Стать бессмертным - Владислав Кетат

— А я боюсь, понимаете, Алексей, — выговаривает он чуть ли не с укором. — Я с ним говорил сегодня утром. Он сейчас в больнице, забирает жену. А завтра утром мы все вместе пойдём, сами знаете куда.

— Это куда?

— На улицу труда, — передразнивает Рыжов, — неужели надо объяснять!

Мне неловко за свою непонятливость, но всё равно, я, убей бог, не понимаю, о чём он.

— То есть я завтра с вами куда-то иду? А без меня никак?

— Совершенно никак! Без вас у нас в прямом смысле не хватит рук! — И Рыжов, весьма довольный своей шуткой, снова усаживается на парту.

Я, напротив, встаю и делаю пару не очень уверенных шагов. Голова вроде бы чистая, но меня немного покачивает.

— Простите, Евгений Иванович, — медленно выговариваю я, — но я всё же не до конца…

— Ай, бросьте! — Рыжов машет на меня рукой. — Алексей, вы уже всё прекрасно поняли, просто боитесь себе в этом признаться… вы уже в деле, хотите вы этого или нет.

Дверь на кафедру уверенно открывается и к нам заходит красивая молодая женщина в фиолетовом брючном костюме.

— Юджин, что делают у тебя под дверью эти соплячки? — с порога заявляет она.

— Марго, это мои студентки, мы же всё-таки в учебном заведении, — оправдывается Рыжов, — а-а-а, это Алексей, помнишь его?

Я тоже поднимаюсь, чувствуя, что лучше бы я этого не делал.

— Здравствуйте, — безразлично кидает она мне, даже не повернув головы в мою сторону, затем подходит к Рыжову и привычным движением берёт его под руку.

— Не слишком ли долго для первого рабочего дня? — говорит она несколько мягче, — пойдём домой, Юджин.

— Да, дорогая, сейчас пойдём. Мне только надо принять у Алексея дела, ему, должно быть, не терпится вернуться в Москву.

— Да как вам сказать… — отвечаю я, — впрочем, извольте.

Я достаю из папки конспекты, учебные планы, журналы групп и прочую муть, и протягиваю всё это Рыжову. Тот по-хозяйски убирает это всё в ящик своего (моего) стола и запирает его на ключ.

— А у меня для вас тоже кое-что есть, — Рыжов хитро подмигивает. — Вот, почитайте на ночь.

Ко мне в руки ложится набитая бумагами коричневая папка с гербом СССР наверху и надписью «Эксплуатационная документация внизу». Довольно тяжёлая.

— Что это? — спрашиваю я.

— Это чтобы вы вопросов поменьше задавали, — отвечает Рыжов и берёт Марго под локоть, — ну, а нам пора.

Они чинно друг за другом выходят с кафедры, и я остаюсь на один. В руках у меня папка, в голове — пустота.

35. Алексей Цейслер. Сим-сим, откройся!

Идём так: направляющим Мясоедов с фонарём в руке, следом Рыжов, за Рыжовым — я. Между нами, на носилках, головой по направлению движения завёрнутая в несколько одеял и плащ-накидку жена Мясоедова, Света. Весу в ней, должно быть, килограмм пятьдесят, не больше, соответственно, по двадцать пять кило на брата, но всё равно тяжело.

Идём уже час. Под ногами неровная и местами скользкая каменная поверхность, словно щедро удобренная подсолнечным маслом щербатая брусчатка. Кто-нибудь из нас периодически оскальзывается, и мы останавливаемся. Мясоедов часто оборачивается — боится, видимо, что мы уроним ценный груз — и на него натыкается Рыжов, из-за этого мы идём ещё медленнее.

— Пожалуйста, прекратите оборачиваться! — не выдерживает, наконец, Рыжов. — Мало того, что вы мне мешаете, так, не дай бог, сами упадёте!

— Виноват, самом собой выходит, — чётко отвечает Мясоедов, — больше не повторится.

«Господи, вот уж „сапог“ так „сапог“! — думаю я, — когда же, наконец, привал?»

Чтобы хоть как-то себя отвлечь я думаю о том, что почерпнул вчера вечером из рыжовской папки. Сказать по правде, почерпнул я немного — времени не было — так, пролистал, но суть, как мне кажется, уловил. Уловил так, что до отвратительности в эту ночь плохо спал, то есть, практически не спал, а только ворочался; утром по причине отсутствия аппетита не завтракал; и вот теперь тащусь неизвестно куда с комкастой, недоваренной кашей в голове.

