Мантикора - Робертсон Дэвис

— Спасибо за откровенность. Может быть, вы более готовы, чем Лизл, хоть как-то прояснить ответ Медной головы?

— Постойте-ка. Да, я, несомненно, и есть «мужчина, исполнивший самое заветное его желание». Ни за что не догадаетесь, что это такое. Но мне он сказал. Многих со мной тянет на откровенность. Когда я встретил его — а это было в день его смерти, вечером, — он предложил подвезти меня в гостиницу. По дороге он сказал (а как вы знаете, он был на очередном пике своей карьеры, должна была осуществиться его — или вашей мачехи — давняя мечта): «Знаете, мне иногда хочется надавить на газ и умчаться от всего этого — от всех обязательств, зависти, проблем и людей, которым все время что-то нужно». Я сказал: «Серьезно? Я бы мог это устроить». Он сказал: «Правда?» Я ответил: «Нет ничего легче». Лицо у него стало кротким, как у ребенка, и он сказал: «Очень хорошо. Вы меня очень обяжете». Вот я все и устроил. Можете не сомневаться — боли он не испытывал. Это было осуществлением его желания.

— А камень? Камень у него во рту?

— Ну, это не моя история. Спросите хранителя камня. Но я скажу вам кое-что, о чем не знает Лизл, если только Рамзи не сказал ей: «женщина, которую он не знал», была моей матерью. Да, она в этом участвовала.

Мне пришлось удовольствоваться этим, потому что с ним хотели поговорить Лизл и техник. Но я вдруг обнаружил, что он начал мне нравиться. Что еще более странно, я обнаружил, что верю ему. Но ведь он сильный гипнотизер — я видел, как он демонстрировал свои способности на сцене. Неужели он загипнотизировал отца и послал его на смерть? А если да, то почему?

Позднее: Так я и задал этот вопрос Рамзи: прижал его в угол прямо в его кабинете. Совет Парджеттера: всегда приходите к человеку в его комнату, потому что тогда ему некуда будет убежать от вас, тогда как вы сможете уйти в любую минуту. И что он ответил?

— Дейви, ты ведешь себя как сыщик-любитель из детективного рассказа. История смерти твоего отца значительно сложнее всего, что ты можешь узнать таким образом. Прежде всего, ты должен понять, что никто — ни Айзенгрим и никто другой — не может под гипнозом заставить человека сделать что-нибудь, к чему тот не склонен сам. Поэтому: кто убил Боя Стонтона? Разве Голова не сказала тебе: «во-первых, он сам»? Ты должен знать, что все люди делают это, если только их не застает врасплох несчастный случай. Мы сами определяем час своей смерти, а может быть, и средство. Что же касается «персонажей жизненной драмы», то лично я думаю, что «женщина, которую он знал, женщина, которой он не знал», — это одно и то же лицо: твоя мать. Он так никогда по-серьезному и не смог оценить ни ее слабость, ни ее силу. Знаешь, у нее ведь была сила, которая ему никогда не требовалась и к которой он никогда не обращался. Она была дочерью Бена Крукшанка, и не думай, что это ничего не значило просто потому, что Бен не был деревенским богатеем типа доктора Стонтона. Бой так и не нашел применения для твоей матери, когда она стала взрослой женщиной, поэтому она заставляла себя быть ребенком, чтобы угодить ему. Если мы связываем с кем-то свою судьбу, а потом пренебрегаем этим человеком — то ой как рискуем. Бой не знал этого. Он был такой талантливый, такой одаренный, такой гениальный на свой денежно-финансовый манер, что никогда не воспринимал других людей как реальность. Ее слабость досаждала ему, а когда она изредка демонстрировала свою силу, то срамила его.

— Ведь вы любили мою мать, правда?

— Мне казалось, что любил, в детстве. Но женщины, которых мы любим по-настоящему, — они довершают нас, обладая теми качествами, которые мы можем позаимствовать у них, чтобы самим стать более цельными. Безусловно, точно таким же образом и мы довершаем их — процесс не односторонний. Мы с Леолой, когда вся эта романтическая шелуха была снята, оказались слишком похожими друг на друга. Наши слабые и сильные стороны были почти одинаковы. Вдвоем мы бы удвоили наши достоинства и наши недостатки, но любовь — это нечто другое.

— Вы спали с ней?

— Я понимаю, конечно, что времена изменились, но, по-моему, задавать такой вопрос старому другу о своей матери все же не подобает.

— Карол не уставала повторять, что вы — мой отец.

