Никогда не разговаривай с чужими - Рут Ренделл

Ниже по склону Ян и Гейл гонялись за бабочками. Они не ловили их, а старались подойти поближе, чтобы лучше рассмотреть. Такого размаха крыльев и необыкновенно яркую окраску они никогда не встречали дома. Стояла жара, но из-за низкой влажности она переносилась легко.

— Смешно подумать, что это место принадлежало когда-то нам, — заметил Грэхем.

— Ты это о чем? Как это нам?

— Так это же был Британский протекторат после Наполеоновских войн. Мы правили здесь почти пятьдесят лет.

Грэхем увлекался историей и собирался изучать ее и дальше в университете. Пока Ангус расспрашивал, как Британия когда-то смогла достичь берегов Ионического моря, Манго вернулся к телескопу и внимательно осмотрел его. Как глупо, что телескоп не работает. Зачем он тут стоит вообще? Своим бесполезным присутствием он только оскорбляет природу. Манго дотронулся до потемневшего латунного обруча на цилиндре, и вдруг как от внезапной искры что-то взорвалось в памяти, и решение вопроса, мучившего его месяцы, вырвалось наружу.

— Анг! — позвал он. — Грэхем!

— Ты что? — Ангус, который уже начал спускаться по склону, резко притормозил у лавра.

— Я разгадал код Московского Центра! — воскликнул Манго. — Мне только что пришло в голову, просто как озарило. Господи! Это просто чудо! Все стало понятно, ясно!

— Святой Боб! — ахнул Ангус.

— Можешь ехидничать сколько хочешь, но это так и было. — Манго вынул свой шифровальный блокнот, открыл лист с сообщениями Штерна с концевыми числами. — Смотрите! Мы узнали, что число в конце — это время. Я догадался об этом на прошлой неделе. Помнишь, Грэхем? Я говорил тебе. Я догадался, что цифры означали время. Не девятьсот сорок два, а девять сорок две, не тысяча три, а три минуты одиннадцатого. И еще я понял, что они смотрели на электронные часы, потому что у Грэхема в нашей комнате тоже есть электронные. Но сейчас я понял, что это определенные часы, это часы на башне «Сит-Вест».

— И как же ты об этом догадался здесь, на вершине холма на Корфу? — ухмыльнулся Грэхем.

— Не потому, что я — провидец, можешь не смеяться. Это из-за телескопа.

Брови Грэхема удивленно поползли вверх. Он стал натягивать футболку, которую купил на Корфу. На ней была напечатана медуза.

— Помнишь, — продолжал Манго, — Чарльз Мейблдин сделал фотографию комнаты Перча, когда ездил в Уттинг? Ну, помнишь, да? На ней много не разглядишь, но телескоп на подоконнике виден четко. Это и был ключ к коду, только мы никогда не понимали этого. Невозможно просто так разглядеть часы на «Сит-Вест» из Уттинга, слишком далеко, но в телескоп это возможно. Башня не видна тоже и от дома Рози Уайтекер, но с верхнего этажа ее увидеть можно. Остальные агенты Московского Центра могли бы увидеть башню невооруженным глазом, а если нет, то с помощью телескопов или биноклей.

Ангус раздраженно тряхнул головой:

— Ну, так и что? Когда ты оставишь все это, Боб? Я имею в виду, когда ты, наконец, повзрослеешь? — Он, которого выдержка никогда не оставляла, неожиданно зарычал: — Ты должен жить, наконец, понимаешь? Жить нормально, по-человечески, а не играть! — И он заскользил по травянистому склону вниз, где родители распаковывали вещи для пикника.

— Не обращай внимания, успокойся, — попытался разрядить обстановку Грэхем. — Это он просто бесится, что Диану не взяли.

Но Манго и не думал беспокоиться.

— Нет, ты посмотри, что они делают. Начинают с даты, когда агент, которому обращено послание, должен начать действовать. Так? Это первое число в начале предложения. Затем они пишут сообщение в шифре, который они установили вчера или когда там, и в конце ставят электронное время. Это время, когда в указанный в начале шифровки день агент должен посмотреть на часы «Сит-Вест» и запомнить температуру. Скажем, если, к примеру, шифровка начиналась с девятки, а заканчивалась числом девятьсот двадцать три, это значит, что получатель должен посмотреть на часы «Сит-Вест» в двадцать три минуты десятого девятого числа. И если температура будет двенадцать градусов, он должен расшифровывать код с двенадцатой буквы алфавита.

Манго теперь быстро выписывал числа и буквы из книжечки на старую каменную стену ограждения. Грэхем подошел к нему и заглянул через его плечо.

