Наместница Ра - Филип Ванденберг

— О, Хнум баранорогий, помоги ему! — воскликнул главный пастух, хватаясь за голову, а потом поднял мальчика с земли и отнес на циновку в его хижине.

Голоса пастухов стали просачиваться в сознание Тутмоса — он медленно приходил в себя. Открыв глаза, мальчик увидел озабоченное лицо Ании, склонившегося над ним.

— Исида! Моя мать! — с трудом шевеля губами, проговорил Тутмос.

Старый Ании кивнул, жестом успокоил его, а потом принялся гнать из хижины прочих пастухов, которые взволнованно галдели, обсуждая событие.

— Мальчик зовет мать. Что тут непонятного? Он впервые так далеко от дома, вот и скучает!

Пастухи угомонились и один за другим вышли из хижины. Как только они остались вдвоем, Тутмос сел и тихонько сказал:

— Ании, я встретил мать мою, Исиду. Она здесь пасет священного гуся Амона!

Ании обомлел, будто нечаянно услышал что-то несусветное.

— Предположим, что ты в своем уме, тогда повтори, что сказал!

— Ты все правильно расслышал, Ании. Моя мать Исида на здешнем дворе исполняет обязанности пастушки гуся Амона. Вот только…

— Только что?

— Она лишилась рассудка. Она не узнает меня. Меня, своего сына Тутмоса!

Ании вплотную приблизил свое лицо к Тутмосу и испытующе заглянул ему в глаза.

— Ра набросил пелену на твои глаза… — начал он.

Но Тутмос горячо возразил:

— Поверь мне, Ании, я в своем уме! Просто от ужаса я ненадолго потерял сознание.

Старик наконец поверил ему.

— Господин, — покачав головой, сказал он, — что ты мог такого натворить, что боги послали тебе столько несчастий? Говори, что будем делать дальше.

— Мне надо еще раз встретиться с матерью. Звук моего голоса заставит ее все вспомнить, рассудок вернется к ней подобно тому, как Ка возвращается к богам. И тогда я принесу львиноголовому Уто, который носит корону Нижнего Египта, в жертву тысячу быков. Она должна признать во мне того, кого рожала в муках!

Ании поднялся.

— Куда ты? — забеспокоился Тутмос.

— Пойду разыщу деревенского старосту и сообщу ему, что под его кровом живут юный фараон и царица-мать.

— Умоляю тебя, ради Великой Эннеады богов! — остановил его Тутмос. — Можешь делать все, что угодно, но только не это! Мааткара хотела убить мою мать. Она ненавидит Исиду, как Сет ненавидит Осириса. И так же, как Сет, владыка пустыни, разделался с плодоносным Осирисом, бросив его в Нил, фараонша бросила мою мать на спине осла в пустыне, чтобы она умерла в мучениях. Но Мут с золотым коршуном на главе, мать солнца, пришла ей на помощь.

— Страшные испытания выпали на долю царицы-матери, — глухо отозвался Ании. — Просто чудо, что она осталась в живых.

Тутмос опустился на колени, положил согнутые в локтях руки параллельно друг другу и прижался лбом к пыльному полу.

— О, отец мой Амон, — начал он молиться, — ты, который с чудесной мудростью вершишь судьбы людей, велик ты и непостижим в твоих деяниях…

— Но ведь ты фараон, избранный, чтобы править Обеими землями, — размышлял вслух Ании. — Ты не можешь оставаться здесь и пасти коз деревенского старосты. Не такова была воля богов.

— Если волею богов мать фараона лишалась разума, то что им до Тутмоса, фараона, который будет гонять стада на пастбище, вместо того чтобы править своим народом!

— Господин, — Ании воздел руки, — в твоих жилах течет кровь Ра, и никто не может оспорить твое право на трон, разве только те, кто заодно с Сетом, господином всякого зла. Но подобно тому, как Осирис победил красноглазого Сета, добро должно победить зло, правда — неправедность, а Тутмос — Хатшепсут.

Тутмос взял руку старца, загрубевшую и сморщенную, и поцеловал ее. Это повергло Ании в ужас. Он в панике отдернул руку, будто коснулся раскаленной головешки.

— Это неправильно, господин. Ты — око Гора, ты будешь жить миллионы лет, а я всего лишь песчинка в пустыне, одна из бесчисленного множества, которую буря взметнет в вихре или погонит в море, где она исчезнет навсегда, и никто этого не заметит. Я старый человек, а ты, целуя мне руку, шутишь со мной скверную шутку!

— О нет, Ании, — возразил Тутмос, — я не смеюсь над тобой. Ты ко мне добр по-отечески. Даже не зная моего имени, ты позаботился обо мне как о сыне. И если Ра, правящему миром, будет угодно возвысить меня на трон Обеих стран, будь уверен, Ании, я не забуду тебя.

Речи Тутмоса до слез тронули старика. Но прежде чем он нашелся, что ответить, его отвлек невообразимый шум, который донесся со двора. Внезапно в хижину вошел деревенский староста в сопровождении главного пастуха. Старик и мальчик поспешили подняться. Не вымолвив ни слова, главный пастух сунул Тутмосу под нос амулет с именем фараона. Тутмос, изумленный, огорошенный, онемевший, не сводя глаз с амулета, ощупывал свой схенти. В том месте, куда он зашил пектораль, было пусто. Нет сомнений, главный пастух нашел ее и забрал, пока он лежал без чувств. О, Амон, Мут и Хонсу, помогите!

После бесконечно долгой паузы деревенский староста грубо спросил:

— Откуда у тебя знак фараона?

Главный пастух чуть не тыкал амулетом в лицо Тутмосу. А тот обратил растерянный взор к Ании, но старец молчал, крепко сжав губы. Тогда мальчик собрался с духом и ответил как можно тверже:

— Амулет принадлежит мне. Ибо я — Тутмос, сын Гора, ваш фараон…

Когда месяц под вой шакалов и крики священных павианов дважды повернул свой тонкий серп, настало время царице-фараону покинуть страну Пунт. Хатшепсут отдала Нехси приказ оснащать корабли. Радостные жители страны вышли из чащоб, неся с собой богатые дары: бревна и поленья драгоценных пород дерева, слоновую кость, корзины с душистыми смолами, саженцы мирровых деревьев с земляными комьями на корнях, уложенные в сети. Нильская флотилия уже глубоко осела в воде, и Нехси пришлось поставить ограничения, чтобы не перегружать барки, ибо обратное путешествие дважды придется на время Восходов, когда океан вздымается высокими волнами.

Хатшепсут была бы рада оставить все, только не Валаминью, подругу детских игр царя-недомерка. Однако Пареху так привязался к прекрасной деве, что взамен нее предлагал Мааткаре все сокровища своего царства и целое войско чернокожих рабынь, но царица настаивала на одном-единственном подарке. Глаза ее пылали гневом, и с несгибаемой волей она дала понять Пареху: если он не уступит девушку, то Птаххотеп устроит побоище и Валаминью все равно силой увезут в египетское царство.

На глаза царя карликов навернулись слезы, он понял безвыходность своего положения.

— Воля твоя, царица египетская, крепка, как черное эбеновое дерево. Я, правитель малого народа, не в силах противостоять тебе. Что ж, бери Валаминью, мою черную жемчужину. Только напоследок выполни одно мое желание.