Своими глазами - Всеволод Овчинников

От Кобленца поехали вверх по Мозелю, более мутному, чем Рейн, но куда более живописному. Солнце едва пробивалось сквозь серебристую морозную мглу. Река отсвечивала холодным блеском. На противоположном берегу, словно театральные декорации, то и дело открывались взору старинные городки со шпилями готических церквей и средневековыми ратушами. А на горных склонах по обе стороны реки простирались сплошные виноградники. Весь ландшафт выглядел каким-то шерстистым. Он ощетинивался рядами бетонных кольев, между которыми вились рыжие пожухшие плети виноградных лоз. Труд многих поколений ушел на то, чтобы превратить эти склоны в прославленные виноградники. Он требовал не меньшей целеустремленности и упорства, чем труд камнерезов, создавших кружева готических соборов. Остановились перекусить в маленькой гостинице, совершенно безлюдной в эту зимнюю пору. Там нас замечательно накормили. А насчет напитков задали единственный вопрос: «Вам помягче или терпкого?» Само собой разумелось, что никто не спросит пива там, где производят прославленное белое мозельское вино.

Жаль было покидать эту живописную долину. Но за перевалом нас ждал Трир, который наряду с Кёльном считается древнейшим городом Германии. Его достопримечательность — Черный форт, словно обуглившаяся за двадцать минувших веков римская крепость. Трир действительно дышит стариной. Вымощенные брусчаткой улицы прихотливо изгибаются, петляют по холмам. Как и в других немецких городах, самое живописное место — рыночная площадь. Заботливо отреставрированы фасады бюргерских домов. Человечный, то есть не подавляющий пешехода, масштаб, заданный рыночной площадью, сохраняется и для окрестных улиц. Выстроенные на них новые здания, как правило, не поднимаются выше пяти-шести этажей.

Уже стемнело, когда мы тронулись из Трира в обратный путь. До Бонна было больше двухсот километров. Думал, что дорога займет часа три, а доехали всего за полтора: 160–180 километров в час — здесь обычная скорость для легковых автомобилей. Даже после того, как я познакомился с английскими хайвеями и с американскими фривеями, все-таки поражает безупречность покрытия немецких автобанов. Движущиеся в правой дорожке грузовики держат на этом бетоне скорость не меньше 120 километров в час. Автобаны не только рассекают собой страну. Они как бы отделяют от нее путешественника. Это все равно что лететь из города в город на самолете. Или почти то же самое.

Бавария: «Особый случай»

Второй раз я попал в ФРГ уже не зимой, а летом. И сделал все, чтобы, кроме Бонна, повидать такие еще незнакомые мне места, как Мюнхен и Гейдельберг. Интуиция меня не подвела. Мюнхен оказался буквально откровением. Его можно с таким же основанием назвать городом-музеем, как Санкт-Петербург или Эдинбург. Впрочем, если сравнение Эдинбурга с Санкт-Петербургом (присущая обоим этим городам атмосфера покинутой столицы) льстит шотландцам, то баварцев подобная параллель задевает. Мюнхен в их глазах — одна из европейских столиц, главный город самой крупной и единственной из составляющих ФРГ земель, которая существует в своих исторических границах со Средних веков.

Над баварцами посмеиваются за их фанатическую приверженность к автономии, за то, что они еще со времени объединения Германии и поныне не перестают повторять, что Бавария — это «особый случай». Но ведь эти черты имеют разительное сходство с психологией шотландцев! (Кстати, к немалому удивлению, узнал, что баварцев в свое время обратили в христианство странствующие монахи из Шотландии и Ирландии.) Оказалось, что у баварцев, как и у шотландцев, издавна существует обычай делить свою родину на взгорья и низины. Именно Верхняя Бавария, примыкающая к Альпам, в наибольшей степени сохранила свою национальную самобытность. Лишь уроженцы взгорий, составляющие примерно половину населения, считают себя подлинными баварцами. На жителей Нижней Баварии они смотрят свысока, называя их пруссаками. (Земли эти были присоединены к владениям баварских королей Наполеоном, который был щедр на то, что ему не принадлежало.) Мюнхен, как и Эдинбург, олицетворяет собой дух взгорий, дух национальной самобытности.

В пресс-клубе коллеги подарили мне значок, изображающий фигурку веселого монаха. Она являет собой своеобразный символ города. По-итальянски Мюнхен называется Монако, то есть «монах». Именно от этого корня происходит и название города.

В XII веке герцог Генрих Лев, получивший от императора Барбароссы права на Баварию, решил пополнить свою казну своеобразным способом. Он сжег старый деревянный мост через реку Изар и построил в своих владениях новый мост, который назвал «бай ден менхен» (то есть «около монахов», поскольку рядом был крупный монастырь). Из-за этого вынуждены были изменить свой привычный маршрут многочисленные торговцы, которые двигались с юга на север с солью из Зальцбурга. С 1180 года Мюнхен стал резиденцией династии Виттельсбах, которая владела баварским престолом до 1777 года. Поскольку баварская государственность существует со Средних веков, всякого рода исторических памятников в Мюнхене вполне достаточно для столицы великой державы.

Знакомясь с этими памятниками, то и дело сталкиваешься с именами двух королей: Людвига I и его внука Людвига II. Оба они — фигуры колоритные, хотя и совершенно разные. Еще в юности на Людвига I произвела огромное впечатление поездка в Грецию. Он стал фанатичным поклонником древнегреческого и вообще античного искусства. Молодой король приложил немало усилий, чтобы Мюнхен в годы его правления стали называть «Афины на реке Изар». Именно при Людвиге I был создан впечатляющий архитектурный ансамбль на площади Кёнигсплац. Она была обстроена монументальными зданиями в древнегреческом стиле, где сейчас размещены музеи и картинные галереи. Людвиг I расширил Резиденцию, как именуется в Мюнхене комплекс дворцовых зданий. Страстный коллекционер, он значительно пополнил Антиквариум — огромный выставочный зал, напоминающий станцию метро. Это хранилище было создано еще в XVI веке, чтобы разместить подлинные античные статуи и копии того времени. Сейчас, впрочем, даже эти копии, созданные в эпоху Возрождения, имеют большую художественную и историческую ценность.

Людвиг I сочувствовал греческим патриотам в их борьбе против турецкого ига — той войне, в которой участвовал его современник лорд Байрон. Людвиг I подарил греческой общине Мюнхена одну из церквей. Впрочем, не исключено, что помимо любви к античному искусству на то были и политические соображения. Примечательно, что первым королем Греции, после того как она обрела независимость, стал представитель баварской династии Виттельсбах, нареченный королем Отто.