Новое тысячелетие - Вера Камша

— Дорогу, дорогу! — проорал кто-то, невежливо отпихивая майора в сторону. Он поспешно отошел.

Какие-то закопченные санитары со злыми лицами тащили носилки. Лежащее на них тело трудно было назвать человеком — многочисленные раны придавали жертве вид освежеванной только что туши. Раненый надрывно стонал.

Виктор ощутил невольный приступ тошноты.

Отвлекая от неприятных ощущений, запиликал в кармане служебный телефон.

— Слушаю, — спросил Белкин.

— Товарищ майор! — слышно было плохо, мешал грохот вокруг. — Это капитан Асланян! Только что звонили на ноль два! Взяли ответственность за взрыв на себя!

— Кто?

— Российский национальный комитет, — ответил капитан. — Те же, что и месяц назад.

— Дьявол! — выругался майор. — Определили, откуда звонок?

— Так точно. Телефон-автомат на Калужской станции метро. Группа уже выехала.

— Я туда! — рявкнул Белкин.

Он сунул телефон в карман и, лавируя между спасателями и врачами, бросился к машине.

В подземном переходе было прохладно и пустынно. Со стороны метро время от времени доносился тихий гул уходящего или прибывающего поезда. От мокрого пятна на полу кисло несло пивом.

Несколько мужчин в штатском колдовали вокруг черного ящика телефона-автомата, а двое милиционеров в форме разговаривали с продавщицей притулившегося у стены газетного киоска.

Появление майора не осталось незамеченным. От группы, занимавшейся аппаратом, отделился высокий мужчина, на смуглом лице которого выделялся нос, что сделал бы честь горному орлу.

— Докладывай, Тенгиз, — сказал Белкин, по безрадостному виду подчиненного догадываясь, что вряд ли услышит что-нибудь приятное.

— Ничего, товарищ майор, — печально вздохнул носатый оперативник. — Никаких отпечатков. Тот, кто звонил, скорее всего, намазал пальцы специальным составом. Или надел перчатки.

— А голос?

— Искажен с помощью подручных приспособлений, — Тенгиз пожал плечами, — но, скорее всего женский. Да и продавщица сказала, что вроде видела, как в соответствующее время отсюда звонила невысокая женщина в бейсболке, надвинутой на самые глаза. Сейчас ребята записывают показания.

— От них мало толку, товарищ капитан, — пожал плечами Белкин, переходя на официальный тон. — Невысоких женщин, которые могут носить бейсболку, в Москве сотни тысяч. Заканчивайте работу и со всеми результатами чтобы в семь были у меня. И постарайтесь выжать максимум информации! Это второй взрыв за месяц, а мы по первому ничего не нарыли! Да наш раздел с потрохами съедят!

— Мы постараемся, товарищ майор, — лицо Тенгиза посерьезнело, глаза потемнели.

— Уж постарайтесь, — Белкин развернулся и пошел к лестнице. Его ждала обратная дорога к месту взрыва.

В небольшом привокзальном кафе пахло кофе. Деловито сновал за стойкой бармен, похожий в черной жилетке и белой рубашке на огромного пингвина. На нового посетителя взглянул с достоинством, точно граф на простолюдина.

Владимир заказал бокал пива и уселся за угловой столик. Как обычно, он не знал, кто придет на встречу, даже не догадывался. Сегодняшний связной найдет его сам.

Пиво приятно холодило гортань, из-за приоткрытой двери доносился размеренный шум вокзала, и непрошеной гостьей, напоминая о бессонной ночи, подкрадывалась дрема…

— Какая встреча! — сказал кто-то за спиной довольно громко.

Владимир вздрогнул и невольно обернулся.

На него смотрела, широко улыбаясь, довольно молодая женщина. Белым мрамором блестели ровные зубы, а в голубых, цвета незабудок, глазах играла настоящая радость.

«Актриса» — пришла неуместная мысль. — «Бесподобно играет…».

— Ты не узнаешь меня? — на красивое лицо набежала тень недоумения. — Неужели за прошедшие со школы годы я так изменилась?

С сегодняшней легендой все ясно.

— Ба, сколько лет, сколько зим! — сказал Владимир, растягивая губы в самой идиотской из улыбок. — Садись, поболтаем!

Женщина села, задорно тряхнув золотистыми кудряшками, и тотчас рядом со столиком образовалась официантка.

— Что будете заказывать? — противным писклявым голосом осведомилась она.

Владимир сделал заказ, дождался, пока его принесли, и только после этого заговорил. Так тихо, чтобы сидящий за соседним столиком не смог разобрать слов.

— Я слушаю, — сказал он.

— Все прошло наилучшим образом, — мило улыбнувшись, проговорила женщина. — Господа с того берега очень довольны результатом. Послезавтра будет осуществлен очередной денежный перевод по той же схеме. Можете приступать к следующей акции.

— Хорошо, — кивнул Владимир.

Игривое выражение лиц беседующих противоречило содержанию разговора. Посторонний наблюдатель, видевший начало беседы, ни за что бы не догадался, что речь идет о чем-либо, кроме школьных лет, проведенных вместе.

— Да, — начала женщина, но тут ее прервали.

— Эх, дубинушка, ухнем! — заорал кто-то за спиной хриплым голосом. Владимир невольно повернулся на звук.

У двери, подпирая косяк, стоял бомж. Обряжен он был в неопрятные лохмотья, вонь от которых мгновенно распространилась по помещению. Красное лицо украшала неопрятная русая борода.

— Эх, зеленая, сама пойдет! — выдал бомж вторую строчку и решительно двинулся к стойке.

Но тут в дело вмешался бармен.

— Васька, стой, дурак! — сказал он. — Ты пьян! Вали отсюда!

— И не подумаю! — бомж, покачиваясь, уверенно двигался вперед. Попавшийся под ноги стул с грохотом отлетел в сторону. — Я — русский, и я в своей стране! Что хочу, то и делаю! А ты, Нодар, если не нравится, убирайся к себе в Тбилиси!

— Вот дурак! — в сердцах бросил бармен. — Мои предки сюда двести лет назад приехали! Я больше русский, чем ты, пьяная морда…

Бомж налетел на стол, тот на несколько мгновений задержал его продвижение. Загрохотали падающие стулья. Бармен, видимо, каким-то образом подал сигнал о беспорядке, поскольку в кафе вошли двое милиционеров.

Одинаково невысокие, узкоглазые, они смотрелись как братья.

— Опять буянишь, Василий? — сказал один из них, а второй укоризненно покачал головой.

— Нет, — гордо выпрямляясь, ответил бомж. — Я самов-выражаюсь!

— Вот и отлично! — пьяница был ухвачен двумя парами крепких рук. — Пойдем самовыражаться к нам! Заодно и протрезвеешь!

Нарушителя спокойствия повлекли к двери. Он сопротивлялся, но силы оказались неравны, и вскоре заунывное «Эх, дубинушка, ухнем…» стихло вдалеке.