1993 - Сергей Шаргунов

– Да как? Привыкает.

– Не привыкла еще?

– Шалит.

– Можно, взгляну на нее?

– Лучше вам пока не видаться.

Однажды молоко вынесла Севина жена, большая Надя, которая была более словоохотлива:

– Чо же вы ее так распустили, что она у вас такая безмозглая? Заберите ее! Прошу! Ничего не надо, заберите, и всё!

– А что она?

– Я из-за нее таблетки пить начала. Она скачет, и давление мое за ней скачет. Поганка она, всех у нас забодала… С веревки рвется, запуталась, аж кровь из хайла пошла, я думала, околеет.

– Заберу, заберу, – тревожно согласилась Лена, и в следующий раз спросила у Севы: “Хотите, заберу ее?” – но он тотчас забурчал, словно того и ждал, тускло синея васильками глаз, чуть запыленными пятидесятилетним возрастом:

– Надя, что ли, напела? Да выучу я ее, вашу козу. Что я, коз не знаю? Будет ходить по струночке.

От этих слов Лене стало еще тревожнее.

Она отступала от сиреневой калитки с плохим чувством и не могла пить молоко. Она стала посылать туда Таню, которая, пусть и нехотя, осушала перед сном стакан парного, по утрам ела с молоком кашу. “Жалко нашу Асю, – повторяла Лена. – Привыкли все-таки к ней”. – “Сама виновата, – отвечала Таня с каким-то злорадным спокойствием. – Не отдавала бы”. – “И заберу! Забрать?” – “Всех жалко”, – Виктор значительно вздыхал. “Что ты вздыхаешь? Скажи: забрать?” – “Ага… Чтоб она дальше всех доводила? Если тяжело, пускай зарежет”.

Это было в общий их выходной. Лена пришла с работы утром, переместила красный квадратик настенного календаря на двадцать третье сентября, легла отсыпаться и проснулась, разбуженная железным стуком: муж, закрывшись у себя, чем-то гремел. Она закричала ему через дверь, не обалдел ли он. Вместо ответа он перестал греметь, она отправилась обратно в кровать. Проснулась от неприятного писка и треска. Встала: у Виктора из-за дверей на полную мощь шумели радиоволны и бубнил диктор, которого, как щепку, мотал туда-сюда девятый вал помех: “Указ исполняющего обязанности министра внутренних дел” – это муж доискался до станции, вещавшей из Белого дома.

Лена сердито пнула дверь, спустилась, умылась, заглянула в гостиную: “Ты не одна! Потише сделай!” (у Тани играла музыка в телевизоре) – вышла во двор и сразу утешилась: было золотисто от палых листьев и переспелого предвечернего солнца. Глянула на Асин сарайчик: пустая деревянная конура, надо убрать с глаз долой. Представила, как Витя будет всаживать топор, как полетят щепки, как доски лягут грудой. “Молоко”, – вспомнила она. В этот момент из окна со второго этажа донесся снова железный настойчивый стук. “Что он там варганит? Звездолет?”

А Виктор делал самопал – поджигу. Первый самопал он испробовал в августе, когда в сумерках в лесу за железной дорогой, дождавшись накатившего скорого поезда, чиркнул спичкой по коробку и выстрелил в темневшую близко сосну. Трубку разорвало: то ли слишком широк был надпил, то ли слишком много оказалось серы. Его чудом не изувечило, осколки пролетели возле лица, один рассек щеку до крови. Лене, вернувшейся с дежурства, он сказал: “Накололся”. – “Накололся? На что, на вилку? Опять пил”, – она заклеила ему щеку пластырем.

После неудачи Виктор не дрогнул и решил сделать новую поджигу. Сгодилась медная трубка от радиатора, который он вытащил из ржавой инвалидной машины, покоившейся на помойке возле дальнего леса. Орудовал он то у себя в комнате, то в летнем домике. Выпилил деревянную ручку из доски. Укоротил трубку ножовкой, оставив где-то тридцать сантиметров, потом сплющил молотком и согнул. Согнутый конец трубки примотал к деревянной ручке стальной проволокой. Сделал ножовкой надпил для спички – узкий, аккуратный, чтобы всё опять не пошло насмарку. Очистил перочинным ножом серу со спичек (пальцы плясали, чуть не порезался) и начал засыпать в отверстие трубки – истратил два коробка. Затем сварочным электродом утрамбовал эту серу, мельча в порошок. Чтобы порошок держался плотно, оторвал клочок от газеты (рванул по названию “День”, красивая черная надпись), смял в шарик и тем же электродом вдавил внутрь. Кусачками отхватил шляпки больших гвоздей, ссыпал сверкающую горсть следом в трубку. Не патроны, конечно. Мог бы и свинец расплавить, пули отлить, достав пластины из аккумулятора, но ничего, пусть будут шляпки гвоздей – не убьют, зато поранят. Виктор и не собирался никого убивать – так, на край, пальнешь в какого-нибудь упыря, считай, победил. Приложил спичку серной головкой к надпилу, одно крошечное полушарие утонуло внутри, другим, если нужен выстрел, следует чиркнуть по коробку – примотал клейкой лентой.