Впечатление от прочитанного у меня сложилось двоякое. С одной стороны, всё это очень интересно, но с другой…

«Возможно ли такое? — думаю я, — может ли некая секта, или не секта, просто организация, существовать так долго и так счастливо, чтобы про неё практически никто (читай, совсем никто) слыхом не слыхивал?» Начинаю вспоминать, что вообще я знаю о сектах, и в памяти всплывают не вызывающие ничего кроме отвращения названия: «Хлысты», «Свидетели Иегова», «Адвентисты седьмого дня», «Белое братство», «Аум Сенрике», прости господи…

«А ведь наверняка есть и другие, про которые я не знаю, и не я один… — думаю я. — Неужели, и эти, рыжовские, на самом деле того же поля ягоды? Стремятся к власти, портят простым смертным жизнь и заманивают в свои ряды слабых и психически неустойчивых сограждан?»

Довольно долго рассуждаю я в таком ключе, пока ни доходит до меня, что есть в моих умопостроениях один пробел: секта сектой, древняя, старая, ни задушишь, ни убьёшь, но каким образом они Рыжова-то починили? Чёрт возьми, Холмс, как? В наше неспокойное время подобные проделки принято списывать либо на божественное вмешательство, либо на, сами понимаете, пришельцев из далёких галактик. Признаюсь, после того как вчера я своими собственными глазами увидел живого и здорового Рыжова Евгения Ивановича, то думал о всяком, даже о недостойном человека с высшим образованием. Было, каюсь. Потом, собравшись с мыслями, (и для очистки научно-технической совести) я рассмотрел все версии, какие только могли прийти в мою инженерскую голову: думал я и про подпольную медицинскую клинику по омоложению, и про источник какого-то, возможно, засекреченного лекарства, и про лечение холодом, и про чудо голодания, и радиоактивную мутацию не забыл, и чёрт знает про что ещё, но (прошу обратить внимание!) ни о каких инопланетянах я даже и не помышлял!

Ну не верится мне в пришельцев, ну хоть ты тресни. Я же брежневский пионер, горбачёвский комсомолец, Стругацкие — мои папа с мамой, Булычёв — двоюродный дядя, и деды не подкачали: один — Ленин, второй — Дарвин. Такие, как я выросли на фантастике, но в «настоящих» пришельцев поверить не в силах. Не дано нам. А вот в сказки мы верим охотно, потому-то и процветают на просторах нашей родины продавцы живой воды и молодильных яблок. Но это я так, к слову…

Неожиданно ноги мои разъезжаются в разные стороны, и мы с Рыжовым грохаемся прямо на ценный груз.

— Осторожно! — орёт Мясоедов.

От досады и боли я не сдерживаю себя в выражениях. Рыжов тоже матерится по чёрному. Поднимаемся и идём дальше. Мясоедов, разумеется, своего слова не держит и оборачивается назад; Рыжов поминутно же на него натыкается.

— Всё, так больше нельзя! — кричит Рыжов. — Давайте отдохнём!

— Принимается, — устало отвечает Мясоедов, — привал.

Аккуратно ставим носилки на камни и сами валимся рядом. Мясоедов выключает фонарь, и наступает темнота. Некоторое время мы сидим молча, слышно только наше тяжёлое дыхание.

— Евгений Иванович, долго ещё? — спрашиваю я.

— Думаю, ещё столько же, — отвечает он. — Или чуть меньше. Не волнуйтесь, самое тяжёлое уже позади, скоро будет идти гораздо легче.

— Гораздо легче, это за дверью? — подаёт голос Мясоедов.

В ответ раздаётся одобрительный присвист.

— Вы и про дверь знаете! Молодцы!

— Мы только не знаем, кто нам её открыл, — виновато говорит Мясоедов, темно было.

— Ничего, скоро узнаете, — смеётся Рыжов, — тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Я слышу, как он поднимается, как хрустят его суставы.

— Идём дальше, — не то спрашивает, не то командует он, — время дорого.

Я киваю головой, прекрасно понимая, что мой жест никто не увидит.

У металлической, той самой, без ручки и петель, которую мы так бездарно пытались высадить с Мясоедовым, двери мы оказываемся через час с небольшим. Освещённая мощным мясоедовским фонарём, она выглядит ещё неприступнее, чем в прошлый раз. Один только бог знает, как мы дошли.

— Что дальше? — Мясоедов наводит фонарь на нас с Рыжовым. — Мне постучать?

— Не стоит, — отзывается Рыжов, — должны так открыть. Они знают, что мы здесь. Уберите фонарь.

— Виноват. — Мясоедов направляет фонарь в пол. — Не понял, то есть как, знают? Они нас слышат?

Рыжов отрицательно мотает головой.

— Знают. Но для соблюдения формальностей можете сказать: «Сим-сим, откройся!»

— Сим-сим, откройся! — громко, видимо, не оценив тонкого рыжовского юмора, произносит Мясоедов.

Дверь распахивается, как и прошлый раз — внезапно. Лёгкая судорога, вызванная исполнением ожидания, пробегает у меня от головы до ног и обратно. Хочется сесть, но некуда, поэтому я просто приваливаюсь к ближайшей стенке. Мясоедов, похоже, испытывает нечто подобное, поскольку у него вырывается негромкое «О-о-х».