Исправленному верить (сборник) - Татьяна Минина

Краса и гордость армии покинула казармы – потому что знала своих офицеров. Потому что приказы старшего начальника не обсуждаются, они выполняются. И ещё потому, что они слишком долго верили его василеосскому величеству, государю Крониду Антоновичу. Верили, что после отгремевших войн, когда покончат наконец с Буонапарте-ворогом, наступит легота, хоть какая.

Не наступила.

Но зато так просто было убедить себя, что правду говорят господа офицеры, с кем сидели у бивачных костров, с кем вместе, плечом к плечу, шли на французские штыки.

Гвардия верит своим командирам. Потому что иначе это не гвардия и это не командиры.

И вот теперь стоит. Молча и неколебимо, готовая прикрыться стальной щетиною, – попробуй тронь! Об эти каре разбивались атаки османов и персов, французов и союзных им малых держав; только пушками и возьмёшь.

Но на сие ещё решиться надо…

По другую сторону площади, где красноватой, в тон прибрежному камню, громадой высится Бережной дворец, чувствовалось движение. Возле литой боковой ограды толпились зеваки, а за строгими чугунными меандрами переминались с ноги на ногу растерянные придворные. Мимо них скакали конные, неслись туда-сюда заполошные куриеры, появилось даже несколько артиллерийских запряжек, но всё это клубящееся многолюдство в мундирах и сюртуках казалось муравьями, бестолково мятущимися возле разворошённой кучи. Не ощущалось воли, стержня, что соединяет множество одиночек в единое целое, не было того, кто решится, кто скажет, что делать. И сделает.

На ступенях парадного крыльца, где мундиры теснились особенно густо, застыл высокий узкоплечий человек лет тридцати пяти, в парадном мундире гвардейских гусар, – новый василевс Севастиан Кронидович. На бескровном породистом лице выделялись тёмные глаза, в них не было страха – только горе.

Рядом ждали двое – столь же высоких и темноглазых, но заметно моложе. Один – широкий в груди, с эполетами егерского лейб-гвардии полка; в отличие от свитских, он носил единственный орден, Георгиевский крест. Второй, в партикулярном платье и с острым взглядом, казался скорее насторожённым, чем подавленным.

– Севастиан… – негромко окликнул георгиевский кавалер. – Государь и брат мой…

– Что, Арсений? – Голос первого ломался от сдерживаемой из последних сил боли. – Что?

– Надо действовать… Пока бунтовщики бездействуют… Верные войска наши…

– Где они? – желчно перебил тот, кого второй день именовали государем. – За всеми послано! И все тянут! Отнекиваются! Тут арсенал вскрыть не могут, там заряды к пушкам не того калибра! Мыши картузы с порохом проели, поверишь ли, брат?!

– Мерзавцев после судить станем, – сдвинул брови великий князь Арсений, – а пока соберём все надёжные части. За конно-егерским полком я уже послал, они не подведут.

– Шигорин-то? – поднял бровь Севастиан. – Этот нос по ветру держит, кабы верил твёрдо, первым здесь оказался бы. А раз нету его…

– Будут! – резко перебил брата-василевса Арсений Кронидович. – Есть там кому и без Шигорина привести.

– Ну, пускай. Конные егеря, а ещё кто? – мрачно бросил василевс. – Где кавалергарды, карабинеры где?

– Лейб-гвардии егерский полк весь в наличии, ваше величество, – вытянулся Арсений Кронидович. По лицу его властительного брата скользнула слабая улыбка:

– Потому что его привёл ты. То я век помнить буду, коль день сегодняшний переживём…

Василевс осёкся. Раздвигая растерянную толпу поджарым серым конём, к крыльцу подъехал статный, чуть горбоносый человек с совершенно белой головой, но чёрными, без малейших признаков седины, бровями и в мундире генерал-фельдмаршала со всеми орденами и регалиями. Орденов оказалось так много, что под ними почти исчезало золотое парадное шитьё. Скромная, старого образца шпага, лихо сдвинутая генеральская шляпа с кокардой и плюмажем, какую надевают только в самые торжественные случаи и никогда в бой; длинные курчавые бакенбарды. Светлейший князь Пётр Иванович Арцаков; генерал-фельдмаршал, про которого остряки говорили, что самым удивительным в его невероятной жизни было то, что он дожил до шестидесяти лет.

– Ваше василеосское величество, – седой воин спокойно отдал честь, – полки гарнизона Анассеопольского присягают вашему величеству, являя…

– Присягать присягают, а на площадь не спешат, – язвительно бросил Севастиан Кронидович. – Сколько привели батальонов, князь?

– Весь Фузилёрный лейб-гвардии полк, ваше величество, – по-прежнему спокойно доложил полководец. – Конногвардейский полк маршем двигается, а вон и молодой граф Тауберт с конно-егерями!

Из узкого горла улицы в строгом порядке выезжали четвёрки всадников. Тёмно-зелёные мундиры, короткие карабины – Китежградский конно-егерский полк вливался на площадь.

– Тауберт, – криво усмехнулся василевс. – Где ж командир полка, князь Шигорин?

– Сколь мне известно, ваше величество, – болен он со вчерашнего дня, – осторожно проговорил Арцаков.

– Болен он… – ядовито передразнил князя молодой василевс. – Знаем мы эти болезни… Многих командиров, смотрю, они нынче поразили.

– Поразили иль не поразили, государь и брат мой, нам надлежит действовать решительно. – Арсений Кронидович, как мог, старался побороть апатию и сплин василевса. – У нас уже три полка, четыре орудия…

Вместо ответа Севастиан бросил взгляд на площадь. Мятежные каре по-прежнему безмолвствовали. Стояли, как умеет стоять русский солдат, – угрюмо и непоколебимо.

– Полки явились, ваше величество, однако многие ненадёжны, особенно офицеры, – прошелестел невысокий человечек в серой шинели без эполет и в низко надвинутой фуражке. – Володимерский полк, Угреньский – все медлят. Да и среди выступивших у бунтовщиков немало симпатизантов, как у тех же китежградцев. Куда ещё штыки повернут… Дерзну вновь предложить вашему василеосскому величеству отъезд в Хотчину для сбора всех поистине верных войск.

– Чернь собирается, ваше величество, – растерянно прогудел ещё один сановник, обладатель нижайшего баса и протодиаконского пуза. – За нашими спинами, ваше величество… Как ещё дело-то обернётся… Могут и того, к мятежу пристать… И тогда… в кольце мы, деваться некуда…

– Мой народ… моя гвардия… – Севастиан Кронидович закрыл лицо руками. – Полноте, Стефан Агамемнонович, да и стоит ли за корону браться при таковой-то ненависти всеобщей? Батюшку… Кронида Антоновича, отца нашего, все любили, он Буонапарте сокрушил, а мы…

– Государь, – вклинился в молчание, как в стык меж неприятельскими полками, князь Арцаков, – коль будет на то воля ваша, поговорю я с мятежниками. Это ведь гвардия, я с ней три войны прошёл, половину нижних чинов в лицо знаю. И они меня знают. Солдат ведь каков? Их благородие велят – значит, надо идти. Приказ есть приказ. Да и благородия сами… Нахватались дури всякой по Европам, а душа за Отечество болит. Одумаются они, не может быть такого, чтоб не одумались!