Белый ферзь - Андрей Измайлов

Он поднажал, избегая резкостей, но приложив максимум, на который способен. Гвозди запищали, выпрастываясь из дерева.

Дверь распахнулась.

Колчин еле удержался на ногах, балансируя в снежной кашице.

Войти в темноту. И очень осторожно, не напороться на торчащие десятисантиметровые, острием в лицо, гвозди.

Дверной проем был перекрещен грубыми досками, приколоченными, надо понимать, не только к самой двери, но и к дверной коробке. Колчин протиснулся сквозь «букву X».

Несколько ступеней вверх. Ровно. Несколько ступеней вниз.

Снова дверь. Теперь — из, а не в.

Он ощупал ладонью. Скрипнуло. ЭТА дверь не заколачивалась.

Открыл. И очутился в смежном дворике. Да, том самом, библиотечном.

Вот «Циклон» — для очистки от опилок.

Вот лестница пожарная-противопожарная. Подпрыгнуть и дотянуться — запросто.

Вот «москвич»-«подснежник». Долгонько ему здесь стоять — без колеса.

Вот (Колчин выглянул из-за угла) ворота, мимо которых он сегодня днем прогуливался, только по Садовой, а не изнутри. Да, и пост охраны вот он. Пост без обзора во двор.

Колчин непринужденной походкой миновал открытое пространство — через решетку ворот его мог заметить случайный прохожий, но на то и случайный, чтобы не обращать внимания, на то и прохожий, чтобы пройти мимо — мало ли кто там за воротами бродит! Вот ведь милиция на посту, ей видней. Ей — не видней.

Колчин оказался в «рукаве» двора, непосредственно ведущего к черному ходу библиотеки, тому, что опять же нынче днем Колчин исследовал на черной лестнице «Публички».

Пока, пожалуй, достаточно. Дверь эта, помнится, теперь обклеена сигнализирующей фольгой. Да и балконные входы-выходы, до которых вроде бы запросто подпрыгнуть-дотянуться, тоже поблескивали фольгой. И окна, в том числе отдела редких рукописей, теперь обклеены, и «коридорные» (отдела эстампов) — тоже. Русский человек — он такой! Сначала пукнет, потом оглядывается. Нет бы наоборот!

В общем, резюме… Могло, вполне могло всё произойти так, как Колчин вообразил. То есть вынести вынесли, а на улицу пробирались скорее всего не через арку в переулочек — все ж таки переть прямо на отделение милиции с добычей… Пробирались скорее всего через «Метрополь»: шасть — и ты уже на Садовой, а там машина. Но! «Метрополь», как стало известно опытным путем, «ранняя» ресторация, к полуночи замыкается. Хотя… «Но можно и задержаться», по словам учтивого официанта. Но! Еще проще свалить изъятое на квартире сообщника в одной из бесчисленных квартир, выходящих подъездами в тот первый дворик, откуда Колчин проник сюда, — через тупичок. А потом, когда первая истерика чрезвычайных мер схлынет, выносить под полой, под мышкой, в «дипломате»…

Нет, не своим делом сейчас занялся Колчин. Раритеты раритетами, рабочие версии рабочими версиями. Но книги-то уже найдены, расхитители-то уже схвачены. И подробности именно кражи уточняются в кабинетах, специально для этого если не приспособленных, то предназначенных (второй день пошел, Андрюша Зубарев, второй день… как-то там?..). Кража кражей, а Инна? Она каким образом причастна? Книжки под полой, под мышкой, в «дипломате» вынести можно. А взрослую женщину? А почему гнетущая тишина по такому немаловажному, ЗАМЕТНОМУ, поводу? Или всё было не так, не так всё было?

Послушаем-ка мы Святослава Михайловича Лозовских. Без нажима, без наезда. Мягонько. И — не сегодня. Он, Лозовских, должен быть раскован, ни духом, ни сном — о подлинном внутреннем состоянии ЮК. Ежели вломиться к нему среди ночи — не получится откровения. Ревнивая Даша, посредническая Галина, многословные оговорки «вы только не подумайте, что…». Лозовских надо брать на привычном для него рабочем месте, он там в своей тарелке, он там считает себя малоуязвимым.

Пора, пора обратно. Час — достаточно для посиделок в кабаке. Так кивнул Колчин официанту. С момента появления пары Колчин — Мыльникова прошло без малого сорок минут (нет! пары Мыльникова-и-кто-то-еще-с-ней!). С момента оставления блонды в одиночестве прошло… сколько же?.. Да всего шесть минут. Достаточно для завершения туалетностей, достаточно для завершения телефонного разговора опередившего «Гургена». И — достаточно. Здесь, сейчас Колчин ничего нового не узнает. И так — более чем достаточно.

Он вернулся тем же путем. Только в подъезде, в котором отжимал гвозди, шагнул вверх, на пролет — посмотреть. Что там?

