Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он хотел стать на колени, когда у двери что-то зашелестело. Вначале пан Флориан думал, что это в камине огонь, он прошёлся, сел и обернулся к нему, смотря, как бы головня не скатилась на пол, когда в тёмном углу увидел кого-то стоящего и как бы крадущегося к нему.
Кто бы это мог быть – понять было трудно… Только осторожно отворив дверь, этот человек проскользнул в комнату, весь укутанный опончой, высокий воротник которой почти полностью закрывал его голову.
Он так ступал нога за ногой, чтобы походки его слышно не было.
Не мог, однако, быть ни вором, ни нападающим, потому что глаза в глаза смотрел на Шарого и давал рукой ему знаки, чтобы молчал.
Наш землевладелец был очень удивлён.
Дойдя до той границы, где кончалась темнота и начинался блеск от камина, этот таинственный пришелец остановился и пальцами давал Флориану знаки, чтобы к нему приблизился.
Шарый всё более недоумевал, что это могло означать.
В мраке человека нельзя было разглядеть и он также, по-видимому, не хотел особо показываться. Он был небольшого роста, коренастый, на голову была натянута шапка и воротник почти доходящий до неё, так что глаза едва были видны, когда мигали.
Не колебавшись и даже не подумав взять меч, который уже отстегнул и положил на постель, Шарый подошёл к дающему ему знаки.
Приблизившись, он тут же лица не разузнал, но услышал голос, приглушённый и быстрый.
– Когда тебе король мил и ты верный слуга его, иди…
И начал его уговаривать, схватив его за петлю в одежде:
– Иди!
– Куда?
– Туда, где бы мы безопасно могли поговорить.
Говоря это, незнакомый человек развернулся, выскользнул из дверей, оглядываясь за собой – и, словно его что-то коснулось ещё, сказал Флориану:
– Сначала зашторьте окно, чтобы не подсмотрели, что вас в комнате нет.
Заинтригованный Шарый послушался совета, хотя всей этой особенной тайны не понял, и для чего его вытянули из комнаты.
Заклинание: коли тебе мил король много подействовало, потому что все эти племена из Сурдуги, как значительнейшая часть серадзян были привязаны к Локотку.
Выйдя из комнаты на ощупь, они пошли по сеням, пока в каком-то безопасном углу ведущий не остановился, взял Шарского за платье и, потянувшись к его уху, начал шептать:
– Тебя сюда привёл милосердный Господь Бог, ведь Хебда верен королю, а ты?
– А к кому же мне благоволить? – пробормотал почти обиженный Шарый. – Об этом и спрашивать не годится.
– Слушай же и будь послушен, – продолжал далее дрожащий голос, в котором Шарый узнал мужской, сильный, но приглушённый. – Господь Бог тебя сюда привёл… Господь Бог! Он сам! Милосердие Его… Над королём висит страшное предательство. Тот, которого он сделал великим и могущественным, тот пан воевода Винч не доволен, что у него из-за молодого пана отобрали правление – он горел местью – идёт к крестоносцам со всей своей силой и приведёт их на королевские гроды.
До сих пор спокойный и холодный, Флориан бросился, возмущённый.
– Во имя Христа! Этого не может быть! Кто? Воевода.
– Цыц, молчи, – начал второй, таща его за платье. – Я тебе под клятвой свидетельствую, как Бога поглядеть желаю. Это правда… Я принадлежу воеводе, я в его руках. Если бы он догадался, что я его выдаю, он приказал бы меня завтра повесить, не обращая внимание на состояние, – но я имею совесть, но старого благочестивого короля защищать должен… Есть ещё время, чтобы предотвратить несчастье… Езжай… езжай сначала не к Хебде, но в Познань к молодому пану, к Казимиру, тот ни о чём не знает… а под него огонь подкладывают; потом скачи к Хебде, дабы старому пану дал знать. И пусть тебя не волнует, что лишь бы кто вам в потемках басни в уши вложил… Богом клянусь – правда это…
Задыхающийся от быстрого говора, незнакомый муж немного отдышался, а Шарый стоял всё более недоумевающий, аж голова закружилась.
Он не знал, верить ли словам и клятвам – боялся какой-то подставы, дабы его на зло не использовали. Несмотря на заклинания, он не хотел верить, чтобы этот воевода, с которым он недавно говорил и о котором знал, что ему король давно доверял и всю ту великую Польшу сдавал на него, собирался позорно предать своего пана.
Он слышал о том, что Казимира с женой выслали в Познань, но не мог уразуметь, как урядник мог быть завистливым к принадлежащей королевичу власти.
Поэтому он молчал в великой неуверенности и раздираемый на половины страхом доверия и неверия.
Говорящий немного отдохнул и, не дожидаясь никакого ответа, обратился к Шарому:
– Понимаешь меня? Послушаешь?
– Понимаю тебя, – отпарировал Флориан, – но что бы полностью верил – не скажу. Мне видится это непохожим на правду, а, может, мстительным…
– Человече! – прервал грозный голос. – Не могу тебе поведать, кто я, потому что рискую жизнью, но клянусь тебе святейшей кровью Христа… Слушай… Я священник, я ксендз… Я не отважился бы на такое слово, что на чаше весов, как камень, перевесит, если бы не знал, что оно содержит в себе правду.
Флориан молчал… Теперь он имел большее уважение к тому, кто говорил, почувствовал, что ему следует послушание.
– Что же мне прикажете делать? – спросил он.
– Повторю тебе: езжай отсюда в Познань к самому молодому пану. Он ни о чём не знает, до последней минуты ни о чём не догадается. Предательство его окружает, воевода имеет у его бока своих людей. Никому верить нельзя, кроме Трепки. Скажи ему это и пусть будет осторожен. Пусть лучше к отцу и войску едет с Некандой, а не сидит в Познани.
Долго он собирался на это предательство, долго Винч с собой спорил – но противная язва в нём уже созрела. Выданы приказы, он сам, наверно, с Петреком Копой к крестоносцам поедет.
Из Познани или к старому королю с этим словом езжай, или к Хебде… куда ближе, где окажешься раньше, давай знать. И спеши – и лети! Живая душа ещё не знает о том, что замышляется, кроме приближённых воеводы. Беспечный король рассчитывает на подкрепления из Великопольши, а они против него пойдут, против него… и нашу землю возьмут недостойные крестоносцы, и вы, и Локоток погибнете!
Хотя в темноте Флориан не мог разглядеть лица говорившего, по дрожащему голосу легко угадывалось волнение и беспокойство.
Он ещё раз боязливо,
