Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская

Тишина, только шумят верхушки сосен, да смеются дети с берега реки. Пахнет разогретой смолой и облетающей сиренью. Высокие вазочки с вареньем, стаканы в подстаканниках. Чай с мятой, матрац с лавандой, что еще в жизни нужно?

Заходит Лидия, скромная, милая. Амур стреляет из лука, и вот уже ветви выдуманного прошлого налились соками жизни. Амур попал в них волшебной стрелой.

«Налить соками жизни можно не только то, что было на самом деле, – думает она в своем сне. – Мертвое прошлое тоже годится для оживления».

Было, не было – какая разница? Если прошлое прошло, делай с ним, что хочешь. Пусть оно будет волшебным. Если нас когда-нибудь научатся оживлять, по каким историям восстановят наш мозг: по тем, что запомнены, или тем, что выдуманы? Как отличить их друг от друга? А? То-то!

– О, как это мудро! – говорит владелец клуба, качая ребенка на коленях.

У ребенка лицо маленькой Лидии.

Верка проснулась счастливая, обновленная. Даже хмурый вид дочери, слоняющейся по квартире в ночной рубашке, не испортил ей настроения.

Хотя девочке следовало взять себя в руки. Почему она такая раздраженная? Недавно нашла очень неплохую работу в Интернет-газете. Верка даже компьютер освоила, чтобы читать ее статьи – прекрасные статьи. И зарплата хорошая. Почему же она такая грустная все время? Что она скрывает?

Ей плохо без мужа. Да. Нужно наладить личную жизнь, ах, все бы отдала, чтобы появился у доченьки хороший мужчина!

– Лидуся, ты бы приоделась, накрасилась, да в кино сходила. Знаешь, есть такой кинотеатр, там экран с дом. Получается трехмерное изображение.

Яростный взгляд и гробовое молчание за стиснутыми губами. Какие слова она стискивает?

– Давай купим тебе норковую шубу? Тебе пойдет.

– Сейчас самое время. Самое время для норковой шубы.

– Вот получишь зарплату и всю ее истрать на одежду.

– А на что жить, интересно?

– Может, нам поднять цену за дачу?

– Пять тысяч – это предел.

– Мокеева сказала, что это очень мало.

– Мокеева – выжившая из ума старуха. Я искала клиентов два месяца.

– И что за люди?

Скулы дочери белеют. Да там не слова внутри – там горячая лента пламени.

– Что за люди, Лидуся?

– Культурные люди. Грузины. Художники.

– Художники? Они должны знать Ивана Переверзина.

– Сто процентов.

Да что с ней? Мою дочечку надо спасать. У нее глаза, в которых даже нет слез. Слезы не выплаканы – они выкипели на том пламени, что она стискивает во рту.

– Давай продадим этот дом и истратим деньги на теорию выигрыша! – весело предлагает Верка.

– Ты с ума сошла?

Как же развеселить ее? Как утешить?

Нет, Верка никогда не была сумасшедшей матерью. Она даже не была очень хорошей матерью – она это и сама знала. Не было у нее чувства собственности на дочь, тут она прерогатив бога не оспаривала, как не оспаривала их в других областях. Внутренне она уже была готова и к тому, что у дочери ничего не получится. Она с этим смирилась. Все люди разные, а она, Верка, сделала достаточно, во всяком случае неизмеримо больше, чем ее собственная мать.

Но ей было очень жаль… Не дочь – тридцатисемилетнюю женщину в ночной рубашке, стоящую посреди комнаты с пламенем, запертым во рту. По-человечески жаль эту крупную нескладную лохматую бабу.

Она проснулась.

Позвонила.

Потом оделась, надушилась и вышла из дома.

29

Она сверилась с мятым тетрадным листком. Да, это тот самый дом.

Проходной район недалеко от метро «Спортивная». Невысокие серые дома, похожие на общежития. Они стоят шеренгами, и дворы продуваются насквозь. Течет по дворам жидкий осенний ветер, ползут толпы людей, сокращающих путь к Лужникам, стучат об асфальт их сумки на колесах.

Ветер играет мусором.

Коридоры дворов эхом повторяют звуки, кажется, кто-то огромный шепчет или молится.

Она снова смотрит на адрес – чего уж… Ты же выучила его наизусть.

Два серых одинаковых пятиэтажных дома, стоящих друг напротив друга. Посередине жалкая детская площадка. Старые металлические качели покрашены яркой краской – это чтобы отделаться, поставить галочку в бумагах, мол, двор приведен в порядок, пусть детки играют.

Детки не играют – сидят челноки с рынка. Они разложили на качелях колбасу, хлеб, йогурты, ватрушки. Теперь они едят – усталые молчаливые люди. Они даже не разговаривают друг с другом, просто смотрят по сторонам. Вымотаны до предела и очень сильно хотят спать. Пакетик от йогурта они бросают на землю прямо под ноги. У них нет сил отбросить мусор даже на полметра от себя. Неужели им хватит сил доползти до автобуса, который чадит у тротуара возле Лидии?

А тебе, Лидия, хватит сил сделать хотя бы шаг?

Она вдруг чувствует зависть по отношению к этим жалким людям. Сейчас бы сидела с ними, усталая, деньги цыгане украли, и ужасно хочется заплакать, но слезы выплаканы, и она ест колбасу, сидя на качелях, потом бредет к автобусу, забывается сном в его вонючем нутре, чтобы проснуться только за Тверью. А там… Вдруг там уже выпал снег? И она бы засмеялась от неожиданности, от того что солнце ее разбудило.

Но ей предстоит гораздо более неприятное.

Прежде чем сделать шаг, она снова оглядывает двор. У дома припаркована черная импортная машина. В ней сидят люди, но их не разглядеть – стекла темные. Ей кажется, что они смотрят на нее.

Третий подъезд, пятый этаж. Просторная площадка, залитая холодным светом. Дорогая дверь, обитая кожей.

Лидию немного знобит.

На звонок открывает немолодая и неопрятная женщина в халате. Рыжеволосая, крашеная. Полная. Она стоит в дверном проеме и внимательно смотрит.

Потом неожиданно улыбается.

– Я по поводу… – приходится откашляться, потому что голос пропал. – Я по поводу теории выигрыша…

Женщина продолжает молчать, наблюдает.

– Я хочу записаться на лекции.

– Да-да, – милым голосом говорит женщина и отступает вглубь квартиры. – Проходите.

Квартира безликая. Такое ощущение, что ее сняли для дела. Наверное, так и есть. Сам-то лектор должен жить в прекрасном доме на берегу водохранилища или еще где-нибудь… В пентхаусе на Пречистенке.

Или нет?.. Как он живет? – мимолетно думает Лидия. Тот, кто держит удачу в служанках, как он живет, этот человек? Есть ли у него желания? Чем его удивишь, какими такими интерьерами? Или он равнодушен ко всему и просто блуждает по миру, как этот ветер, что раскрасил щеки красными пятнами?

Она проходит мимо себя в зеркале и поражается, какое у нее ужасное, какое заплаканное лицо.

Ей даже стыдно перед женщиной, и она говорит: «Такой ветер на улице, у меня все