Река, что нас несет - Хосе Сампедро

— Раз, два… раз, два… раз, два…

Паула накинула ему на плечи чье-то пальто… Он и правда продрог в мокрой одежде. А может быть, вспотел?.. Сейчас для него это не имело значения, как и сломанная нога… Да, и сломанная нога тоже… Хотя именно она была компасом, который указывал путь к жизни! В сломанной ноге он лучше чувствовал биение крови, могучее, непреодолимое! Он спасет мальчика!

Но тут он очнулся от грез: его потрясли недоуменный взгляд Сухопарого и смущенный — Американца. Ропот все возрастал… О господи! Неужели и эти люди вмешаются в его дело! Он чувствовал, как ропот все растет и сейчас захлестнет его, разбуженный верой в неизбежность рока; ненавистью — несправедливой, чудовищной, но от того еще более непреклонной — к Прометеям, которые бросают вызов богам; всей тяжестью тысячелетнего смирения перед бедой, перед верховными и мелкими жрецами, перед тем, что удобнее всего называть судьбой или «волей божьей». Он еще больше укрепился в своем решении и впервые после Италии почувствовал себя борцом. «Во имя господне! — подумал он, — Во имя всемогущего бога!» Неужели эти страхи, эти обветшавшие предрассудки помешают ему спасти человеческую жизнь? Нет, его устремления, его кровь, отбивающая удары, словно боевой барабан, уверенность, что сейчас решается его собственная судьба, делали его непобедимым. Он не отступит, какой бы жестокой ни была борьба.

А с этой минуты борьба действительно стала жестокой. Даже Американец заколебался. Уже потом он скажет, что знал об искусственном дыхании, но никогда его не делал, и ему показалось, что полчаса — срок слишком большой. Остальные же с самого начала были против, но взгляд Шеннона прежде всего обратился на артельного.

— Давай, Американец, давай! Мы еще только начали!.. Раз, два… раз, два… раз, два…

Обжора не выдержал.

— Оставьте его, оставьте! — всхлипывал он.

— Замолчи, Обжора!

— Бедняжка!.. Может, оно и к лучшему! Чем вести такую жизнь, уж лучше умереть! Лучше умереть! Оставьте его в покое!

Потрясенные сплавщики поддержали его. И Шеннон понял: для них было святотатством, надругательством над покойником все, что сейчас с ним делали, как если б поставили машину в святом месте.

— Бог его взял! — пробормотала какая-то старуха, неведомо откуда появившаяся, и перекрестилась.

— Раз, два… раз, два… раз, два… — еще настойчивее отбивала удары кровь, еще настойчивее повторял голос.

Никто не говорил. Но короткую команду Шеннона уже сопровождала не тишина, а какой-то странный ропот, который он ясно различал. Он с трудом подполз к маленькому телу, продолжая считать. Он знал: стоит смолкнуть его резкому голосу — и погаснет свет, а вместе с ним угаснут во мраке жизнь и надежда. Бедный Обжорка не подавал никаких признаков жизни. Неподвижный кадык выпирал на шее, на раскрытой груди торчали ребра, глаза были неподвижны, рядом с ним натекла лужа воды… [Ценной сел возле него и с вызовом обвел взглядом собравшихся. Едва его взгляд останавливался на ком-нибудь, человек отводил глаза, и ропот смолкал. Но тут же снова возникал за спиной Шеннона.

— Лучше послать за священником, — пробормотал кто-то.

— Мы и сами крещеные, — произнесла все та же старуха. И шепот стал еще явственнее. Люди молились. Шеннону оставалось лишь прервать на миг свой счет и крикнуть всем наперекор:

— Паула! Молись и ты! Чтобы он выжил!.. Раз, два… раз, два… раз, два…

Американец и Сухопарый машинально продолжали делать искусственное дыхание. Американец сбросил сомбреро, пот градом стекал по его лицу. Шеннон посмотрел на часы — прошло сорок минут. Люди молились уже в полный голос, за исключением нескольких сплавщиков. Обжорка был по-прежнему неподвижен. Среди многих голосов Шеннон различал голос Паулы и, казалось, улавливал в нем веру и в себя, Ройо. Четырехпалый, сложив руки крестом и воздев очи к небу, шептал «De profundis». Шеннон продолжал считать, сдерживая людей взглядом, словно укротитель диких животных.

Но и он уже понимал, что долго так продолжаться не может. А что, если битва уже проиграна? Что, если они борются не за живого человека, а за труп? Он наклонился и потрогал мальчика. Мокрое тело уже не казалось таким холодным. И надежда вновь воскресла в Шенноне.

