Дом у озера Мистик - Кристин Ханна

— Я верю, — тихо сказал он. — Верю.

В конце коридора открылась дверь. Женский голос произнес:

— Иззи! Мы по тебе скучали!

Из открытой двери донеслись звуки аплодисментов. Иззи оглянулась, широко улыбнулась Нику и Энни и вошла в класс.

20

— Ну, это отвлекло меня от мыслей об Иззи, — тяжело дыша, сказал Ник, когда он наконец смог говорить.

Он лег рядом с Энни, не выпуская ее из объятий. Прижимая Энни к себе, он смотрел на нее и не мог налюбоваться. Энни была прекрасна, ее лицо озарял солнечный свет, льющийся в приоткрытое окно, ее короткие волосы трогательно топорщились. Ее частое дыхание раздавалось у самого уха Ника, напоминая, что сейчас она безраздельно принадлежит ему. Под тонким одеялом его рука нашла ее грудь и сжала ее. Ник хотел бы вот так лежать рядом с ней, говорить обо всем и ни о чем, быть по-настоящему близким ей. Он знал, что это опасное желание — хотеть от Энни большего, чем тело, которое она так охотно отдала ему. Как бы Ник ни пытался об этом не думать, он каждую минуту помнил, что пятнадцатого июня она уезжает. До этого дня оставалось меньше трех недель. Она возвращается к своей жизни.

Ник крепко обнял Энни и решился на опасный вопрос:

— Каким был твой брак?

— Смотря с чьей точки зрения. Для меня это было девятнадцать прекрасных лет с единственным мужчиной, которого я когда-то любила. А потом в один прекрасный день он сказал: «Я люблю другую женщину, пожалуйста, не вынуждай меня говорить это снова». — Энни с горечью усмехнулась: — Можно подумать, я хотела услышать это дважды.

— Ты все еще в него влюблена?

— Влюблена? Как это может быть? — Энни вздохнула. — Но люблю ли я его… Вот на этот вопрос ответить труднее. Он мой… то есть был моим лучшим другом, моим любовником, моей семьей почти двадцать лет. Как можно перестать любить свою семью?

— А что, если он захочет, чтобы ты вернулась?

— Блейк не такой человек. Прежде всего, это означало бы признание, что он ошибался. За все годы, что мы вместе, я ни разу не слышала, чтобы он попросил прощения. Ни у кого, ни разу!

Ник слышал в ее тихих словах горечь. Энни беспомощно улыбнулась и отвела взгляд. Он сгреб ее в объятия и развернул к себе лицом.

— Я помню, в выпускном классе ты написала по литературе сочинение про собаку, которая помогла потерявшемуся мальчику найти дорогу домой. Я еще тогда думал, что ты станешь знаменитым писателем.

— А-а, оно называлось «Найти Джоя». Поверить не могу, что ты это помнишь.

— Хороший был рассказ.

Энни надолго задумалась, а потом продолжила:

— Мне нужно было верить в себя, но Блейк считал, что писательство — это просто никчемное хобби, и я его забросила. Но это не его вина, а моя, я слишком легко сдалась. После этого я перепробовала, кажется, все: каллиграфию, дзюдо, рисование, скульптуру, аранжировку цветов, дизайн интерьера. — Энни фыркнула. — Неудивительно, что Блейк надо мной иронизировал. Я была типичным примером заблудшей души.

— Не могу себе это представить.

— Это правда. Я сложила два моих неоконченных романа в красивые розовые коробки и убрала их в кладовку. Это я допустила, чтобы язвительные замечания Блейка вроде «мамино очередное хобби» сбивали меня с пути. Я стала миссис Блейк Колуотер, и без него я чувствовала себя никем до недавнего времени. А ты и Иззи вернули мне меня.

Ник погладил ее по волосам.

— Нет, Энни, это ты сама вернула себя себе. Черт, да ты за это боролась!

Она пристально посмотрела на него.

— Ник, один раз я уже теряла себя, я ужасно боюсь, что это повторится.

Спрашивать, что она имеет в виду, не пришлось — Ник знал. Каким-то образом она разгадала то, что он так старался от нее скрыть, — он влюбился в нее, он и раньше был влюблен в нее, просто тогда у них было так мало времени. Потому-то Ник и лег в постель с замужней женщиной, пусть даже она и была на пути к разводу. Ник и тогда и сейчас понимал, что у Энни своя — другая — жизнь, и теперь у нее есть Натали. Ее жизнь не включает его.

— Хорошо, Энни, — тихо сказал он. — Давай пока это оставим. Хорошо?

Но ничего хорошего не было. Ник это знал, а сейчас это начала понимать и Энни.

Энни стояла на веранде отцовского дома и смотрела на извилистую серебристую ленту Лососевого ручья. В высокой траве вдоль берега ручья покачивались яркие голубые колокольчики. Где-то стучал по стволу дятел, его стук отдавался в лесу эхом. Энни услышала, как у нее за спиной скрипнула дверь.

— Так, Энни Вирджиния, что происходит?

По тихому голосу отца Энни поняла, что он для того и вышел за ней на веранду, чтобы задать этот вопрос. Она сделала вид, что не понимает.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь, что я имею в виду. Всякий раз, когда ты произносишь имя Ника, ты краснеешь, как подросток, и последние две недели я тебя почти не вижу. Ты там делаешь намного больше, чем просто сидишь с ребенком. Вчера ночью я слышал, как ты говорила по телефону. Ты объясняла Терри, что Ник тебе просто друг. Так что, похоже, не я один это заметил.

— Это не любовь, — тихо сказала Энни.

Но, вопреки своему утверждению, сама Энни не была в этом уверена. Когда она была с Ником, она чувствовала себя юной, сильной и смелой, мечты больше не казались ей неосуществимыми. В браке она чувствовала себя совсем не так. Тогда она считала, что ее мечты — это забавы, которым место в детстве, а когда начинается взрослая жизнь, их нужно убирать подальше.

— Ты это делаешь, чтобы отомстить Блейку?

— Нет. В кои-то веки я не думаю ни о Блейке, ни о Натали. Я делаю это для себя.

— Это справедливо?

Энни повернулась к отцу:

— Интересно, почему это только женщины должны быть справедливыми?

— Я думаю о Нике. Я знаю этого парня очень давно. Даже когда он был мальчишкой, у него были глаза человека, который много чего плохого повидал. Когда он стал встречаться с Кэти, я благодарил Бога, что с ней, а не с тобой. Но потом он остепенился и стал лучшим копом, какого только видел этот город. Мы все видели, как он любил Кэти, а уж в дочке и вовсе души не чаял. А потом Кэти… С ней случилась эта история, и Ник расклеился. Волосы у него поседели как-то разом, и каждый раз, когда я его видел, я вспоминал о том, что случилось. Эта перемена была явным свидетельством его горя. Его, конечно, никто не винил, но он сам себя винил, это было ясно. Нельзя было без сочувствия и сожаления смотреть на это.

— Зачем ты мне все это рассказываешь?

— Энни, ты — боец, а он…

— Ха! Что ты говоришь, папа, я — самая настоящая тряпка.

— Нет, Энни. Ты никогда не оценивала себя объективно. Внутри тебя есть стальной стержень, и он был всегда. Ты видишь мир в светлых красках, твой стакан всегда наполовину полон.