Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Мы продолжали стоять в гостиной. словно то, что должно быть сказано, не терпит ни малейшего отлагательства. Трепетание ламп бросало на наши лица странные отсветы, как будто мы все внезапно возникли из бог весть какой, давно позабытой жизни.

Госпожа Дюкло первой спустилась с небес на землю.

— Армель, — сказала она, — вам решать, это ваше будущее.

— Я ведь вам давеча говорила, сударыня, что не хочу выходить замуж за капитана Мерьера.

Капитан сделал шаг вперед, схватил меня за запястье и так его сжал, что мне стало больно. Изо всех картин, которые он подарил мне во время плавания, самой памятной стала картина последнего вечера на борту: на ней был налет печали с оттенком (если уж разобрать все до черточки) чего-то похожего на недоверие. И вот, быть может, впервые в жизни, капитан потерпел неудачу.

— Вы не хотите выйти за меня замуж?

— Да, не хочу.

— Сударыня, сударь, — сказал он, повернувшись к супругам Дюкло, — мне здесь больше нечего делать, соблаговолите простить меня за вторжение в дом.

— Армель, что за новая прихоть… — начал нотариус.

Капитан подошел к двери, но прежде, чем он открыл ее, я была уже рядом.

— Я не сказала, что не хочу за вами последовать, капитан.

Он на мгновение опешил, потом засмеялся.

— Вы никогда не перестанете меня удивлять, — сказал он.

В эту минуту я поняла, что мне радостно видеть и слышать, как он смеется. Что до нотариуса, то он откликнулся на мою выходку совершенно иначе.

— Известно ли вам, Армель, что означают ваши слова? — спросил он.

— Да, сударь, — ответила я.

— Вы, девушка из моего дома, доверенная моему попечению, вы хотите поставить себя вне общества?

— Какого общества? — задала я вопрос.

Он было пришел в замешательство. Как видно, подумал, что вряд ли можно и впрямь назвать обществом несколько жалких жителей, а также людей, объявленных вне закона и нашедших себе убежище в этом порту, однако, опомнившись, продолжал:

— А губернатор, а прокурор?..

— Думаете, они найдут время обеспокоиться участью молодой особы, прибывшей сюда искать себе мужа?

— Вот именно мужа, вы правильно выразились, покровителя.

— Не верится, что капитан откажет мне в покровительстве, буде представится такой случай.

Было видно, что капитан в открытую забавляется этим спором, но госпожа Дюкло казалась испуганной. Она положила руку мне на плечо.

— Армель, вы не можете на глазах у всех покинуть наш дом с капитаном.

— Я уйду украдкой. Мне не хотелось бы вас запятнать всей этой авантюрой.

— О! — воскликнул нотариус. — Вы выбрали точное слово. Авантюрой, которая вас недостойна.

— Откуда вы знаете, сударь? — сказала я. — Может быть, этот отказ — моя единственная защита.

— Что вы такое сказали? — спросил капитан.

Я промолчала. Каждый словно бы разговаривал на своем языке, но каждый, в меру собственного разумения, отстаивал что-то личное.

— Наша ответственность, — продолжал нотариус, — и моя в особенности, обязывает меня предостеречь вас против ловушек, расставленных по дороге, на которую вы вступаете.

— К чему такая торжественность, друг мой? — заметила госпожа Дюкло. — Армель завоевала нашу любовь, мы будем по ней тосковать, да и она, я уверена, опечалится, расставаясь с нами. Так зачем же еще разводить на прощание мировую скорбь? Когда вы едете, капитан?

— При этих условиях завтра, если возможно.

— Вы, значит, покинете дом на рассвете, Армель. Капитан вас будет где-нибудь ждать, и нам первым придется разыгрывать недоумение, когда мы, проснувшись, вас не застанем.

Почему она так облегчала мне нашу разлуку? По-видимому, романтичность ее натуры возобладала над благоразумием, но после жизнь покажется ей еще более тусклой. Я подошла и поцеловала ее. Никогда я столь явно не выражала свою любовь и признательность, и она вполне оценила значение этого жеста. Нотариус попытался вмешаться снова:

— Друг мой, не делайте вид, будто вы одобряете…

— Я попросту ставлю себя на место Армель. Диктуя ей, как следует поступить, я избавляю ее от чувства неблагодарности, которое, может быть, ее мучит.