— Значит, Карол — мерзкая интриганка. Но все же я тебе вот что скажу: один раз твоя мать попросила меня стать ее любовником, а я отказался. Несмотря на один колоссальный пример, который был в моей жизни, я не мог подняться до того, чтобы увидеть в любви акт милосердия. Я потерпел поражение, и довольно горькое. Не собираюсь говорить банальностей и сокрушаться, что ты не мой сын. У меня много сыновей — это хорошие ребята, которых я выучил. Они понесут частичку меня в те места, где меня никогда не будет. Послушай меня, Дейви, неугомонный маленький детектив. Ты должен знать то, что положено знать в твоем возрасте: у каждого человека, который хоть что-нибудь собой представляет, несколько отцов, и тот, кто породил его в похоти, или в пьяном угаре, или даже в сладостном самозабвении большой любви, может и не быть самым важным из его отцов. Важны те отцы, которых ты сам себе выбираешь. Но Боя ты не выбирал и никогда не знал его. Да и никто толком не знает своего отца. Если бы Гамлет знал своего отца, он бы не устроил такой трам-тарарам из-за человека, у которого хватило глупости жениться на Гертруде. И ты не будь грошовым Гамлетом, не цепляйся за отцовский призрак — это доведет тебя до гибели. Бой мертв. Он умер по собственному желанию, если не сказать от рук своих. Послушайся моего совета и начинай жить своими заботами.

— Мои заботы — это заботы моего отца, и мне от этого не уйти. Меня ждут «Альфа» и «Кастор».

— Это не заботы твоего отца. Это твое королевство. Иди и властвуй, даже если он, в своем духе, оставил тебе председательский молоток вместо своего золотого скипетра.

— Я вижу, вы не хотите говорить со мной откровенно. Но я все равно должен задать еще один вопрос. Кто был «неизбежный пятый, хранитель его совести и хранитель камня»?

— Я. И — как хранитель его совести и как человек, который высоко тебя ценит, — об этом я ничего не скажу.

— А камень? Тот камень, что был найден у него во рту, когда тело извлекли из воды? Смотрите, Рамзи, — вот этот камень, здесь, у меня. Неужели вы можете смотреть на него и ничего не скажете?

— Больше пятидесяти лет я использовал его как пресс-папье. Твой отец подарил мне его на свой манер. Бросил в меня снежком, а в снежке был этот камень. Очень для него показательно — но таким ты своего отца никогда не знал или не хотел признавать.

— Но как он оказался у него во рту?

— Наверное, он сам его туда положил. Приглядись — это розовый гранит, в Канаде он на каждом шагу. Геолог, увидевший этот камень у меня на столе, сказал: мол, теперь считают, что этой породе около миллиарда лет. Где он был до того, как появился человек, который смог бросить его, и где он будет, когда ни от меня, ни от тебя не останется даже горстки праха? Не цепляйся за него так, словно ты владеешь им. Я делал это прежде. Я хранил его шестьдесят лет и, вероятно, лелеял жажду мщения. Но наконец я потерял его, и он вернулся к Бою, и Бой потерял его, и ты, безусловно, потеряешь. В долгой, безмолвной, неспешной истории этого камня никто из нас не значит почти ничего… А теперь я собираюсь воспользоваться правом инвалида и прошу тебя оставить меня.

— И вам больше нечего сказать?

— У меня есть еще тысячи слов, но что от них проку? Бой мертв. Живо лишь представление, фантазия, выдумка в твоей голове. Их-то ты и называешь отцом, но на самом деле они не имеют ничего общего с человеком, к которому ты их относишь.

— Прежде чем я уйду. Кто была мать Айзенгрима?

— Я не один десяток лет пытался это выяснить, но так до конца и не понял.

Позднее: Сегодня вечером узнал немного побольше об этой супершахматной игре. Каждый игрок играет как черными, так и белыми фигурами. Если игрок, которому вначале выпадает жребий играть белыми, играет белыми на досках один, три и пять, он должен играть черными на досках два и четыре. Я сказал Лизл, что из-за этого игра становится до невозможности сложной, поскольку речь идет не о пяти играемых последовательно партиях, а об одной.

— Она и вполовину не так сложна, как игра, в которую все мы играем семьдесят или восемьдесят лет. Разве доктор Ио фон Галлер не показала вам, что нельзя играть белыми на всех досках? Это могут делать только те, кто играет на одной плоской доске, но они предаются мучительным размышлениям, пытаясь отгадать, каким будет следующий ход черных. Значительно лучше знать, что вы делаете сами, и играть за обе стороны.

23 дек., вт.: У Лизл необычайная способность выуживать из меня сведения. По своему темпераменту и роду занятий я принадлежу к категории людей, которым сведения сообщают, но она каким-то образом толкает на откровенность меня. Этим утром я встретил ее (уж лучше буду честным: я ее искал и нашел) в мастерской, где она сидела с увеличительным стеклом в глазу и возилась с деталькой какого-то крохотного механизма, а через пять минут втянула меня в разговор, который мне неприятен, но когда его заводит Лизл, противиться не в моих силах.