Тяжесть венца - Симона Вилар

Анна куталась в меховую накидку и пожимала плечами.

– Не думаю, что этот шпион многого сумел добиться. Англичане не слишком охотно берутся за мечи, когда дело идет об этих любителях лягушачьих окорочков.

Брэкенбери, сидя на низком табурете, неловко зашаркал по плитам пола длинными ногами.

– Не стоит быть беспечными. Те, кто служил Ланкастерам, не многого добились при Йорках. И хотя, женившись на бывшей невестке Генриха VI, мой господин Ричард расположил к себе многих старых приверженцев Алой Розы, он никому не позволит сеять смуту. Особенно суров герцог во всем, что касается этого ничтожного Тюдора, объявившего себя на континенте последним потомком Ланкастеров.

Позади, охнув, осела в грациозном обмороке на руки Джона де Ла Поля одна из присутствовавших дам. Анна резко обернулась.

– Мисс Херберт, немедленно прекратите! Генрих Тюдор слишком мало значит для вас, чтобы вы всякий раз падали без чувств при одном упоминании его имени.

Девушка смущенно выпрямилась, поправляя сбившийся эннен[54], и, воспользовавшись случаем, улыбнулась красавцу Ла Полю, поблагодарив за любезную помощь.

Анна сердито отвернулась к окну, в которое без устали стучал дождь вперемежку со снегом. Она не хотела замечать укоризненный взгляд Уильяма, но ничего не могла с собой поделать. Насколько ей пришелся по душе сам юный Херберт, настолько же раздражала его старшая сестра. Маделин Херберт двенадцать лет назад была помолвлена с Генрихом Тюдором, проживавшим тогда в замке ее отца, графа Пемброка. И хотя они с женихом не виделись уже несколько лет, с тех самых пор, как молодой Тюдор покинул замок Пемброк, Маделин без устали твердила о своей вечной любви к отсутствующему жениху. Все это были жалкие потуги не выданной замуж засидевшейся девицы. Уильям как-то сказал Анне, что Ричард держит его сестру в Понтефракте, чтобы все помнили о брачном договоре между ней и Генри Тюдором, графом Ричмондом, не позволяя таким образом Франциску Бретонскому, при дворе которого обитал теперь беглый Генрих Тюдор, выдать за него свою единственную дочь Анну. Ибо сей изгнанник считался наследником Ланкастеров и открыто носил на груди Алую Розу, уверяя всех, что имеет больше прав на трон Плантагенетов, чем гнусные узурпаторы Йорки. Существование же Маделин Херберт и то положение, какое она занимала при дворе Ричарда Глостера, связывало Тюдора, и он не мог получить руку Анны Бретонской, а следовательно, и войска ее отца для высадки в Англии. Однако положение вечной невесты давным-давно истомило Маделин, она постоянно искала мужского общества и зачастую делала это столь вульгарно и неуклюже, что если до сих пор никто не задрал ей подол где-нибудь под лестницей, то лишь из страха перед герцогом.

Помимо Маделин Херберт, при дворе Ричарда находились и его племянники Ла Поли: Джон, Эдмунд и хорошенькая Анна, такая миниатюрная и хрупкая, что за глаза ее иначе как Крошка Энн никто не называл. Были здесь также и юный сын лорда Ховарда Томас – превосходно воспитанный молодой рыцарь, и Уильям Беркли, любитель потолковать о родословной своей семьи. Как заметила Анна, Ричарду нравилось окружать себя молодыми отпрысками знатных родов, которые души не чаяли в герцоге. Юный Херберт сторонился их общества, считая, что Ричард своевольно распоряжается его и Маделин судьбами, но в Понтефракте он слыл белой вороной.

Двор Ричарда Глостера в Понтефракте был столь же влиятелен на Севере, как и Вестминстер на Юге страны. Сюда съезжались посланцы городов, иноземные послы, купцы. Анне нередко приходилось принимать посольства и устраивать пышные приемы. Она находила в этом своеобразное удовольствие и могла хоть ненадолго забыться среди гнетущей атмосферы Понтефракта, где все носило отпечаток странной души ее супруга, – мрачность и блеск, простонародная грубость и изысканная роскошь, таинственность и значительность.

Постепенно Анна свыклась с ролью герцогини Глостер. Деятельная по натуре, она добилась того, чего, возможно, хотел и Ричард, придав его двору блеск и оживление, которых здесь так недоставало. Со стороны могло показаться, что они с Ричардом весьма счастливая супружеская чета, и лишь те, кто был близок к ним, знали, что между этими образцовыми супругами нет любви, ее заменяют этикет и холодная вежливость.

Анна давно научилась улыбаться Ричарду губами, но не глазами. При встречах Ричард дарил ей богатые подарки, и никто не мог вспомнить, чтобы он оказывал знаки внимания другим дамам. Герцог любил подчеркнуть, что величайшими добродетелями считает целомудрие и супружескую верность. И если бывало, что в своих разъездах он удовлетворял желание с иными женщинами, то обычно это были особы низкого звания и встречался с ними Ричард в глубокой тайне.

Для Анны давно стало ясным, что весь тот пыл, с которым Ричард добивался ее взаимности, был игрой. Этот брак был выгоден ему, и он получил то, что хотел. И лишь порой ее донимала досада, когда она замечала слежку за собой, когда убеждалась, что Ричарду известен каждый ее шаг. Джон Дайтон, приставленный к ней супругом, надзирал за ней, а не заботился о ее безопасности, статс-дама Матильда Харрингтон доносила на нее, и даже сэр Френсис Ловел контролировал ее действия. Анна постепенно свыклась со всем этим, однако иногда, просыпаясь одна или с Ричардом, она спрашивала себя: имеет ли какое-то значение то, что она делает? Не все ли равно, какое платье, какие драгоценности она наденет, кого станет пленять? Несмотря на то, что Ричард при каждой их встрече вынуждал ее исполнять супружеские обязанности, она часто испытывала странное томление, необъяснимую тоску. И вместе с тем всегда оставалась холодной. Ее мучили эротические сны, но стоило ей провести ночь с Ричардом, как ее кожа словно теряла чувствительность, что-то живое и теплое, что трепетало в ней, замирало и уходило вглубь.

Она любила проводить время с детьми. Кэтрин по-прежнему оставалась ее любимицей, но маленький Эдуард вызывал не меньшую нежность, и она чувствовала себя счастливой, лишь когда постоянно находившиеся при мальчике медики уверяли ее, что с ним все обстоит благополучно. Родившийся недоношенным, ее сын к году ничем не отличался от других детей этого возраста, но был капризен, бледен и слаб грудью. Да и красивым его нельзя было назвать – узколицый, с растущими пучками волосами, с темными, как у самого Глостера, мутноватыми глазами. Хорош был только рот – яркий, как спелая ягода.

Порой Анна не могла сдержать слез, глядя на сына. Ребенок был так слаб, что не имел сил громко кричать.

– Выправится, – успокаивала герцогиню кормилица, беря маленького принца на руки. Эдуард тотчас переставал хныкать, клал ей на плечо головку, и Анна ощущала укол ревности, когда видела, что ребенок больше привязан к кормилице, чем к ней. Даже отцу гораздо чаще удавалось добиться от него улыбки. Может, и в самом деле она недостаточно любила Эдуарда и погибший сын Дэвид занимал его место в ее сердце. Ибо Анну все еще продолжали мучить кошмары и она все еще искала в кровавом прошлом тельце погибшего сына.