Японская война. 1904 - Антон Дмитриевич Емельянов

напоминающий американские салуны, был опутан проводами и окутан табачным дымом. Стало неуютно, но я уверенно зашел внутрь.

— И что дальше? — чем дальше, тем больше Лондон нервничал.

— Сейчас… — я несколько минут всматривался в толпу снующих туда-сюда журналистов, выискивая нужные мне лица.

— Хотите попробовать продать записки гигантам вроде «Таймс» или «Ворлд»? Их так просто не провести.

— Значит, проведем сложно, — я закончил подготовку, а потом уверенно двинулся вперед.

Прежде всего выцепил парня с символикой «Рейтер» — эти ребята работали уже больше 50 лет, зарабатывая на телеграфных рассылках срочных новостей. Вот я и договорился, что мы включим в ближайшую новости о записках Джека Лондона, который подготовил их в первых рядах русской армии. Будет спрос, появятся и предложения о печати, поэтому я и решил начать с первого, а не сразу со второго.

Мужчина по имени Берт Ройтер сначала попытался от меня отвязаться, но кто же его отпустит. В итоге договорились, пожали друг другу руки, и я пошел дальше. Следующей моей целью стал англичанин, только я выбрал не важных дядек, работающих на газеты метрополии, а молодого парня, купленного Japan Times. Самих-то японцев к нам не пустят, а вот англоязычный корреспондент для англоязычной японской газеты — почему бы и нет.

— Передайте вашим нанимателям, — с ходу предложил я, — что писатель Джек Лондон готов продать вашим газетам детальные записки о сражении на Ялу.

— Зачем им это? — парень сначала растерялся, но тут же сурово насупил брови.

— Думаете, японские читатели не захотят узнать не короткую сводку, а все-все детали о первом сражении своей армии? Успешном для них, хочу заметить, так что вряд ли эти статьи зарежет цензура.

— Возможно…

— Тогда я бы хотел через вас передать это сообщение еще и в «Асахи Симбун». И, возможно, вы сотрудничаете с кем-то еще.

— «Токио Симбун» и «Акахата».

Второе название оказалось довольно неожиданным, потому что в отличие от остальных официальных газет эта являлась рупором японской коммунистической партии и должна была появиться только в 20-х годах. Впрочем, лидер социалистов Сэн Катаяма как раз вернулся из Соединенных Штатов и начал разворачивать свою деятельность, так что… Вполне возможно, что первые попытки открыть свою газету он начал уже сейчас.

— Им тоже предложите. За копиями можно будет обратиться к Джеку Лондону. Он лично уже завтра все подготовит, — я посмотрел на своего спутника, и тот поспешил кивнуть.

После передачи сообщения японцам я заодно заглянул и к отечественным журналистам. До Ляояна из Мукдена и Харбина их добралось не так много, но я быстро познакомился с представителями «Русского слова», «Будильника» и недавно открытых «Весов» Брюсова. Увы, крупные журналы не были заинтересованы в большом англоязычном материале, а у небольших газет не было для него места. Я уже было хотел заканчивать, решив, что хватит нам для начала и того, что уже сделано…

Но тут к нам с Лондоном неожиданно подошел уверенный в себе мужчина, представившийся как Константин Чернецкий. Несмотря на суровый вид, который больше бы подошел убийце, чем журналисту — я словно чувствовал между нами что-то общее — мужчина много и искренне говорил. Рассказал, как трудился в «Рабочей мысли» в 1901-м, за что был сослан в Вологду, а оттуда решил отправиться сюда, чтобы на передовой приносить пользу Родине.

— И что вы хотите предложить? — я перешел к сути.

— Я представляю «Русские ведомости», — Чернецкий назвал одну из крупнейших московских газет. — Мы печатаем в том числе и литературные произведения. В этом месяце, правда, вряд ли что получится: нынешний редактор довольно консервативен. Но я слышал, что в ближайшее время редакция должна перейти к партии кадетов. И тогда любые заметки о войне будет ждать совсем другой прием. А даже если возникнут проблемы с цензурой, всегда можно будет привлечь самого господина Милюкова. И я уверен: мы продавим правду, какой бы неудобной она ни была.

— И что, уже есть интересные материалы? — полюбопытствовал я.

Чернецкий сразу заулыбался и, видимо, окончательно записав нас с Джеком в союзники, принялся показывать листы с заметками. Наверху оказался набросок какого-то Вересаева, где тот описывал, как пленного японца привели на помывку. Начал вчитываться и… «Боже мой, как он мылся. С блаженством, с вдохновением. Капли сверкали на крепком бронзовом теле…» Я тряхнул головой и удивленно поднял взгляд на журналиста. Это точно не любовный роман?

— Очень хороший рассказ, — поделился тот своим мнением. — Во-первых, господин Вересаев не только писатель, но и врач. Во-вторых, противопоставляя грязного русского солдата даже пленному японцу, автор показывает ту бездну саморазрушения, из которой никак не может выбраться наш народ.

Я мог бы много сказать про ту же чистоту. Нет, японцы тоже мылись, но на полковые бани, как у нас, у них просто не хватило ни денег, ни привычки. В итоге случаи заражения вшами с нашей стороны были единичными. У них — серьезной проблемой. И я ничего не имею против художественных образов, но не перевирать же ради них реальную картину.

После зарисовки про японца мне показали еще несколько страниц, где оказались наброски уже гораздо более известных Толстого и Горького. Лев Николаевич, который в последние годы стал ярым пацифистом, написал статью под громким названием «Одумайтесь». В ней оба народа, русский и японский, были показаны одинаково обманутыми не нужной никому войной. А вот Горький был гораздо более резким. В его «Жалобах» русские солдаты показывались пессимистами и анархистами, а японцы в противовес организованными, сознательными и бодрыми. «Народ — легкий, снаряжение — хорошее, а главнейшее — свои места, все насквозь они тут знают… Разве с ними совладаешь?»[1]

И опять у меня было много вопросов. И главный из них — а с каких это пор Корея и Китай стали для японцев своей землей? Впрочем, если записки Лондона появятся в окружении подобных статей и рассказов, то даже и лучше. Тогда их прочитают и те, кто в другой ситуации не стал бы даже смотреть в сторону «правительственной писульки», а уж в том, что среди революционеров есть думающие люди, способные приносить пользу России, я не сомневался.

— Рассчитываю на вас, — закончив читать, я пожал Чернецкому руку и под сползшей перчаткой неожиданно заметил следы от химических ожогов на запястье.

Подозрительно. С другой стороны, такие ожоги могут быть и от вполне безобидных опытов, а не только от чего-то опасного вроде взрывчатки.