— Сударыня, — сказал капитан, — эти слова вам делают честь, и я вам за них особенно благодарен. И все же мне непонятно…

Он посмотрел на меня, и по его лицу скользнула смутная тень беспокойства. Я притворилась, что не заметила фразы. Внезапно нотариус сказал уже мирным тоном:

— Я сделал все, что в моих силах. В конце концов я ведь не опекун, не… — Он поискал слово, но не нашел его, и обратился к капитану: — Мы еще не садились за стол, не желаете ли разделить ужин с нами?

В отличие от того, что я чувствовала во время визита Матюрена Пондара, сейчас я ничуть не смущалась присутствием капитана, когда подавала ужин. Наоборот, от его присутствия всем стало просто, легко, словно на окружающих изливалась какая-то исходящая от капитана скрытая сила. Разговор, который и мог и должен был стать при таких обстоятельствах трудным, сам собою свернул на общие темы. Говорили об отплытии кораблей, о пошлинах, о плантациях, об истреблении урожая крысами и обезьянами, о том, как хранить припасы в амбарах…

Забавно все это выглядело в столь важный для меня час: картина похвальной благопристойности, которую я собиралась попрать ногами. Зачем? Но это касалось только меня одной.

Капитан поднялся, чтобы откланяться, мы последовали его примеру. Поблагодарив супругов Дюкло, он повернулся ко мне:

— Итак, завтра в четыре часа я жду вас на площади. Не берите ничего лишнего.

Нам нечего было скрывать, жизнь есть жизнь, даже в подполье. И пусть посмеются над этим всякие там моралисты. Нотариус проводил гостя до самых ворот, желал, может быть, убедиться, что никого нет на площади и никто не увидит, как капитан выходит из этого дома. Но в такой поздний час, почти уже в девять, обитатели порта не смели быть вне своего жилища, и часовые ждали только сигнала к общему затемнению, чтобы начать патрулирование. Заперев дверь на засов, нотариус задул лампы, оставив зажженной всего одну свечку. Он это проделывал каждый вечер. И госпожа Дюкло, тоже совсем как обычно, пошла из гостиной к детям, чтобы заправить их одеяльца.

— Капитан берет на себя большую ответственность, Армель, но я не в силах бороться с вами и с ним, — сказал господин Дюкло. — Я вас не выдам, хоть это, наверно, мой долг. Однако условимся: я и понятия не имел о ваших намерениях.

— И мы вас не выдадим, сударь, — пообещала я. — Уж будьте покойны. Я бесконечно вам благодарна за то, что вы меня приняли и проявили ко мне столько ласки и понимания.

— Почему вы отказываетесь от замужества? — вдруг спросил он.

— Не знаю.

— Вы не доверяете его постоянству? Или вы знаете нечто большее, нежели рассказали, из происшедшего на борту?

— Я рассказала все, что мне было известно.

— Тогда я теряюсь в догадках… — Положив мне руки на плечи, нотариус добавил: — В любом случае не забывайте: мы ваши друзья.

— Я не забуду, сударь, — ответила я.

Он пошел в свою комнату и закрыл дверь.

Обычно я складывала грязную посуду в сундук и доставала ее оттуда лишь утром. В этот последний вечер мне было не по душе оставлять за собой беспорядок, и я отнесла все на кухню. Тщательно заслонив от окна свечу, я налила воды в таз и принялась за мытье тарелок. Госпожа Дюкло не замедлила присоединиться ко мне.

— Что вы делаете? Бросьте это, вам надо сложить свои вещи.

— Успею. Все влезет в один узелок.

— Вы точно солдат, который идет на войну.

— Примерно.

— Это та самая участь, о коей вы грезили, отплывая из Лориана?

— Я сама выбрала эту участь.

— Но почему отказываться от замужества?

Этот вопрос будет вскоре себе задавать весь остров, словно я не имела права принять или не принять то, что мне нравится или не нравится.

— Ответьте, Армель, почему?

— Мне кажется, вы, даже вы, не поймете меня, так как я не смогу это ясно выразить… Примите просто мою благодарность.