Над горой играет свет - Мадженди Кэтрин

— Давай ты, сестренка.

— Давай, сестре-е-е-енка. — Бобби снова рассмеялся. — Нет, не сестренка, она сестренище.

Беспалый тоже рассмеялся, и я заметила у него под глазом припухлость с намеком на синяк.

Теперь мы всем скопом носились за змеем. Жаль, что не было Мики. Он бы оценил парящего в небе змея, такого всего цветного. Мы разулись и носились наперегонки, ступни и коленки стали зелеными, и шорты на задницах, траву как раз сегодня постригли.

Набегавшись, я без сил рухнула навзничь под кипарис и уставилась в облака. Бобби и Беспалый тоже присмирели и начали выискивать в клеверных зарослях четырехлистники. Энди дважды лихо перекувырнулся, захотел покрасоваться, сел рядом, мы, как в детстве, стали бороться на больших пальцах, кто чей прижмет к земле.

От озера тянуло рыбой. Гуси и утки ворчливо требовали еще хлеба, дети счастливо взвизгивали в ответ.

На ветку кипариса вспорхнул краснокрылый черный дрозд, совсем близко от нас. Насквозь вспотевшие, мы разомлели, дыша сладким травяным ароматом. Ветер колыхнул ветвями кипарисов, они блаженно вздохнули. Все было просто замечательно. Физиономия Энди тоже была абсолютно умиротворенной. Темное и печальное былое развеялось, мы радовались ясной счастливой новизне.

— Сестренка, у тебя в волосах трава и еще какой-то сор, — доложил Энди.

А Бобби, гордый за меня, добавил:

— И лицо у тебя все грязное. На девчонку ваще не похожа.

— Жалко, у меня нет сестренки, — сказал Беспалый.

Потом мы стали прогуливаться, распевая песню Дона Маклина про пристань у пересохшего озера.

В тысячный уже раз Энди рассказывал, как Ребекка убила щитомордника и обозвала всех змей сраными выродками. У меня было такое чувство, что весь мир постепенно распускается, словно подсолнух под лучами. Мальчишки убежали на канал, хотя им этого не разрешалось, а я побрела домой. Проверила, нет ли письма от Джейд. Не было. Подошла к холодильнику взять коку. Ребекка уже выложила на стол исходные продукты, я невольно улыбнулась. Нормальный летний денек, блаженная лень.

И тут затрезвонил телефон.

Ребекка сняла трубку, выслушав, повесила и подошла ко мне, окинула взглядом, полным ужаса.

— Твоя мама.

— Чего ей надо? Думает, я растаю? — Было страшно, что как только она начнет рыдать и уговаривать, я действительно растаю. — Без соплей, чувиха. Пока. — Мне пригрезилось, как тени от гор накрывают наш домик и маму. Ее почти не видно в этой плотной тени. Я зажмурилась, отгоняя наваждение. — Столько времени не звонила, и вдруг — нате вам, прочухалась. — Я фыркнула, выпятив губу, означив этим, что пути в Западную Вирджинию нет и не может быть.

Ребекка, стоя у раковины, налила два стакана воды. Усевшись, выпила полстакана, помешкав, сказала:

— Твоя мама попала в аварию.

Ребекка глотнула еще. Вся моя жгучая обида на маму испарилась. А Ребекка не отрывала взгляд от стакана.

— Тетя Руби не справилась с управлением. — Она сжала мою руку. — Руби умерла и…

— А мама? — выдохнула я, не сводя с Ребекки глаз. В комнате повисла тишина, все вокруг вместе со мной ждало ее ответа.

— Она жива, но серьезно пострадала.

— Очень серьезно?

Ребекка снова отпила воды. Руки у нее дрожали.

— Она зовет тебя. Хочет, чтобы ты приехала.

Я глянула на свои руки. Они не дрожали, но внутри все клокотало, будто там кипел огромный котел со стручками бамии. Маме плохо, и она просила позвать меня. Она подумала обо мне. Я и сама не ожидала, что она с такой легкостью меня переманит. Секунда — и мне снова захотелось, чтобы маме захотелось забрать меня назад.

— Это звонил дядя Иона. Он хочет, чтобы ты прилетала в Западную Вирджинию.

Я не решалась посмотреть на Ребекку. Боялась, что она сразу все поймет. Поймет, что я глупая девчонка, которая все еще остается маминой дочкой.

— Он хочет, чтобы ты навестила свою мать. — Она допила воду в несколько трудных глотков. — И помянула Руби.

— Навестила маму, — пробормотала я машинально.