Этот самопал он, не боясь за себя, опробовал там же, в лесу: чиркнул, бахнуло, трубка выдержала, острые брызги угодили в очередную сосну, а частью скосили узкие листья и красные ягоды рябины. Правда, из травы вскочил мужик, которого не тревожили поезда, но разбудил выстрел или даже само ощущение выстрела поставило на ноги, ласково чмокнул воздух сизым ртом и быстро исчез в чащобе, хрустя ветками, проворный, как дичь. Главное, самопал был исправным. Виктор водил внимательными ладонями по стволу сосны, радостно находя зазубрины.

Теперь, после баррикад у Белого дома, он взялся за очередной самопал. Держать пару опасных трубок по карманам, крича при этом “Вся власть советам!”, лучше, чем просто кричать “Вся власть советам!”

…Лена дошла до сиреневой калитки и, даже не успев нажать на звонок, снова почуяла гадковатый, но драгоценный дух козьего молока, как будто сиреневый цвет был этому причиной, и сразу спохватилась: не взяла с собой ни пакет, ни банку.

Ей захотелось уйти, оставив лесника в покое хотя бы на месяц – там, глядишь, Ася обвыкнется, но где-то в роще раздался знакомый молебный крик. Лена перемахнула канаву и заспешила по слежавшимся склизким листьям туда, где среди берез туманилось что-то шерстяное.

Она вышла навстречу процессии. Сначала брели, пугливо оглядываясь, козочки, две белые, одна серая, за ними Сева на веревке тащил загвазданную, в слежавшейся шерсти Асю. Его круглое лицо взмокло и играло малиновыми пятнами, а соломенные волосы потемнели, казалось, по-осеннему подгнили. Рядом был мальчик лет восьми, тоже соломенный, с прутиком.

Ася, от неожиданности потеряв голос, рванулась к хозяйке, Сева удержал ее, быстро наматывая веревку на руку, она упала, подогнув коленца, и тогда уже выдала звонкий крик, более птичий, чем козий. Мальчик свистнул прутиком перед ее желтыми остекленевшими глазами.

– Мне уйти надо? – волнуясь, спросила Лена.

Сева взял козу за рог, наклонил ей голову и угрожающе сказал:

– У, я те, у, я те… – Коза тряхнула головой. – У, я те! – Он сделал голос строже, коза неловко встала, не глядя на Лену, коротко крикнула, косясь туда, где рельсы наливались шумом поезда. – Гуляете? Мы тоже. – Он прикрутил Асю совсем близко к себе, стянув ей веревкой шею. – Все наши укатили… с мамкой на юга… один Антон со мной.

Лена пристально рассматривала других козочек, на свою стараясь не глядеть. Мальчик неизвестно на что отозвался хищным смехом и прутиком легонько ударил серую козу, зарывшуюся носом в целлофановый сверток.

Ася пошла смирнее, молча, словно в надежде, что ее отдадут обратно.

Сева открыл сиреневые ворота, козы под свист прута проследовали во двор, опрятный, залитый бетоном.

Лена увидела кирпичный дом и большой дощатый сарай. Ася застыла, запрокинув голову в небо, и вдруг почти завыла; козы тоже остановились, смущенно перемекиваясь между собой.

– У, я те! У-у! – Сева захлопал в ладоши перед Асиными обвислыми ушами слева и справа, как будто бьет мошкару, а мальчик стал стегать ее по бокам.

Коза орала бесперебойно и не опуская голову, как будто в ней что-то поломалось. Втроем они схватились за нее и стали двигать к сараю. Лена, огорченная тем, что делает, тянула за рога, лесник, грозно понукая, толкал сзади, его сын охаживал прутиком. Загнать следом остальных коз уже не составило труда.

Потом Сева опустился на деревянную колоду и оскалил желтоватые зубы:

– Я ж ее сначала убедил. Заговорил ее, помните? Она у меня ручной стала. Потом как опомнилась: бодать захотела. Меня, Надю, ребят… Ну, от этих шуток я ее быстро отвадил. Так она моих коз перебодала. Они сами теперь дурные. Она не жрет, не пьет – откуда только силы берутся? – и их на голодовку подбила. Только затихать начала, и вот те раз, вас сегодня встретила. Как бы всё по новой не началось… Ладно, пойдем молока дам, – он встал. – Идем, покажу, как у меня всё устроено, – крепко взял Лену за локоть, повлек по бетонной площадке, напоминавшей летное поле аэродрома, с огородом по краям. – Там мои покои. Мой подъезд, я один туда хожу… Никто туда… У меня там всяко-разно… Чучела зверей сам набиваю!

Лена хотела вырваться, но настойчивая речь завораживала, подчиняла, и она шла за ним к крыльцу.

– Что вы хотите? – заколдованная, она ощущала себя не только податливой, но и откровенной.