Любовь... любовь? - Стэн Барстоу

— Об этом не беспокойся. Мы как-нибудь раздобудем денег, а ты будешь каждую неделю понемножку погашать долг. Но все это можно обсудить после. Вопрос в том, хочешь ли ты этого. Хочешь ли ты попробовать?

— Я не знаю, я просто ничего не знаю, Крис.

Она опускается передо мной на колени, сжимает мои руки в своих.

— Послушай, Вик, я вижу — тебе очень плохо, и я хочу помочь тебе. Мы оба, и Дэвид и я, хотим тебе помочь.

Я отворачиваюсь.

— Я сыт всем этим по горло, понимаешь, Крис? Все это одно сплошное надувательство. Жуткое надувательство.

— Я знаю, о чем ты мечтал, Вик, — говорит она. — Это то, к чему стремятся почти все, хотя не все отдают себе в этом отчет. Мы ищем как бы вторую половину самих себя, кого-то, кто придал бы нам цельность. Я счастлива, потому что нашла это в Дэвиде. Никогда ни тени сомнения не было у меня на этот счет, нет и теперь. Люди слишком много и речисто говорят о любви. Книги, фильмы — все этим полно. Но влюбленность и любовь — вещи разные. Влюбиться можно в человека, которого ты и не знаешь совсем, — это романтика, головокружение, глаза как звезды... И это все правда, Вик, это действительно так и бывает в жизни, как описывают. Но ты не можешь любить человека, пока не узнаешь его по-настоящему, не пройдешь вместе с ним через какие-то испытания, не разделишь с ним жизнь — и радость и печаль, тебе это нужно испробовать, испытать, чтобы найти любовь. Влюбленность не может длиться вечно, но взамен иногда приходит любовь. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Вик?

— Да, понимаю.

— Одних испытания отбрасывают друг от друга в разные стороны, а других связывают еще крепче. Вас с Ингрид на самом пороге совместной жизни постигло тяжелое испытание — вы потеряли ребенка. Не позволяй этому разлучить вас, Вик. Будь сильным. Пусть это только прибавит что-то к вашей любви, а не отнимет ее у вас.

— У нас ее никогда и не было, не было с самого начала, — говорю я.

— Так попытайся найти ее теперь, Вик, — говорит Крис. — Подумай об Ингрид. Она любит тебя, во всяком случае — любила, это я знаю. Потеря ребенка куда более тяжелое испытание для нее, чем для тебя. Ей сейчас очень нужен кто-то, Вик, но не ее мать. Ей нужен кто-то более сильный, чем она, кто мог бы ее утешить, и позаботиться о ней, и заставить со увидеть, что жизнь еще снова может быть хороша. И ты должен это сделать, Вик. Ты должен сделать это для Ингрид. — Она стискивает мои руки. — Будь сильным, Вик. Не падай духом, не сдавайся. Сделай свой брак счастливым, ты это можешь. Не очень-то легкий нашла я для тебя выход, да, Вик? — говорит она, помолчав.

Я не успеваю обдумать все это и ответить ей, как возвращается Дэвид, и Крис поднимается с колен.

— Ну, что он сказал?

— У него нет никого на примете. Может подождать неделю.

Я ерошу себе волосы.

— Только неделю? Это слишком быстро, Крис.

Она смотрит на меня.

— Не думаю, Вик. Срок вполне достаточный.

— Как у тебя с деньгами? — спрашивает меня Дэвид.

— Всего около, тридцати фунтов. В общем, не богато.

— Ну, если дело только за этим, так ты не беспокойся. Мы одолжим тебе немного, отдашь, когда сможешь.

Я вижу, как Крис переводит взгляд с меня на Дэвида, и на губах у нее играет эта едва заметная, чудесная ее улыбка, которая, мне кажется, говорит без слов: «Вот он какой — мой муж. Мне не нужно ни о чем его просить — сам все понимает».

— Это очень... Я очень тебе благодарен, Дэвид.

— Рад, если могу помочь. Раз мы одна семья, значит, держись друг за друга, я так считаю.

III

Проходит еще два дня, и мистер Росуэлл возвращается домой. Подозреваю, что мамаша Ингрид посылала за ним. Небось он думает, что, с тех пор как я возник у них на горизонте, его то и дело вызывают домой, и всякий раз это значит, что там уже что-нибудь стряслось. А узнаю я о его приезде, потому что он сам звонит мне в магазин.

— Вик? Это отец Ингрид. Мне надо с тобой поговорить.

Вот уж чего мне никак не хочется. Легко могу себе представить, чего только мамаша Росуэлл не напела ему в уши: и как я заявился домой пьяный в дым, и как блевал на ее ковер. Не удивлюсь, если ему теперь при встрече со мной захочется заехать мне в физиономию.

— Да? О чем это?

— Не строй из себя невинного младенца, черт побери, — говорит он. — Как ты думаешь, о чем?

— Ну хорошо, когда? Я ведь на работе.

