Последний конвой. Часть 2 (СИ) - Саморский Виктор Романович Samorsky

Через полчаса вернулась разведка, молодой сержант бойко доложил, что город находится совсем недалеко. Городская стена и врата не повреждены, вышки с охраной на месте, людей и техники не видно.

Джон выслушал доклад, не прерывая трапезы, кивком головы отпустил сержанта и включил рацию. Эфир был по-прежнему пуст, только шорох и свист помех на всех каналах. Шеридан меланхолично щелкнул переключателем и отдал команду сворачивать лагерь. Завел двигатель «Humvee», швырнул пустую консервную банку в окно, закурил и равнодушно наблюдал за усилиями штурмовиков сворачивающих шатер.

Кто-то легонько постучал в правую дверцу, помахал рукой, призывая открыть. Джон досадливо цыкнул, лег на сиденье и дотянулся до рукояти. Дверь распахнулась, и он увидел в паре дюймов от лица срез ствола автомата китайского производства. Высокий худой негр медленно и многозначительно покачал головой, призывая не дергаться. Кивком головы велел подвинуться и ловко запрыгнул в машину, прижал ствол к шее майора, приложил указательный палец к губам — «молчи».

А потом внезапно наступила тьма…

Глава 23

Иваныч

Кромешную тьму разрывали пронзительно яркие лучи прожекторов и пляшущие языки пламени горящей солярки. Почти как тогда — двадцать лет назад. Разом нахлынули воспоминания, от которых никак не избавиться. Хоть головой тряси, хоть о капот ею бейся, взбудораженная память всколыхнулась и обжигающей волной вытеснила все остальное.

Непонятно, как он вообще сумел выжить в этом аду, по-другому и не назвать, когда кочевники смяли оборону ополченцев. Он брел по переулкам, как сомнамбула, почти ничего не соображая. Со всех сторон крики, выстрелы, взрывы, плач и предсмертные хрипы смертельно раненных людей. Его гнала вперед ответственность за жизнь самых родных и любимых на свете людей — Людочки и Танюшки. Он очень смутно представлял, как сможет их защитить в одиночку и без оружия. Впрочем, автомат не помог бы. Город наводнили полчища обезумевших от крови и вседозволенности кочевников, с яростью дикого зверя вымещающих собственную злобу на ни в чем не повинных людях.

Дворами и переулками Петр добрался до набережной, встретив по пути уйму народа, брошенного на произвол судьбы — старики, женщины, дети.

Что их ждет?

Почти наверняка — смерть. Как бы жестоко это ни звучало.

Кочевники не щадят никого. Время такое, каждый сам за себя. Отверженные, загнанные в угол, потерявшие всякую надежду, обезумевшие от голода и лишений, кочевники пришли, чтобы восстановить торжество справедливости на собственный лад. Пришли, чтобы разграбить и разорить города, вырезать не успевших удрать жителей, сжечь и разрушить все, что можно на своем пути. Пришли, чтобы отомстить за собственную смерть, даже если при этом формально все еще оставались живы…

Мокрый, грязный, обожженный, он выскочил на набережную, заполненную людьми. Баржа давно отчалила от пристани и отошла на приличное расстояние. Слишком далеко, чтобы добраться вплавь, и слишком близко, чтобы отказаться от безумной затеи. Плавал Петр Иванович, чего греха таить, не очень. В ясную солнечную погоду доплыть до буйков он, конечно, смог бы. Вот только на дворе стоял ноябрь.

Сколько человек может выдержать в ледяной воде?

Минут пять — семь. Возможно, десять. Даже закаленный тренировками спортсмен без специального согревающего гидрокостюма продержится не более пятнадцати минут.

Что произошло дальше, он не запомнил. В памяти сохранились только обрывки — набережная под завязку запруженная народом, яркая точка сухогруза на самом горизонте. И еще запомнилось, как он мечется по берегу, вглядываясь в лица брошенных на смерть людей, осипшим голосом выкрикивает родные имена.

Они там — на корабле. Значит, еще есть надежда. Есть для чего жить и бороться.

Он, не задумываясь ни на секунду, раздевается и прыгает в обжигающе-ледяную воду, плывет вслед за баржей, делая большие размашистые гребки. В голове пусто, и даже проклятый голос заткнулся на время. Это хорошо — отвлекаться на пустые разговоры уже нет сил.

