Подарок - Мери Каммингс

— Я не могу без тебя, я не хочу без тебя... я не могу без тебя... пожалуйста... я не могу без тебя...

И Дел оказался безоружным перед этим потоком слез. Последние остатки так тщательно выстроенного им холодного самообладания рухнули, он обнял Карен, прижал к себе изо все сил и запутался пальцами в шелковистых волосах, твердя то единственное, что мог сейчас выговорить:

— Ну, что ты, девочка, что ты... Я с тобой... Не плачь, все хорошо, я с тобой...

Она постепенно переставала плакать, но не шевелилась. Дел снова был рядом, свой, теплый и родной, его сердце знакомо билось под ухом и руки — большие, горячие, нежные — обнимали ее. Как в прекрасном светлом сне, как в сказке. Он сжимал ее так сильно, что Карен едва могла дышать, но не замечала этого, наслаждаясь звуком его голоса.

Почувствовав, что она уже не плачет, Дел отстранился. Она подняла голову и увидела, что в глазах его больше нет отчуждения.

— Значит, ты хочешь быть со мной?

Карен судорожно кивнула, задыхаясь, не в силах говорить, но крепко держась за него обеими руками, словно боясь, что он внезапно исчезнет. Снова уткнулась в него лицом и почувствовала, что он резко выдохнул, будто сбрасывая с себя какой-то неподъемный груз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Не выпуская ее из рук, он пересел на диван. Заметил, что Карен опять босиком, подтянул поближе и зажал в ладони холодные пятки. Теперь было хорошо. Теперь все будет хорошо.

Ее руки медленно поползли вверх, и Дел зажмурился — тонкие пальцы робко и осторожно дотрагивались до него, словно проверяя, все ли на месте — спина, плечи, шея. Наконец пальцы добрались до головы, пробежались по волосам, зарылись в них и слегка взъерошили.

— Тебе постричься пора, — неожиданно сказала Карен.

Он усмехнулся — настолько это было по-женски.

— С тобой пострижешься.

— Ты очень сердишься?

Ему было трудно ответить на такой вопрос. Рассказать, как иногда он готов был придушить ее или что он пережил за эти дни? Зачем? Она устроилась у него на груди, обняв его обеими руками под пиджаком — и именно это было сейчас важнее всего.

— Нет... я вообще почти не сердился. Только очень боялся за тебя. И себя все время ругал.

Она вскинула голову и непонимающе уставилась на него.

— А себя-то за что?

— Я должен был заметить, что тебе плохо.

Повернувшись набок, Карен легла, положив голову ему на колени и уткнувшись носом в его живот. Все, что она говорила, отдавалось теперь теплой и щекотной волной, а слова были почти неразборчивы:

— Ты не мог заметить. Мне было хорошо с тобой — мне никогда в жизни не было так хорошо, как с тобой — все время, с самого первого дня. Только на озере, когда подъехала полицейская машина — я же не знала, что это Кэсси, и подумала, что за мной. Вот тогда я и поняла, что нельзя мне с тобой оставаться, чтобы тебе неприятностей из-за меня не вышло. И с тех пор я про это часто думала — когда тебя рядом не было или когда ты спал. Только все время казалось — ну еще немножко, еще немножко пожить и порадоваться.

Дел приподнял ее лицо — глаза уже налились слезами, но губы упрямо пытались улыбнуться.

— Я иногда думала — хоть бы мне под автобус, что ли, попасть, чтобы до конца хорошо было.

— И ты говоришь, что тебе со мной было хорошо? Это ты называешь — хорошо?

Карен кивнула, погладила его по лицу — и все-таки улыбнулась.

— Конечно! Я каждое утро просыпалась, и ты был рядом — такой смешной, сонный, лохматый... И улыбался, и можно было до тебя дотронуться. И я знала, что еще не сегодня конец... — она вздохнула, — тебе про ребенка Томми сказал, да?

— Да.

— Кроме него, никто не знал. Я сама узнала только за день до экзамена.

— И мне не сказала... а ему сказала.

— Извини... Мне стыдно было признаться, что я тебя так подвела. И я не хотела, чтобы ты на меня сердился... в последний день.

— И ты думала, что я не буду тебя искать? Увижу, что тебя нет — спокойно сяду и буду ужинать? Пирожки еще мне оставила.

— И еще котлеты... в морозилке, — сообщила Карен унылым голосом.

Ему захотелось наорать на нее, встряхнуть, обнять — Дел уже не знал, смеяться или плакать.

— Ты что, меня совсем сволочью считаешь? — почти рявкнул он, все-таки слегка встряхнул — и прижал к себе. — Ты что думала — я смогу жить, зная, что ты неизвестно где, одна, без денег — да еще беременная? Да я тут чуть не свихнулся, когда Томми мне так спокойненько заявил, что он два дня тусовки проверял — нет ли тебя, случайно, там!

— Ну и зря, — сердито буркнула Карен, — глупо.

— Что глупо?

— Проверять было глупо. Ты что, не понимаешь, что я... после тебя... не смогла бы, — зажмурившись, она замотала головой, — ни за что.

И он ответил — тихо, почти шепотом:

— Я так и подумал.

Она замерла, широко открыв глаза, вглядываясь в него, словно спрашивая, правда ли это. Дел кивнул.

— Томми сказал, что все проверить надо. А я и так знал, что тебя там быть не может. Знал — и все.

Карен выдохнула со звуком, похожим на рыдание, и внезапно потянулась к нему, целуя всюду, куда могла достать — в подбородок, в уголок рта, в шею — без слов объясняя, как соскучилась, как одиноко и холодно ей было без него.

Он донес ее до постели и рухнул туда вместе с ней, не в силах отпустить ни на мгновение. Кажется, что-то трещало, но терпения расстегивать пуговицы не было. Не было ничего, кроме тонкой шеи, в которую он жадно впился ртом — ничего, кроме шелковистой кожи под футболкой, кроме горячего тела, прильнувшего к нему. Ни ласк, ни слов, и это было естественно, как дыхание, как биение сердца. Все закончилось быстро — очень быстро, слишком быстро.

Дел очнулся, забывшись лишь на долю секунды — сердце все еще лихородочно билось. Медленно поднял голову — в глазах Карен стояли слезы, но, встретив его взгляд, она улыбнулась.

Он попытался губами смахнуть слезинку со щеки.

— Карен, детка... ты чего? Я тебе больно сделал?

— Я люблю тебя, — она сказала это так грустно, что у него защемило сердце.

Дел на секунду замер, но постарался улыбнуться.

— Это так плохо, что плакать хочется? Я такой ужасно противный?

Она засмеялась — или всхлипнула?

— Нет... мне просто все время хотелось тебе это сказать, а теперь можно.

— Можно. Много-много раз можно, и я буду ходить, задрав нос — потому что меня любит такая девушка — самая лучшая, самая красивая, самая... Ну улыбнись ты, наконец, и не надо плакать. А то я сейчас тоже заплачу.

Карен улыбнулась — настолько нелепым показалось ей подобное заявление.

Больше она не плакала.— лежала, плотно прижавшись к нему и слегка улыбалась, закрыв глаза.