Звезда заводской многотиражки - Саша Фишер

лениво увещевала своего нерадивого внука, который вызвался помочь ей тащить тележку с грязной посудой, а сама в его сторону практически не смотрела. Подбородок гордо поднят, походка от бедра…

Губы сами собой расплылись в улыбке. Маленький я прокатил мимо поста свою тележку, моя бабушка прошла следом и кокетливо мне улыбнулась. Обалдеть. А ведь я, кажется, помню этот день… Родители ушли на работу, а я наныл себе у бабушки записку в школу, а потом она взяла меня с собой на работу. Как раньше, еще до школы. И сейчас напротив лестницы эту чертову тяжеленную тележку занесет, и она врубится в стену. У меня даже на секунду возник порыв в два скачка догнать самого себя и удержать бряцающую конструкцию от крушения. Хотя… Разобьется десяток тарелок, потом бабушка на меня наорет, я обижусь и убегу хлюпать носом в своем «тайном месте» — крохотной каморке с мешками белья. И там меня найдет добрый пенсионер с вытатуированными кольцами на пальцах. И он подарит мне плетеную из капельницы рыбку, которая потом лет на десять станет моим талисманом. «Как захочешь развести сырость, сжимаешь рыбку!» — сказал тогда тот дядька. Научил меня не плакать.

Вот же черт! Какая фигня все-таки с этим изменением истории! Вроде бы, безусловно фиговая ситуация — куча разбитых тарелок, но если ее убрать, то что? Я не убегу в ту комнату, меня не найдет старый зек и не научит справляться со своими слезами. Я останусь плаксой, и тогда…

Бздяммм!

Тележка впечаталась в стену, грязные тарелки со звоном посыпались на пол.

— Ах ты зараза косорукая! — завопила бабушка и бросилась ко мне. В смысле, не ко мне нынешнему, а к десятилетнему Жану. Схватила за ухо и шлепнула со всего маху по заднице. — Я же тебе говорила, осторожнее!

А потом красный как рак Жан вырвался из ее рук и, сломя голову побежал в дальний конец коридора.

— Вы что-то хотели? — спросила медсестра и потормошила меня за плечо. Я очнулся и понял, что она спрашивает уже не в первый раз.

— Ой, простите, — я виновато улыбнулся. — Меня ночью привезли без сознания, можно мне позвонить?

— Это внутренний телефон, — сказала медсестра и потеряла ко мне интерес.

— А как я могу сообщить родственникам, что в больнице? — нахмурился я. Блин, как мы жили до мобильных телефонов вообще?

— Автомат на первом этаже, — не глядя на меня сообщила медсестра и принялась писать что-то в своем журнале.

В тяжелой черной трубке телефона-автомата раздавались длинные равнодушные гудки. Ну давай же, Веник, проснись! Я точно знаю, что ты дома… Хотя, будем честны, сам я в такой же ситуации телефон бы проигнорировал.

Тут трофейная двушка, добытая у одного из соседей по палате, провалилась в прорезь, в трубке щелкнуло и зашипело.

— Аллоу, — раздался бархатный женский голос, испортить который не смогло даже фиговое качество динамиков. Я моментально вспомнил божественную красоту Екатерины Семеновны, ее шелковый халат с драконами и четкую линию губ. Даже почти увидел ее у аппарата в прихожей.

— Екатерина Семеновна, доброе утро! — сказал я. — Это Иван, приятель Вениамина, помните меня? Понимаю, что он спит, но я тут попал в больницу…

— Иван? — переспросила мама Веника. — Конечно же, я вас помню, как я могу забыть такого галантного юношу… В больнице? Что с вами случилось?

— Ничего страшного, просто головой ударился, скользко очень, — ответил я.

— Боюсь, я сейчас не смогу разбудить Вениамина, — сокрушенно проговорила Екатерина Семеновна. — Скажите мне, в какой вы больнице, и я все ему передам.

— Может лучше… — начал я, но вовремя вспомнил, что разговоры по телефону-автомату вроде бы были ограничены несколькими минутками. И если буду настаивать, чтобы Веник все-таки восстал ото сна после суток и подошел к телефону, рискую вообще ничего не сообщить, а двушка у меня всего одна. Да и ту мне отдали после целой минуты уговоров, увещеваний и обещаний добыть сигарет в ближайшем будущем. Связь с внешним миром стоит дорого, что уж… — Я в больнице шинного завода. Нервное отделение, — я снова фыркнул. Почему-то мне было смешно от этого жаргонного названия, которым тут пользовались вполне официально. Надо бы посмотреть, что написано на входе в отделение. Вниз я спускался по черной лестнице, можно подняться по парадной… — У меня только одна «двушка», надо бы позвонить на работу, сказать, что я в больнице…

— Не волнуйтесь, Иван, я все передам Вениамину, — по голосу ее было слышно, что она улыбается. — Могу позвонить вам на работу. Напомните, где именно вы трудитесь?

— В газете «Новокиневский шинник», — быстро сказал я. — Только я телефон не записал…

— Я позвоню в справочную, не переживайте, — успокоила меня мама Веника. — Раз у вас сотрясение мозга, то волноваться вам вредно. Кому-нибудь еще сообщить? Родным?

— Нет, я здесь ненадолго, не потеряют, — уверенно сказал я. — Хотя… Сообщите Феликсу Борисовичу.

— Феликсу? — удивленно переспросила Екатерина Семеновна. — Вы разве с ним знакомы?

— Мы вместе работаем над статьей, и я обещал зайти к нему сегодня, — я вздохнул. — Не хотелось бы, чтобы он решил, что я разгильдяй.

— Хорошо, я все записала, — бархатный голос мамы Веника будто погладил меня по уху. — Часы посещений у вас с семнадцати?

— Что? — недоуменно спросил я и покрутил головой. Взгляд мой тут же уперся в плакат, на котором красным по белому было написано: «Часы посещений — с 17–30 до 19–30.» — А! С половины шестого.

— Я загляну вечером тогда, если Вениамин не сможет, — сказала Екатерина Семеновна. — Возвращайтесь в палату, все будет хорошо.

В трубке запищали короткие гудки. Я улыбнулся. Почему-то так тепло стало. Вот так и жили без мобильников. Такая трогательная забота от совершенно чужой женщины.

В состоянии нежной мечтательности я вернулся в свое отделение тем же путем, что и пришел сюда. Совершенно забыв, что хотел посмотреть, как официально называется «нервное отделение».

А когда вспомнил, то времени на это у меня не стало. Меня внезапно потащили в процедурную и вкатили два каких-то укола в задницу. Один был страшно болезненный, чуть нога не отсохла. Немного напрягся на стеклянные многоразовые шприцы. Восьмидесятый год? Так, блин, есть все шансы подхватить какой-нибудь СПИД, вроде как раз из-за таких вот «стекляшек» у Союзе и случилась эпидемия…

Потом я дохромал до своей кровати и прилег. Хотел, было, выпросить у кого-нибудь что-нибудь почитать, но быстро понял, что идея так себе. Стрясенная кукушечка отказывалась воспринимать буквы адекватно. Меня тут же начинало мутить от ровных строчек.

Пришлось просто слушать разговоры соседей.

До обеда отловить врача мне так и не