Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до "Трудно быть богом": черновики, рукописи, варианты. - Светлана Бондаренко

[(1) (существует несколько версий, о которых опять же — дальше]

Если сравнивать этот вариант (в дальнейшем — «Возвращение») с вариантом «Урала», то помимо многочисленных изменений в новеллах, данных ниже, в нем добавлена линия, повествующая о жизни четверки обитателей 18-й комнаты Аньюдинской школы (новеллы «Злоумышленники», «Томление духа»), и новеллы о разных сторонах мира Полдня: Океанская охрана — «Моби Дик», кодирование мозга — «Свечи перед пультом», программисты и «разумные» машины — «Загадка задней ноги», передовая физика и ридеры — «Естествознание в мире духов».

Изменения в издании 1967 года возникли из-за желания Стругацких превратить всё же «цикл новелл» именно в «роман»: не которые персонажи как из «Возвращения», так и из отдельных рассказов, включенных Авторами позднее в «тело» романа, меняли свои имена, профессии, судьбу. «Посторонние» или эпизодические персонажи становились основными героями повествования (подробнее — в описании изменений отдельных новелл).

Так возникла предыстория из XXI века — новеллы «Ночь на Марсе» и «Почти такие же», изменена последовательность (новелла «Свидание» перенесена в конец повествования), продолжены линии Горбовского («О странствующих и путешествующих») и Атоса-Сидорова («Поражение»)(1).

По той же или иной причине линии Горбовского и Атоса продолжены не одинаково. Про Горбовского просто написана еще одна новелла, очень красивая. А вот Атос отождествлен с героем «Белого конуса Алаида». И Полли с Лином тоже отождествлены — с героями новеллы «Люди, люди…». (Генке-Капитану повезло больше — он только упоминается в последней новелле.) Такое отождествление немедленно и критически растянуло время действия романа: от одного-двух десятилетий XXII века до многих, не менее шести-семи (в варианте 1967 года у Костылина выходит замуж правнучка).

И сразу меняется восприятие! «Возвращение» — это набор ярких «снимков» прекрасного мира, как фотографии со вспышкой. «Полдень» — это целая эпопея. И видно, что этот мир застыл. Ведь за эти многочисленные десятилетия ничего не меняется! Это ощущение усиливают две новеллы прологовой главы «Почти такие же» — оказывается, ничего не меняется уже давным-давно. Но так не бывает! Такой застывший мир нежизнеспособен. И резко падает ощущение реальности описываемого.

[(Крамольная мысль: а может, это Авторы нарочно? Ну, снижали убедительность коммунистической утопии, потому что уже разуверились в коммунизме?) — В. Д.]

«Глубоким поиском» Авторы заменили новеллу, которая публиковалась только в «Возвращении» и более нигде (ни в составе романа, ни отдельным изданием).

К концу октября стада усатых китов и кашалотов начинали миграцию в экваториальную зону. Их принимали малайские и индонезийские базы, а работники Океанской охраны Курильско-Камчатско-Алеутского пояса уходили в отпуск, или занимались любительским патрулированием, или помогали океанологическим и океанографическим экспедициям. Зимние месяцы на северо-востоке — неприятное время года. Это бури, дожди, серое, угрюмое небо и серый, злой океан. Собственно, исправление климатических условий в Беринговом море и южнее не составило бы большого труда: достаточно было бы опустить вдоль дуги ККА несколько сотен мезонных реакторов — стандартных микропогодных установок, какие используются в мире уже полстолетия. Но ни один синоптик не мог сказать, к чему это приведет. После катастрофы, вызванной на Британских островах попыткой утихомирить Бискайский залив, Мировой Совет воспретил такие проекты до тех времен, когда теоретическая синоптика будет в состоянии предсказывать все долговременные последствия значительных изменений макроклимата. Поэтому зимние месяцы по берегам Берингова моря остались почти такими же в XXII веке, какими были, скажем, в XV веке.

Что касается командира звена субмарин Кондратьева, то он не ездил в отпуск, очень редко ходил в патруль и никогда не предлагал своих услуг океанологам. Как говорили его друзья, Кондратьев тешил свои «родимые пятна капитализма» — предавался зимой безудержной лени. Великолепное овальное здание базы «Парамушир», уходящее на шесть этажей в гранит и возвышающееся стеклянно-стальным куполом на три этажа, располагалось на мысе Капустном. Квартира Кондратьева (кабинет и спальня) находилась на втором этаже, окна выходили (1) на юг, на Четвертый Курильский пролив. Летом в особенно ясные дни из окон можно было видеть на юго-западе за синей гладью океана белый, как облачко, крошечный треугольник — вулкан Маканруши, а зимой чудовищной силы прибой ляпал в стекла зеленоватую, пузырящуюся пену. Обстановка квартиры была стандартной. Кондратьев по привычкам и по профессиональному духу был аскетом, и она казалась ему достаточно роскошной. Поэтому он и не пытался как-то обжить и украсить ее, только в кабинете над столом повесил полутораметровый клык нарвала, убитого в рукопашной во время подводной прогулки лет пять назад, да завел самодельную полочку со старыми книгами, взятыми из походной библиотеки «Таймыра».