На этом моменте воспоминания обрываются как-то сразу, словно дернули рубильник и свет сознания погас.

Чудом было даже то, что его заметили при тусклом свете Юпитера. Команда спустила шлюпку и выловила бездыханное тело, качающееся на волнах. Корабельный медик сотворил второе чудо с помощью хитрых приемов реанимации, привел в чувство несостоявшегося утопленника. Не хватило всего чуть-чуть, самой малости. Не хватило третьего чуда. Иногда везение заканчивается, потому что вы исчерпали свой лимит. Милость богов не беспредельна.

Баржа была заполнена под завязку. Плечом к плечу, спина к спине, как селедки в бочке, на палубе стояли и сидели тысячи людей. Народ набился в каюты, трюмы, служебные помещения. Даже в машинном отделении, всячески мешая мотористам, расположилось несколько десятков беженцев.

Петр искал много часов кряду, раз за разом протискиваясь сквозь толпу и выкрикивая родные имена. Он окончательно сорвал голос, а от слишком частого повторения одних и тех же слов полностью потерял их смысл, но все равно не оставлял попыток, хотя перед глазами уже плыло, руки тряслись от усталости, а бешеный ритм сердца то и дело срывался в резонанс.

Когда баржа пристала к берегу, всех спасенных эвакуировали на берег и переписали. Ни Людочки, ни Танюшки Корольковых в списках не оказалось.

Они остались там, в осажденном городе, на расправу кочевникам…

Корабль, груженный «драконами» и добровольцами, в обратном направлении отчалил только через две недели. Город, конечно, отбили. Кровь лилась рекой с обеих сторон, и в этой чертовой мясорубке шансов уцелеть у него почти не было. Но Господь опять уберег.

Он нашел их изуродованные тела в собственной квартире. Когда отчалила баржа, и оставаться на набережной больше не имело смысла, Людмила увела дочку домой.

Зачем?

Да какая разница, где принять смерть?

Что она чувствовала? О чем думала в последние мгновения своей жизни? На что надеялась до последней секунды?

Об этом он уже никогда не узнает.

Говорят, что время лечит. Это неправда! Боль притупляется, но не уходит совсем. Она всегда рядом, вот тут, под сердцем. Ежедневно напоминает о себе. А силуэты родных так и стоят перед глазами, если на секунду смежить веки.

Есть одна тайна, которую он не расскажет никогда никому и ни при каких обстоятельствах. После смерти родных он трижды пытался покончить с собой и не смог. Чтобы убить себя, нужно иметь недюжинную силу воли. Слабые духом остаются жить дальше. В одиночестве…

Кромешную тьму разрывали пронзительно яркие лучи прожекторов и пляшущие языки пламени горящей вдоль берега солярки. Длинные, живые тени корчились по земле, словно змеи, свивались в огромные спутанные шевелящиеся клубки, а затем вновь распадались на отдельные силуэты людей и машин.

Экипажам наконец-то разрешили покинуть автомобили, вынужденное заточение закончилось. Руководство так и не удосужилось разъяснить детали происходящих событий. Может быть, это и было правильным решением, не ему судить о поступках командиров. От него уже больше ничего не зависело.

Яркий свет в темноте всегда привлекает внимание. Взгляды людей невольно были прикованы к стене пламени — барьеру, которым Чекист пытался обезопасить конвой от того, что выбиралось из воды. И только Петр Иванович заметил, что тени на песке двоятся как-то странно, неестественно, и подчиняясь спонтанно возникшему чувству тревоги, обернулся.

МАЗ горел.

С самой первой секунды стало ясно, что тягач уже не спасти, пламя охватило кабину всю целиком. Облитая изнутри соляркой, она вспыхнула, как спичка. Огонь быстро распространился, пожирая все на своем пути: кожаную обивку, поролон сидений, брезентовое потолочное покрытие, проволочную оплетку рулевого колеса, резиновые коврики, фотографию Людочки на лобовом стекле.

Петр Иваныч пошатнулся и едва не упал. Как будто внутри лопнул стержень, все это время удерживающий тело в вертикальном положении. Мир поплыл перед глазами.