— Хочешь поехать? Если нет, прямо мне скажи. — Она глубоко вздохнула. — Но, по-моему, ты должна к ней поехать.

Вдруг прицепилась дурацкая мысль: Ребекка любит меня как родную дочь или нет? Внутренний голос подкидывал мысли, метавшиеся, будто стая встревоженных рыбок. Но что такое материнская любовь? Как на самом деле мама любила нас, братьев и меня? Голова раскалывалась от боли, от всех этих непостижимых загадок. Я стояла и глазела в кухонное окно. Мисс Дарла была на заднем дворике, поливала цветы.

— А Мика и Энди?

— Разумеется, они поедут.

— Она их просила или только меня?

— Всех вас.

Я сурово стиснула губы.

— Хочет, чтобы все к ней вернулись.

— Сама скажешь братьям или хочешь, чтобы я сказала?

— Я сама. Но Мика не поедет.

— Уверена, что поедет.

— Ни за что. Только если захочет посмотреть на дохлую тетю Руби.

— Вирджиния Кейт!

— Она получила по заслугам!

— Такого никто не заслуживает. — Ребекка потерла лоб. — Дядя Иона встретит вас в аэропорту. Остановитесь у него и тети Билли. — Она взъерошила мне волосы. — Он добрый. У него вам будет хорошо. — Она заглянула мне в глаза. — Так ты едешь?

Я кивнула.

— Наверное, надо взять с собой какие-то вещи. Помочь тебе собраться?

Я помотала головой. Придя к себе, выложила на кровать то, что может пригодиться. Юбка, платье, три рубашки, парочка маек, синие джинсы, хлопковые бриджи, туфли, шлепки, теннисные туфли, белье, носки, два лифчика.

Откапывая в комоде свой дневник, упрятанный под шмотками, наткнулась на странный комочек. Это был утягивающий пояс-грация. Я совсем про него забыла. Забыла, как тогда его притащила Ребекка и как мы потом болтали, сидя по-турецки, почти соприкасаясь коленями. Я долго смотрела на пояс, потом решила его примерить. Дверь на замок, шорты долой. Сунув ноги внутрь квадратика, легла на кровать и принялась его натягивать. Это было непросто, но я все-таки справилась. И сразу почувствовала, не могу, будто мне перекрыли всю кровь, я оказалась в тесном капкане. Вцепившись в край этой прорезиненной гадости, я попыталась ее стащить. Ничего не получалось, она накрепко прилипла к мигом вспотевшей коже.

Я пыталась снова и снова, пока не стало все саднить. Скатившись с кровати, я просеменила к двери и громко позвала Ребекку. Я заметила, как дрогнули ее губы и брови, но она мужественно сдержала приступ хохота.

— Ребекка, помоги мне стащить эту штуковину.

— Что ж, попробуем. — Кряхтя и рыча, как борец, она начала скатывать штуковину в рулон, от талии и дальше, но на середине бедер рулон застопорило.

— Как же ты ухитрилась это надеть, а, лапуля?

Зарычав в ответ, я пыталась сдвинуть завернутый край ниже.

Она осмотрелась.

— Может, с пудрой удастся?

Она сняла с пудреницы янтарную крышечку и, обмакнув пуховку, припудрила мне ноги и бедра, вся комната наполнилась терпким сладким ароматом.

— Так. Ложись на кровать, хорошенько выдохни и втяни живот.

Я так его втянула, что чуть не слиплись кишки. Зато Ребекке удалось избавить меня от этого кошмара. И тогда уже она разразилась смехом. Усевшись, я ошарашенно на нее посмотрела, но тоже начала хохотать, от смеха ведь тоже плачут.

Я надела шорты, Ребекка, успокоившись, снова захихикала.

— Муся-Буся. Помнишь, как она нас осчастливила своим визитом? И как она привела этого пахучего деда?

— Еще бы. Такое не забудешь.

— А этого ее песика?

— Импер, его собачье величество, царь собак. — Я тоже захихикала. Хихикать было приятно, раньше, глядя на постоянно хихикающих над чем-то девчонок, я недоумевала.

Ребекка умолкла, глядя на мои сложенные уже вещи.

— Я смотрю, у тебя целых два чемодана.

— Просто не знаю точно, что пригодится. Вот и набрала, на всякий случай. И ведь непонятно, сколько там пробудем. — Я не смела на нее взглянуть, тоже всю припорошенную пудрой. Уголки ее губ еще были приподняты в усмешке, но сейчас опустятся в горестной гримасе.