[(1)Курильские острова представляют собой цепочку вулканических конусов, седловины между которыми затоплены и образуют проливы, соединяющие Охотское море с Тихим океаном. Курильских проливов насчитывается 26, индивидуальные названия некоторых включают номера, и 4-й Курильский пролив действительно находится к югу от острова Парамушир. Остров Маканруши, мыс Капустный и поселок Васильево там тоже имеются. — В. Д.]

Кондратьев очень любил свою, квартиру. Особенно зимой.

Он часами сидел у огромного, во всю стену, окна в кабинете, беспричинно улыбаясь, вглядываясь в бушующие волны. Едва слышно пощелкивает система кондиционирования, в комнате полумрак, тепло и уютно, возле локтя чашка черного кофе, а за окном страшный ураган несет сжатые массы воздуха, перемешанного с дождем и снегом, вихри соленой воды, и не понять, где кончается воздух и начинаются пенистые гребни волн.

… Еще хорошо было встать среди ночи, чуть-чуть приоткрыть затененное освещение и чуть-чуть включить Грига или Шумана и покойно слушать тихую музыку и едва различимые шумы зимней ночи. А потом взять с полки потрепанную книжку автора, которого давно уже забыли на Планете, и не читать — только вспоминать о далеком прошлом, не то грустя, не то радуясь. Никак не понять, грусть или радость приносили эти часы одиночества, но они приносили счастье.

Зимой многие уезжали. Улетал в Среднюю Азию с женой веселый Толя Зайцев, на недели пропадал в экспедициях жадный до дела Эдик Свирский, отправлялся в дальние зимние рейсы серьезный насмешник Макс. Из тех, кто оставался на базе, одни уходили по вечерам в Васильево и там танцевали и веселились до утра, другие сидели по своим квартирам и обрабатывали материалы, полученные летом, занимались исследовательской работой. Сергея Ивановича частенько эксплуатировали — он очень любил помогать. «Слушай, Сергей, прости, беспокою тебя… Ты, кажется, был в июне на Зимней банке. У тебя есть данные по солености воды? Дай, пожалуйста… Спасибо». «Здравствуй, холостяк! Бездельничаешь? Будь другом, помоги труженику — дай твою статистику по зубам верхней челюсти у кашалотов… Вот спасибо, дружище!.. Будь здоров».

«Сергей Иванович, разрешите… У меня спешная работа, завтра надо передать в Хабаровск… Я боюсь, что не успею, помогите мне посчитать вот это… Поможете? Вот хорошо-то!»

Сергею Ивановичу очень нравилось, что все незанятые люди собирались, как правило, в компании — большие и маленькие. Пестрые отряды скалолазов, обмотанных вокруг пояса тридцатиметровыми шарфами, карабкались по обледенелым кручам, куда, впрочем, можно было при желании спокойно подняться по тропинкам с другой стороны. Зимние аквалангисты набивались в субмарины и переправлялись через пролив на Маканруши, где дни напролет бродили по лабиринтам подводных пещер. Из спортивных залов доносились выкрики, топот и буханье мячей. В клубах витийствовали дискуссионеры — там в утилитарных целях развития сообразительности и логического мышления обсуждались очень странные вопросы.

В музыкальных комнатах, неподвижные, как покойники, возлежали в глубоких креслах ценители нежнейших мелодий.

Люди, как правило, чувствовали себя особенно хорошо, когда были вместе.

Некоторое исключение составляли художники, предпочитавшие развлекаться в одиночку. Их чем-то влекло серо-свинцовое однообразие скал, ледяной воды, низкого неба. Большинство из них прямого отношения к базе не имело. Они приезжали на зиму с материка и были необычайно трудолюбивы, но гениальности, по крайней мере, по мнению Кондратьева, не обнаруживали. Иногда они устраивали в коридорах выставки своих этюдов. На выставки сбегался народ, и начинались свирепые споры: должен ли художник писать то, что видит, или что он чувствует, или то, что он думает. Был еще на базе один скульптор, опытнейший работник Океанского патруля, страдавший, однако, гигантоманией. Он мечтал создать грандиозную статую чего-то такого, и все скалы в окрестностях базы носили неизгладимые следы его вдохновения.