Разбитые острова - Ньютон Марк

– То есть между тобой и Рикой? Но почему ты выбрала ее?

– По донесениям нашей разведки, она была самой важной фигурой в вашем мире, только с ней имело смысл вести открытые переговоры. Еще раньше мы пытались наладить контакт с ее отцом, но он оказался… невосприимчивым. Рику надо было привязать ко мне разумом, чтобы с ее помощью мы смогли осуществить мирный переход. К сожалению, в тот момент я не понимала одного: что она считает меня богиней или кем-то вроде, одним из тех существ, которым ее приучили поклоняться. Она обладала просто невероятным запасом веры и сильным умом – или, наоборот, слабым, зависит от точки зрения. И я не осознавала, насколько опасно устанавливать прямой контакт разумов с тем, кто так пылает религиозной верой. Всякий раз, когда связанный расстается с объектом своей привязанности, это создает трудности, хотя дальше не вполне обычных… желаний дело, как правило, не идет.

– Как именно происходит прямое соединение разумов? – спросил Бринд.

– Это процедура, сходная с ритуалами пола, только она совершается в уме. Один разум проникает в другой, овладевает им, и возникает союз. Это принято во многих культурах моего измерения. Но никакого физического контакта при этом нет.

– Так что же пошло не так в случае с Рикой? Почему она вдруг переменилась?

– На мой взгляд, причин тут две. Об одной я уже сказала – избыток веры. Ее умственное состояние было неподходящим для соединения: в нем был слишком силен элемент нестабильности. Возможно, это наследственное. Возможно, оказавшись вдали от меня, она перешла какую-то внутреннюю границу и полностью предалась тому, что унаследовала от своих предков. Так что ее, можно сказать, изменил собственный разум. А вторая причина может заключаться в том, что я допустила какую-то погрешность в самом ритуале соединения.

– Существует ли какой-то способ разорвать эти узы?

– Нет. В отличие от сексуальной привязанности, привязанность разума легко не проходит. Ты говоришь, она сильно изменилась?

– Ее лицо искажено, она стала хищной, полюбила есть сырое мясо.

– Значит, в ней возобладало животное начало, – заключила Артемизия.

– И что теперь? Ты практически уничтожила основного лидера нашего народа, и на этом все?

– Пожалуйста, ты должен меня простить. Я не знала, что все так обернется. Это очень редкий случай. Я действовала согласно полученным мной инструкциям, выполняла приказ и думать не могла, что так все закончится. Я приношу свои глубочайшие извинения. – Однако, судя по ее тону, она нисколько не сочувствовала бедной императрице. – Ты называешь ее вашей императрицей, однако армией командуешь ты, и все решения тоже принимаешь ты один. Ты куда больше подходишь на роль правителя, чем она.

– Чепуха! – отмахнулся Бринд.

– Я не верю, что ты когда-нибудь считал Рику подходящей кандидатурой для правления. А я обладаю чувствительностью к таким вещам.

– Если я и сомневался в ней как в правителе, то только потому, что ты ее изменила.

– За это я уже извинилась. Я поступила так не по злобе, а лишь потому, что искала надежного контакта, – ты должен это понимать. Уверяю тебя, это была несчастная случайность, и ничего больше, мой народ и я сама по-прежнему остаемся в твоем распоряжении.

Бринд сделал попытку успокоиться. Куда это годится – продолжать деловой разговор, кипя от гнева? И потом, может быть, культисты помогут императрице снова прийти в себя? Попробовать стоит, но позже, а пока придется, вероятно, подыскивать нового лидера, причем это должен быть кто-то другой, а не он сам: нельзя, чтобы их общество превратилось в военную диктатуру.

Бринд перешел к бесстрастному обдумыванию открывшейся перед ним перспективы. Изменило ли признание Артемизии что-либо в отношениях их культур? Нет. Так утверждает сама Артемизия, но можно ли ей доверять? Неизвестно, но, кажется, она все-таки говорит правду, хотя проку от нее теперь мало. Насколько важна для них Рика? Для него лично важна, хотя по причинам скорее ностальгическим, нежели по каким-то иным, однако люди Виллирена не успели проникнуться к ней добрыми чувствами, да и возможности такой у них пока не было. Так что для них она никто.