Ничего там. Заварено электросваркой, железный заслон. Вот ведь… Доступ на заброшенные этажи перекрыт непробиваемым железом, но доступ во дворик к «сокровищнице мыслей» — деревянным «X» и плохими гвоздями. О, Rus!

Он снова протиснулся в дощатую букву «X». Прикрыл дверь и нанес короткий, мощный гиякуцки. Гвозди торчащим острием заново впились в хлипкое опилочно-стружечное покрытие. Заперто. Как и было. Стучите по дереву. Чтоб не сглазить.

Еще полминуты он затратил на истаптывание тесноплощадного тупичка, дабы не оставлять цепочку следов. Просто сплошная мокрая грязь. А почему не снег? А, наверное, с улицы кто-нибудь заскочил в поисках опустошиться на стеночку. Вот и переминался в нетерпении, мотню расстегивая. А в дверь? А в дверь никто и не пытался — она же забита, нет?

Кстати, в сортир — надо. Не для погадить, но для почиститься. Колчин был аккуратен при вылазке туда-сюда-обратно, тем не менее разок мазнул плечом по стеночке, да и туфли заляпаны.

Он скользнул в коридор «Метрополя», неспешно поднялся до уровня гардероба-сортира.

Камуфляжный раздатчик верхней одежды что-то такое колдовал с чайничком — головы не поднял, да и Колчин старался соблюсти бесшумность.

«Гургена»-Ломакина в холле не было.

Зато он был в «предбаннике» сортира. Долго, тщательно мыл руки.

Колчин встал рядом, у следующей раковины, пустил воду, намочил платок, счистил меловое пятно на плече, отжал платок, нагнулся, принялся за туфли.

Зеркало по стене над рукомойниками было сплошной полосой — нетрудно углядеть реакцию рядомстоящего.

Реакция была… никакой. Ну пришел шпион с холода, в порядок себя приводит — кому какое дело?! «Гургену»-Ломакину — никакого дела! Хотя…

…было впечатление НЕСПЕШНОЙ ТОРОПЛИВОСТИ, с которой спортсмену-плейбою вдруг понадобилось руки мыть. Как если бы смотрел он в щелочку, ожидая возвращения незнакомца-Колчина, и прикидывал в уме: что будет непринужденней? столкнуться в холле, выскочив из сортира по касательной, ежели незнакомец проигнорирует небезынтересное заведение? либо отпрыгнуть от щелочки, удостоверившись в намерениях незнакомца таки посетить небезынтересное заведение, и проимитировать столь объяснимую процедуру мытья рук?

Колчин уловил в зеркале взгляд «Гургена» (ни черта не Гургена! Ломакин это, Ломакин!). Тот по каким-то своим соображениям не желал проявляться. Понятно, что ж… Колчин по своим соображениям тоже не желал.

«…а я пущу воду… Будет выглядеть куда естественнее, если кто-нибудь сюда ворвется… Минуточку! Кто-то идет. Я умываюсь. А ну-ка, ступайте в клозет. Нас не должны видеть вместе. — Но нас уже видели вместе. — Случайная встреча. Земляки… — Можно выйти? — Дайте мне несколько минут, старина, чтобы я успел убраться. Знаете, кто это был? Тот полицейский. Подозрительно, правда? — Он мог узнать мои ноги под дверью. Как вы думаете, не обменяться ли нам штанами? — Будет выглядеть неестественно. Но мозги у вас варят правильно…»

Мозги у Колчина варили правильно и в качестве накипи вынесли на поверхность ассоциацию из старика-Зеленого, из которого и процитировано.

Колчин непроизвольно ухмыльнулся и поймал в отражении такую же непроизвольную ухмылку Ломакина. Но только на миг. И — снова незнакомы. Земляки, случайная встреча. Помощь нужна — сказал бы. Может быть, помощь как раз в том, чтобы не признать. Колчин как раз и не признал. И не признался. Разрыв всех прежних привязанностей, он сам выбирает тех, с кем считает нужным общаться, нужным для достижения известной ему цели. Ломакин не входит в этот круг. Пообщаемся в будущем — и Колчин посвободней будет, и Ломакин сменит «Гургена» обратно на Ломакина. Если Колчин будет посвободней. Если Ломакин сменит…

Он, Ломакин, все же сделал попытку общения теперь. Не отводя взгляда от своих рук под струей воды, краем губ внятно произнес:

— Уй-ми да-му. Сво-ю. Всё пор-тит. Мне… Уже второй раз спускаюсь, чтобы тебя перехватить. Пойду я. Ты — позже. Но не тяни.

Более никого в сортире не было. «Дайте мне несколько минут, старина, чтобы я успел убраться». Минут не минут, но достоверную паузу — надо бы.

«Гурген»-Ломакин соблюл конспирацию по обоюдному негласному согласию, потому и бормотал чуть слышно, будто сортир полон соглядатаями, только и ждущими момент: ага! они знакомы!

То ли Ломакин просил о помощи («Уй-ми да-му»), то ли оказывал помощь Колчину («Уй-ми да-му»),