Но она жила только в нем одном. Всеобщая враждебность ощущалась ясно. Возможно, сейчас Сухопарый произнесет мрачные и полные смирения надгробные слова. Кончится битва, и снова закуют в цепи Прометея, и снова орел из мифа сделает труп своей добычей и станет клевать печень героя. Но тут послышался цокот копыт на дороге и над плечами собравшихся показалась голова всадника. Живой, энергичный голос уверенно произнес:

— Что здесь происходит?

Не переставая отсчитывать биение пульса, Шеннон заметил, что люди расступились и притихли, только Паула молилась. Человек в черном направился к нему.

— Это дон Педро, — сказал кто-то.

— Что я вижу! — воскликнул тот, подходя, и в голосе его прозвучало преувеличенное, почти насмешливое удивление. — Неужели вы решили научиться чему-то хорошему?.. А, это вы… Я так и знал, разве им до этого додуматься.

— Он умер, дон Педро, — заявил какой-то крестьянин, снимая с головы берет.

— Что ты в этом смыслить, тупица! Ты не знаешь даже, жив ли ты сам!.. Он долго пробыл в воде?

Американец покачал головой. Шеннон продолжал считать, поверив в успех, он почувствовал, как все возвращаются на землю. Голос этого человека словно разорвал магический круг, вернув событию естественность. Не было больше тайных мыслей и символов; все было просто: дело шло о жизни и смерти. Кто-то очень важный и уважаемый стал его союзником.

— Давно начали? — спросил пришелец, снимая замшевые перчатки.

— Час назад, — ответил Американец.

— Меньше, — быстро проговорил Шеннон.

Пришелец опустился на колени возле мальчика, отстранив Сухопарого.

— Пустите.

Оп взял платок и потянул мальчика за язык более умело, чем сплавщик. Другой рукой он пощупал мокрое тело.

— Уже не холодный, — сказал он.

Шеннон заметил это раньше. Но скажи он об этом, никто бы ему не поверил. Слова же дона Педро встретили взволнованным шепотом. В тишине была слышна лишь молитва Паулы. К ней присоединились и другие; теперь люди уже молились о жизни. Шеннон поднял глаза к небу. Белое облако сияло, словно толстые щеки ангелочка у ног пресвятой девы, словно розовое личико купидона у бедра богини. Победитель понял, что теперь вопрос только во времени.

— Лукас, — приказал он тогда, — возьми у меня в мешке флягу с коньяком.

Парень отправился за коньяком. Доп Педро взглянул на ногу Шеннона.

— Сломана?

— Неважно, — ответил ирландец.

— Кико в два счета вправит, — сказал дон Педро. — Разыщите его, — приказал он, обращаясь ко всем.

— Потом! — отозвался Шеннон, снова принимаясь считать: — Раз, два… раз, два… раз, два…

Затем посмотрел на часы: прошло сорок шесть ми-пут. Когда Шеннон поднял голову, он увидел, что дои Педро склонился к губам Обжорки, велев Сухопарому, стоявшему с ним рядом:

— Разуй его и разотри ему ноги… Очнулся… — коротко прибавил он.

«Я спасен!» — ликовало все в Шенноне, наконец наступил перелом.

Грудь мальчика легонько поднялась и опустилась.

— Жив! — крикнул Сухопарый.

— Конечно, — улыбнулся дон Педро.

А наэлектризованная толпа дружно вскрикнула:

— Чудо! Чудо!

Обжора вскочил, Паула бросилась на колени, рыдая. Четырехпалый перестал молиться, но позы не изменил. Круг людей сомкнулся и тут же разомкнулся, испугавшись окрика дона Педро. Больше Шеннон не считал. Он вдруг почувствовал, что охрип, измучился, не может произнести ни звука.

— Воскрес!.. Чудо!.. Вот она, мудрость-то… — слышалось со всех сторон. А Сухопарый, стоявший рядом с Шенноном, воскликнул:

— Какие же мы болваны, черт возьми!

Вернулся Лукас с флягой. Дон Педро влил немного коньяку мальчику в рот: тот поперхнулся, закашлялся, открыл и снова закрыл глаза. Американец встал, вытер рукавом пот. Почувствовав вдруг сильный озноб, Шеннон еще разобрал, как дон Педро будто где-то далеко-далеко просит принести пледы, чтобы завернуть мальчика, еле услышал его последний приказ и потерял сознание.

Только усилие воли и внутреннее напряжение помогли Шеннону продержаться до сих нор. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что его несут на носилках, как знатного вельможу, а за ним идет свита. Солнце сверкает, вливая жизнь в его продрогшее тело. Рабыня держит над ним зонтик, чтобы лицо оставалось в тонн. Министр, худой, с длинными седыми усами и черными умными глазами, идет рядом с носилками. А позади — множество взволнованных людей…

Держа сомбреро над лицом Шеннона, Паула с беспокойством взглянула на дона Педро.

— У него жар, очень блестят глаза, — сказала она.