— А где ты обедаешь?

— Тут есть маленькое кафе за углом.

— Ты знаешь «Дельфин» — пивную на Бред-стрит?

Я говорю, что знаю.

— Давай встретимся там в половине первого... Хэлло! Ты меня слышишь? Мне показалось, что нас прервали. Так ты придешь туда?

— Хорошо, приду, — говорю я и вешаю трубку.

Все утро у меня сосет под ложечкой — что такое собирается он мне сказать, думаю я. Но когда в обеденный перерыв я прихожу в пивную, вижу, он совершенно такой же, как всегда, спокойный, рассудительный. Мы заказываем обед, и он не начинает разговора, пока нам не подают суп.

— Довольно скверная получилась история, во всех отношениях скверная, не так ли? — говорит он.

— Да, конечно.

— Меня очень подмывало послать тебе счет за чистку ковра.

Я чувствую, что краснею.

— Я должен извиниться перед вами за это. Ей-богу, ведь не нарочно. Я был сильно под мухой, и как-то это нечаянно вышло.

— И кажется, пиво вдобавок еще слегка развязало тебе язык?— говорит он.

Я молчу.

— Возможно, у тебя были причины слететь с катушек, не знаю. Мне ведь пока известна только одна сторона этого дела. — Он берет ложку, принимается за томатный суп. — Я бы теперь не прочь послушать тебя.

Я ерзаю на стуле.

— Не знаю, право, это не так просто.

— Ты боишься обидеть меня? Ничего, попробуй все же.

— Ну, видите, мне кажется, все дело в том, что миссис Росуэлл невзлюбила меня с самого начала, и она просто не давала нам с Ингрид возможности наладить нашу жизнь. Мы, в сущности, как бы не были женаты. Я рта не мог раскрыть без того, чтобы она тут же не стала говорить поперек. Не знаю, известно ли вам это, но она имеет огромное влияние на Ингрид.

Он кивает:

— Знаю. Быть может, это отчасти потому, что я так часто в отъезде.

— В общем, так или иначе, у Ингрид на первом месте всегда была мать, и она вечно плясала под ее дудку, а я все время чувствовал себя нахлебником и даже хуже, потому что нахлебник тот хоть может приходить и уходить, когда ему вздумается, а она все время долбила мне насчет моих обязанностей и моей ответственности за семью и в то же время не давала мне возможности проявить какую-то заботу и нести какую-то ответственность, потому что я в доме был просто никто... А потом, когда случилось это несчастье и она даже не дала мне знать, я так обозлился, что чуть тогда же не ушел из дому насовсем.

— То есть как это не дала тебе знать?

Я рассказываю ему, как пришел домой и нашел дверь запертой и как миссис Олифант сообщила мне о том, что произошло. Ясно вижу, что он ничего об этом не знал, однако не подает виду.

— Она даже пыталась обвинить меня в случившемся, — говорю я ему.

Весь этот разговор отнюдь не доставляет мне удовольствия. Не очень-то приятно говорить человеку в глаза, какая у него жена гадина, даже если он сам на это напросился.

— Послушать ее, так можно подумать, что я невидимкой стоял там на лестнице и собственноручно спихнул Ингрид вниз...

Я жду, что он скажет что-нибудь и я пойму, многое ли ему известно, но он ничего не говорит.

— Но тем не менее ты решил остаться?..

— Да... А потом дела пошли еще хуже. Ингрид стала хандрить, слоняться по всему дому без дела, словно у нес какой-то смертельный недуг, и никакими силами нельзя было заставить ее встряхнуться. Она считала, что я бесчувственный.

— Потеря ребенка была для нее большим ударом, ты же понимаешь.

— Само собой разумеется, понимаю, но не может же она до конца своей жизни вести себя так, словно это произошло только вчера. Мне, ей-богу, кажется, что миссис Росуэлл нарочно не давала ей выйти из этого состояния.

— Словом, как я понимаю, ты хочешь сказать, что основная причина всех бед — в миссис Росуэлл? — спрашивает он, пристально глядя на меня.

— Да... Да, я именно это хочу сказать.

Жутко неудобно говорить человеку такие вещи про его жену, особенно если он к тому же славный малый. А мне волей-неволей приходится винить во всем мамашу Росуэлл — ведь не могу же я сказать ему о самой главной, об истинной причине — о том, что я никогда по-настоящему не любил Ингрид.

— Может, выпьешь кружку пива? — спрашивает мистер Росуэлл.

— Нет, спасибо. После пива меня весь день будет клонить ко сну.

Он берет себе кружку светлого.

— Насчет выпивки ты не особенно силен?

— Нет, не особенно. Я довольно быстро косею.

— Ну, тут стыдиться нечего, — говорит он, — Это, скорее, очко в твою пользу.— Он берет нож и вилку. У него-то аппетит, как видно, нисколько от всей этой истории не пострадал. — Так каковы же теперь твои планы? — спрашивает он. — Ты вернулся к своим?