— Это мы сделаем, — бормотал Манго, — вычислим. Прекрасненько распутаем. Смотри! — обратился он к Грэхему. — Это последняя записка, что мы взяли из руки Лисандра Дугласа. Видишь, она начинается с цифр два и семь, а заканчивается один ноль один пять. Это значит, скажем, Перч должен посмотреть на «Сит-Вест» двадцать седьмого в пятнадцать минут одиннадцатого и может начинать работу с шифром с той буквы в алфавите, какая была температура.

— Но мы не сможем. Мы же не знаем, какая была температура.

— Не знаем, но легко сможем подобрать. Где-нибудь между двенадцатью и двадцатью градусами, ты так не думаешь? Двадцать седьмого июля в десять пятнадцать утра? О! Это нам говорит, что шифр может начинаться с букв от Л до У.

— Ты не сможешь это применить, если температуру указать по Фаренгейту. Только по Цельсию, и там, где температура редко поднимается выше двадцати шести градусов.[23]

— Если они делают, как я предполагаю, то, когда температура превысит последнюю букву алфавита, они начнут по второму кругу, с первой. Мы это проверим позже, а сначала предположим, что было пятнадцать градусов. Послушай, папа нам кричит? Наверное, как всегда, беспокоится, что кто-то из нас заблудился или нас утащили разбойники.

Грэхем, усмехнувшись, кивнул. Он протянул Манго руку смешным жестом старомодного человека.

— Мои поздравления.

Ребята обменялись рукопожатием. Манго, неожиданно смутившись, перепрыгнул, опираясь на руки, заградительную стенку и помчался по склону вниз на пикник.

6

— Кто-то спрашивал обезьянье дерево, — сказала девушка, новый помощник менеджера. Ее звали Флора. Джон считал, что работать с таким именем в Центре садоводства как-то странно. Флора среди флоры — абсурд! — Araucaria araucana, чилийская сосна, — блеснула познаниями девушка, а Джон подумал, что у нее с латынью дела обстоят, пожалуй, похуже, чем у Гэвина.

— Думаю, мы можем достать для нее это дерево.

— А я сказала, что они вышли из моды. Вы же тоже никогда не видели его.

— Одно такое дерево растет на улице Джона, — вмешалась Шэрон, критически рассматривая в маленьком зеркале свои цвета анемона губы. Видимо, ей что-то не понравилось, и она принялась обводить контур красным карандашом. — Женева-роуд или Люцерна-роуд. А, Джон?

— Женева, — уточнил Джон, не задумываясь над тем, откуда ей известно про это обезьянье дерево. Могла же она, как и все люди, проходить мимо. Сделав над собой усилие — все требовало усилий, даже обращение к покупателю «Могу ли я вам чем-то помочь?» давалось с трудом, — он продолжил: — Это отличный экземпляр. Ему лет сто, тогда они были еще в моде.

— Обязательно схожу посмотреть, как только день выдастся хороший. Я тащусь от старой араукарии.

Цветочный горшок, который Флора ставила на полку, выскользнул у нее из рук и вдребезги разбился об пол. Это была уже четвертая вещь, которую она расколотила с момента появления, меньше недели назад. Джон подумал, что она — настоящая катастрофа, самое легкомысленное создание, какое только встречалось ему.

— Ой, извините, это ж просто горшок!

Джон ничего не сказал, но поспешил уйти в теплицу с хризантемами. Резкий запах и влажное тепло встретили его. Сегодня — пятница, рабочий день подходит к концу, и впереди — новый уик-энд. Конечно, не так трудно найти место в этом мире, где ты не знал бы никого, где у тебя не было бы знакомых, а тем более друзей. Можно дойти до точки, когда все дни будут похожи друг на друга, как в тюрьме, ни плохие, ни хорошие. Но все-таки наступит такое время — а для тебя, подумал Джон, возможно, уже наступило, — когда все твои воспоминания слишком болезненно воскреснут, и, несмотря на то что это все, что у тебя есть, тебе не остается ничего другого, как снова предать их забвению.

Люди могли бы назвать это жалостью к себе, то есть выходило, что ты сам себе сочувствуешь. Но он не сочувствовал никому, а уж себе — в последнюю очередь. Да это и лучше, он как будто выпутался из затруднительного положения.

Только Дженифер составляла исключение, он боялся за нее и за то, куда приведет выбранная роль опекуна и защитника Питера Морана.

Он шел вдоль ряда, проверяя указательным пальцем почву в горшочках. Кто-то явно перестарался, земля была слишком влажной. Наверное, Флора. Домой идти не хотелось. Было бы здорово, если бы рабочий день длился бесконечно, никогда не наступала бы половина шестого, покупатели бы продолжали тянуться, брать корзинки или тележки и загружать их горшочками с растениями для альпийских горок, кактусами или травами и задерживаться у дверей снаружи магазина под лучами навсегда пятичасового солнца.