — ответил Остерманн. — Сегодня утром, с восьми до начала одиннадцатого, у него были бабушка и отец.

— Отец Новака был у своего сына в больнице? — спросила Пия удивленно. — В течение двух часов?

— Да, — Остерманн кивнул. — Так сказал коллега.

— Оʼкей, — Боденштайн откашлялся и посмотрел на присутствующих, среди которых сегодня отсутствовала советник уголовной полиции доктор Энгель. — Мы еще раз поговорим с Верой Кальтензее и ее сыном Зигбертом. Кроме того, я хотел бы также иметь анализ слюны Маркуса Новака, Эларда Кальтензее и Томаса Риттера. Последнего мы навестим сегодня еще раз. И еще я хочу поговорить с Катариной Эрманн. Франк, уточните, где мы могли бы встретиться с дамой.

Бенке кивнул без каких-либо комментариев.

— Хассе, подстегните лабораторию насчет следов краски автомобиля, который врезался в бетонную цветочницу перед фирмой Новака. Остерманн, мне нужно больше информации о Томасе Риттере.

— Вам все это нужно сегодня? — спросил Остерманн.

— Сегодня до обеда, если получится. — Боденштайн поднялся. — В пять часов вечера опять встречаемся здесь; к этому времени я хотел бы иметь результаты.

Через полчаса Пия нажала кнопку звонка Марлен Кальтензее на Сисмейерштрассе, и после того как она поднесла свое удостоверение к камере над переговорным устройством, зажужжало устройство открывания двери. Женщине, которая чуть позже открыла дверь ей и Боденштайну, было примерно лет тридцать пять; невзрачное, несколько отечное лицо с голубоватыми кругами вокруг глаз; коренастая фигура с короткими ногами и широким тазом делала ее более полной, чем она была в действительности.

— Я ждала вас значительно раньше, — сказала Марлен.

— Почему? — удивленно спросила Пия.

— Ну как, — Марлен Кальтензее пожала плечами, — убийства друзей моей бабушки и Роберта…

— Мы здесь совсем по другой причине. — Пия окинула взглядом со вкусом обставленную квартиру. — Мы вчера разговаривали с господином доктором Риттером. Вы его наверняка знаете?

К удивлению Пии, женщина хихикнула, как подросток, и по-настоящему покраснела.

— Он входил в этот дом. Собственно говоря, мы хотели только узнать, что он от вас хотел, — продолжала Пия, чуть растерявшись.

— Он здесь живет, — Марлен прислонилась к дверной раме. — Мы, собственно говоря, женаты. Моя фамилия больше не Кальтензее, а Риттер.

Боденштайн и Пия озадаченно переглянулись. Томас вчера в связи с кабриолетом действительно говорил о своей жене, но не удосужился сказать, что при этом речь идет о внучке его бывшей шефини.

— Мы поженились совсем недавно, — объяснила Марлен. — Я еще по-настоящему не привыкла к своему новому имени. Моя семья тоже еще ничего не знает о нашей свадьбе. Мой муж хочет дождаться подходящего момента, пока улягутся все волнения.

— Вы имеете в виду волнения, связанные с убийствами друзей вашей… бабушки?

— Да, верно. Вера Кальтензее — моя бабушка.

— А вы чья дочь? — поинтересовалась Пия.

— Мой отец — Зигберт Кальтензее.

В этот момент взгляд Пии упал на облегающую футболку молодой женщины, и она сделала соответствующий вывод.

— Ваши родители знают, что вы беременны?

Марлен сначала покраснела, потом ее лицо засияло гордой улыбкой. Она выпятила четко обозначившийся живот и положила на него руки. Пия заставила себя улыбнуться вопреки своему желанию. По прошествии стольких лет она все еще ощущала легкую боль в присутствии счастливой беременной женщины.

— Нет, — сказала Марлен Риттер. — Как говорится, у моего отца сейчас другие заботы… — Кажется, только сейчас она вспомнила о своем хорошем воспитании. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Боденштайн. — Мы, собственно, хотели поговорить с… вашим мужем. Вы знаете, где он сейчас находится?

— Я могу дать вам номер его мобильного телефона и адрес редакции.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны. — Пия достала свой блокнот.

— Ваш муж рассказал нам вчера, что ваша бабушка в свое время уволила его из-за каких-то разногласий, — сказал Боденштайн. — После восемнадцати лет совместной работы.

— Да, это правда. — Марлен озабоченно кивнула. — Я тоже точно не знаю, что произошло. Томас никогда не говорит ничего плохого о бабушке. Я абсолютно уверена, что все еще уладится, если только она узнает, что мы поженились и ждем ребенка.

Пия была удивлена наивным оптимизмом женщины. Она очень сомневалась в том, что Вера Кальтензее вновь с распростертыми объятиями примет мужчину, которого с позором выгнала, только потому, что он женился на ее внучке. Совсем наоборот.

Элард Кальтензее дрожал всем телом, когда вел автомобиль в направлении Франкфурта. Могло ли то, что он только что узнал, быть правдой? Если да, то чего ожидали от него они? Что он должен сделать? Элард постоянно вытирал покрывавшиеся потом ладони о брюки, чтобы руки не скользили по рулю. В какое-то мгновение он решил направить автомобиль на полном ходу в бетонный столб, чтобы на этом все закончилось. Но мысль о том, что он может выжить и остаться калекой, удержала его от этого шага.

В выступающей части пола между сиденьями своего автомобиля Элард пытался нащупать заветную коробочку, пока не вспомнил, что два дня назад, пребывая в состоянии полной эйфории и интересных замыслов, выбросил ее из окна. Как только он мог предположить, что вдруг сможет обойтись без товара? Его душевное равновесие уже несколько месяцев как было глубоко подорвано, но сейчас он чувствовал себя так, будто у него выбили почву из-под ног. Элард сам не знал, каких сведений ожидал все эти годы робких поисков, но совершенно точно — не этих.

— Боже мой! — воскликнул он, борясь с противоречивыми чувствами, которые и без наркотиков бушевали в нем с пугающей силой.

Все вдруг обрисовалось невыносимо ясно и до боли отчетливо. Это была правильная жизнь, и он не знал, сможет ли и захочет ли еще когда-либо с этим справиться. Его тело и его мозг настойчиво требовали расслабляющего действия бензодиазепама. Когда Элард клялся всем святым, что откажется от этого, он еще не знал того, что знает сейчас. Вся его жизнь, все его существование и личность — абсолютная ложь! «Почему?» — стучало болью в его голове, и Элард Кальтензее отчаянно желал себе мужества, чтобы суметь задать этот вопрос нужному человеку. Но уже одна мысль об этом переполняла его страстным желанием бежать от этого как можно дальше. Сейчас он еще может сделать вид, будто ничего не знает.