Прости меня - Юрий Дружков

- Или кто-то в газетке хорошо знает, на чем заработать, сказал дядя.

- К тому же Лахома любит печатать фотографии, обидные памяти погибшего Президента, - сказал Американец и, отложив газету, легонько тронул педаль.

- Сволочи, вот сволочи, - сказал дядя, кивая куда-то вперед на тех, кто наконец открыл нам дорогу.

- Вот вам и критика "американского образа жизни", - смеясь, сказал Американец.

Мы повернули у темного здания на площадь с маленьким парком в середине.

- Как вы думаете, куда мы попали?

- Не знаю, - сказал я.

- Это последняя дорога Президента... Смотрите, вот она, Дили-плаза - площадь Убийства.

Машина замедлила ход.

- Мы едем прямо на здание склада школьных учебников, откуда прогремели выстрелы, часть выстрелов... Оно впереди... На шестом, крайнее справа... Там, говорят, стоял убийца... Мы приближаемся к нему. Глядите, как удобно стрелять! В лоб, не целясь, почти в упор. Но стрельба началась, когда машина свернула налево, круто налево, на Элм-стрит, когда неудобно стало целиться, трудно попасть.

- Вы так темпераментно рассказываете, словно из окна сию же минуту пальба начнется.

- Здесь я не могу оставаться равнодушным. Дили-плаза наша трагедия, наш позор. Мой отец говорил: если я вижу ночью в темном переулке человека с книгой под мышкой, мне бояться нечего. Это не гангстер. Бандит и книга несовместимы... Вот перед вами целый дом книги. Дом-убийца.

Площадь-убийца, дом-убийца... Дом как дом. Он похож на дом, в котором я живу, нормальный московский дом не последней архитектуры.

Вот машина поворачивает. Вот оно смотрит в наши затылки, окно с переплетом рамы, как смотрело, наверное, в затылок Президента. Вот и место, где погиб он, Президент Америки.

У самой дороги, на лужайке перед зданием склада, - не то венок, не то замысловатый куст пыльных роз и таких же нейлоновых блестящих веток папоротника. Розы пахли бензином. Никто не стоял в раздумье над ними, никто не обратил на нас внимания.

- Пойдемте, я покажу вам... Это стоит видеть, - сказал Американец.

Мы склонились над жестким венком из нейлона. Мимо шуршали, скользили моторы, заставляя тихонько звенеть бирку па ближнем дереве, жестяную бляшку с номером. Я невольно поискал глазами, нет ли бирки на розах.

Американец потянул меня к дереву.

- Когда машина плыла под этими ветками, раздался выстрел. Никто ничего не понял. Все улицы были забиты горожанами. Дети махали ему, женщины кидали цветы в открытый лимузин... И вдруг этот выстрел. Все подумали, взорвалась хлопушка. Но кровь залила букеты роз, одежду и лица тех, кто был рядом. Вот когда началась паника...

- Но этот венок, мистер Американец?

- Да, венок неприглядный, - он сердито встряхнул его, будто хотел смахнуть дорожную пыль.

Мимо все так же деловито скользили моторы, звякала бирочка на дереве.

Он крепко схватил меня за локоть.

- Идемте, русский! Здесь недалеко. Я покажу вам другое. Здесь недалеко. Там все иначе. Идемте...

Мы остановились у парка, полного нежной зеленой дымки. На цветных утрамбованных дорожках прыгали воробьи. Чистенький малыш кидал им хлебные корки. Женщины катили коляски по солнечным пятнам. А среди неокрепшей зелени брызгали водяной пылью фонтанчики поливалок.

Он привел меня в сторожку садовника. Мы вошли в нее. Там было на что посмотреть.

Горы венков, навалы зелени, сугробы цветов, когда-то буйно ярких, а теперь увядших и слабых, печальных от запаха сена и пыли.

Мы стояли, склонив головы. Американец был тих и торжествен.

Сюда, в эту сторожку, свалили венки, лежавшие там, у книжного склада, много венков, много букетов - скромных и дорогих, южных и северных, здешних и дальних, прощальных последних приветов,

Я заметил в одном из букетов записку, развернул ее. "Как это могло случиться? Какой позор!" - было написано там. Я показал Американцу.

- Их много, таких записок.

Он спрятал ее в карман.

Под ногами шуршала сухая лиственничная крошка. Две девчонки с мокрыми глазами вышли вместе с нами на солнечный свет. Пожилой садовник вздохнул, поглядев на них, и перекрестился. Девочки тоже.

Я подробно пишу о моей невероятной поездке в Лахому. Мне кажется, потом все пригодится!

Мы катались по городу. Я даже рискнул сесть на место водителя. Мой хозяин подсказывал, где и как повернуть, какой знак у нас на пути, где нажимать, а где не торопиться.

Он рассказывал мне о чем только мог: о самых больших зданиях в городе, о самых дорогих банках, о самых старых улицах, о речке Тринити, о полицейских и женщинах Лахомы.

- Посмотрите, у всех мятые спины, мятые форменки, мятые кофточки, мятые пиджаки. Мы нация автомобилистов, подолгу сидим в карах...

Приятно, честное слово, приятно пахло бензином. Поток уносил нас от улицы к новым улицам. Его машина слушалась меня безупречно. И вдруг...

И вдруг я увидел на черном лаковом "форде" маленький красный флажок.

- Посмотрите! - крикнул я. - Наши!

Американец поднял брови:

- Не может быть.

- Наши! Наши!

Я нажал на газ, едва не задев двухэтажный фургон. Алый флажок горел на солнце впереди нас, а этот проклятый фургон урчал и никак не давал мне дорогу.

- Наши!

Я хотел обогнать слева, но мимо сквозили ряды встречных машин, ослепляя солнечными стеклами.

- Ничего особенного, - бросил Американец. - Машина русского консульства. Подумайте, прежде чем догонять их.

- А что я должен думать?.. Наши!

- Вы русский, а для вас, обыкновенных русских, Лахома это закрытая зона.

- Как закрытая?

- Так, закрыто, и все. Русским позволено бывать не всюду.

- Почему вы раньше об этом не сказали?

Я начинал злиться.

- Вы мой гость. Никто не знает о том, кого я катаю по городу, честное слово, никто! Через день я доставлю вас на лайнер, там вы потерпевший, которому не обязательно иметь визу госдепартамента. Вы сумеете вернуться в Антарктиду или вызвать советского консула, мистер Магнитолог.

Красный флажок уходил от меня. Проклятый фургон висел на кончике носа.

- Допустим, я не послушаю вас?

- Огласка вам повредит, мистер Магнитолог.

- А что может быть?

- Например, шапка в "Лахома ныос" - "Русский шпион в Лахоме!". - Он слегка толкнул меня в плечо и рассмеялся. - Недурная сенсация?

Флажок уехал. Я не стал догонять его. Настроение покатилось вниз, как разбитая колымага.

- Поедем домой, с вашего разрешения, - сказал я.

В доме спали. Предутренний воздух высветлил окно. Я посмотрел часы - половина четвертого. Посидел на кровати с минуту, потом открыл чемодан.

Мягко мигнул индикатор.

По голубому экрану пошел свет.

Рано утром за дверью начала тихонько шелестеть негритянка. В кухне затикали, зажурчали, забулькали таинственные приборы. Я видел, как она вышла из дому и встала у калитки, вглядываясь, как будто ждала кого-то.