– Джамур Эйр, – объявил он. – Теперь ей придется встать во главе нашего народа. Принцип кровного родства будет соблюден, так что ревнители традиций останутся довольны.

Бринд бросил взгляд на Бруга и Микилла, – судя по их лицам, те были с ним согласны. Бруг наклонился к нему и прошептал:

– Она будет сострадательной правительницей. А это особенно пригодится, когда дело дойдет до непопулярных мер, вроде введения карточной системы или повышения налогов.

– Кроме того, я понимаю вашу нынешнюю проблему, – продолжала Артемизия.

– В каком смысле?

– В таком, что и с нашим создателем, кажется, происходит сейчас нечто подобное.

– Лучше я тебе покажу, – сказала Артемизия. – Это нелегко объяснить словами.

Между тем уровень охраны значительно повысился: если раньше при них было не более десяти солдат, то теперь они шли в окружении целого отряда. Их вели по длинной прямой улице между палатками, и Бринда особенно поражали чистота и упорядоченность во всем, царившие в этом лагере. Военная дисциплина ощущалась на каждом шагу.

Артемизия шла с Бриндом рядом, и это казалось ему важным. Прозвучали приказы на незнакомом языке, сопровождавшие их военные расступились и открыли поворот на тропу, которая уходила вправо, также к деревянному сооружению, только еще более основательному, чем то, которое они недавно покинули. Все подходы к нему охранялись военными, повсюду пестрели значки разных отрядов, атмосфера царила самая суровая.

– Что это за место? – спросил Бринд.

– Наша цель, – ответила Артемизия. – Когда войдешь, молчи, пока к тебе не обратятся, не заговаривай первым; не следует также комментировать то, что ты там увидишь.

Ночные гвардейцы кивнули, и все трое последовали за Артемизией по узенькой лестнице наверх, в просторную комнату. Стены изнутри были подчернены, и на них мерцали какие-то искры, расположенные группами, точно проекции созвездий. На втором этаже, направо от входа, в помещении, залитом молочно-белым светом, сидели старейшины пришлого народа. Посреди комнаты Бринд разглядел нечто вроде огромного загона, только функцию ограды из прутьев у него выполняли полупрозрачные вертикальные лучи пурпурного света. Они то и дело потрескивали, рассыпая искры.

Внутри этой световой камеры находился фра Меркури. Он сидел, нахохлившись, на каменной плите, похожей на стол, а отблески пурпурного света играли на металлической половине его лица.

Припомнив слова Фулкрома, Бринд сделал попытку установить мысленную коммуникацию с пленником, чтобы узнать, не страдает ли он от такого обращения.

– Вы здесь по своей воле? – прошептал он, но фра Меркури даже не взглянул на него.

– Он не может говорить с тобой из-за ограды, – объяснила Артемизия.

– Разве он не ваш бог? – спросил Бринд.

– Он нас создал, и мы уважаем его за это.

– Зачем же тогда вы держите его в плену? – Бринду казалось абсурдным держать за решеткой человека, который в одиночку создал целую цивилизацию.

– Наши старейшины вряд ли согласятся с тем, что это плен, – возразила она.

– Просто мне кажется, что создатель заслуживает лучшего обращения – ведь он слишком важная фигура для вас.

– Именно поэтому мы его здесь держим. Он слишком важен для нашей культуры, чтобы мы могли позволить ему бродить везде, где ему вздумается, словно беззаботному подростку. Мы не хотим, чтобы с ним что-нибудь случилось, а это непременно произойдет, если его захватят наши противники. Ты сам видел, на что он способен, и должен понимать, почему мы заботимся о его безопасности.

– Безопасности, – шепотом повторил за ней Бринд и снова взглянул на фра Меркури. Нет, все-таки он решительно отказывался понимать такое решение.

– Кроме того, он не хочет никуда идти. Мы знаем, что он разочаровался в нашем народе, – во всех созданных им народах, – по той причине, что мы выбрали те пути, которыми идем до сих пор, несмотря на его тысячелетние усилия приучить нас жить в мире. Он все перепробовал за тысячи лет до того, как родились ты и я. Он устал.