Катрин Денев. Красавица навсегда - Плахов Андрей Степанович

Денев, чьи фотографии в конце 60-х годов украшали обложки делающих погоду американских журналов «Лайф» и «Лук» (что считалось верным намеком на присуждение актрисе «Оскара»), рассматривала заокеанские гастроли всего лишь как интермеццо в своей карьере. «Оскар» опять улыбнулся ей спустя четверть века – но связано это было не с голливудскими фильмами, а со стопроцентно французской исторической мелодрамой «Индокитай».

Режис Варнье не принадлежит к числу кинематографистов от Бога, но он примерный профессионал. Критик Михаил Трофименков написал о нем: «Глянцевый режиссер, Варнье нашел свое призвание в съемках мелодраматических блокбастеров во славу француженок. В «Индокитае» или «Французской женщине» его героини стойко проходили через все треволнения истории ХХ века, совмещая борьбу с французским колониализмом во Вьетнаме или нацистскими оккупантами с бурными адюльтерами. Кино, старомодное с точки зрения киноязыка, но восходящее к традиции кинороманов, любимых широкой публикой»[30]. «Индокитай», отмеченный в 1993 году «Оскаром» как лучший иностранный фильм, имел особенный успех. В фильме впечатляли влажные тропические пейзажи, декадентский колониальный быт, показанный с легким оттенком эксгибиционизма, и ритуалы буддистского Востока, которые опять вошли в моду после фильма Бернардо Бертолуччи «Последний император». Главной соперницей картины Варнье в оскаровском соревновании была «Урга» – одна из лучших картин Никиты Михалкова, тоже полная ориентальных и мультикультурных мотивов. Но, конечно, слово Вьетнам больше говорит американцам, в том числе и членам оскаровской академии, чем Внутренняя Монголия. Кроме того, «Урга», сделанная современными кинематографическими средствами, идеологически тяготела к консервативному патриархату. Наоборот, победа «Индокитая», в принципе принадлежащего обжитой сфере «папиного кино», была достигнута благодаря феминистски окрашенному женскому образу, созданному Катрин Денев, хотя адюльтеры в общем-то тут не при чем.

Ее героиня Элиана родилась во Вьетнаме, никогда не была в Европе и считает себя азиаткой. От отца она унаследовала каучуковые плантации и властный характер. Ее личная жизнь не сложилась, хотя у местной гранд-дамы по-прежнему есть влиятельные поклонники, среди них начальник сайгонской службы безопасности Ги (Жан Янн). В возрасте, когда женщины на Востоке уже ничего не ждут от жизни (к тому же дело происходит полвека назад), Элиана влюбляется, и не без взаимности, во французского морского офицера Жан-Батиста (Венсан Перес). Ее соперницей оказывается горячо любимая приемная дочь – вьетнамка Камилла (Лин Дам Фан). Камилла рожает от Жан-Батиста ребенка, но вскоре оба родителя попадают в ворох политических конфликтов, подвергаются репрессиям с обеих противоборствующих сторон – и ребенок остается на руках у Элианы.

Французы считают Жан-Батиста изменником – и из-за его романа с аборигенкой, и потому, что он не скрывает своего отвращения к развязанной колонизаторами работорговле. Перед отправкой в Брест, где предстоит суд, его устраняют, боясь публичных разоблачений. Возможно, в убийстве замешан и мстительно ревнивый Ги. Камилла тоже пострадала за связь с врагом. Отсидев срок в тюрьме и выйдя на свободу, она отвергает свое прошлое – и приемную мать-соперницу, и полукровку-сына, выбирая карьеру в коммунистическом Вьетнаме. И только в 1954 году, когда кончается колониальная война, у нее возникает возможность встретиться с сыном во время Женевской конференции по Индокитаю. Элиана всячески способствует этому, но теперь Этьен, воспитанный как француз, не хочет встречаться с «какой-то вьетнамкой». Он говорит поседевшей Элиане: «Ты моя мама».

Это она рассказала ему во время прогулки по Женевскому озеру историю их семьи, которая стала сюжетом фильма. Но хотя история из разряда тех, что называют «душераздирающими», из нее не выпирает ни одного острого угла – как с точки зрения психологии, так и политической корректности. В фильме не отдается предпочтения ни французам, ни вьетнамцам, а на примере одной семейной драмы показывается, как история деформирует не только судьбы людей, но даже их генетику. «Индокитай» рисует борьбу вьетнамцев за независимость с уважением, но без пафоса и достаточно отстраненно. Он щадит ностальгические чувства французов по старым добрым временам, признавая неизбежность их конца. Он соблюдает баланс между французским патерналистским снобизмом и мультикультурным гуманизмом, который проявляет героиня Денев к своей вьетнамской подопечной, благородно уступая ей поклонника.

Если для многих жителей метрополии потеря Вьетнама отпечаталась в семейных легендах, для Катрин Денев это была абсолютно неожиданная роль и совершенно новый материал. Чтобы войти в него, она принялась читать литературу о Юго-Восточной Азии, в частности, проштудировала книгу Жана Угона «Азиаты». Но как актриса она воспринимает мир прежде всего чувственно. Ключ к образу своей героини и фильма в целом Денев нашла, только проведя три месяца на съемках во Вьетнаме и Малайзии, окунувшись в тропическую жару и растопив в ней свою «ледяную элегантность». Больше всего ее поразил ослепительно белый дневной свет, так не похожий на изменчивый парижский. И нескончаемый людской муравейник.

Первой снималась сцена, где Элиана идет сквозь толпу освобожденных политкаторжан и ищет в ней свою дочь. В обтягивающем платье цвета запекшейся крови, с зачесанными назад волосами и ниткой коралловых бус на шее она выглядит трагической фигурой скорби. Серая усталая масса людей с опущенными плечами тупо толкает, отпихивает это чуждое тело, но светловолосая европейская женщина упрямо движется вперед через море узкоглазых лиц. Пока не натыкается на Камиллу: в свои двадцать семь лет она, полуседая, выглядит не моложе Элианы.

Катрин Денев вспоминает, как трудно дался ей этот эпизод, один из самых сильных в фильме, и считает, что ей удалось его сыграть на чистом вдохновении – именно потому что не было времени подготовиться. Если бы сцена снималась в порядке хронологии, то есть ближе к концу фильма, актриса бы не выдержала, сорвалась. Ибо, по ее словам, «сама бы этой сцены в реальности не пережила». Ибо за это время как никогда прежде сроднилась со своей героиней, ощутила ее как только можно ощущать сестру-близнеца.

У них с Элианой действительно много общего, и Денев, играя ее, сильнее проявляла присущие ей самой бесстрашие, цельность и волю к жизни. Она ощущала себя как «вторая душа Элианы – более бледная, более слабая». Словно нож в масло, она входила не в роль, а в саму плоть Элианы, будучи «слабонервнее и пугливее». Она почувствовала себя такой, как эта монументальная женщина – не испорченная европейской цивилизацией, чистая и строгая, как этот свет, этот воздух, эта земля – Индокитай. Элиана терзала себя молча: никогда не плакала по ночам в подушку – но и никогда не улыбалась. Денев тоже за несколько месяцев ни разу не улыбнулась.

Она жила под постоянным страхом, что не справится с жизнью своей героини, что окажется недостойной ее. Она привыкла ее заговаривать, умоляла: не будь такой суровой, давай поплачем вместе! Но та сжимала зубы, засовывала руки в карманы и шла вперед. Все это стоило огромной затраты нервов, и еще долго после съемок Денев не могла восстановить нормальный сон и с трудом выдерживала разговоры об этом фильме. Для нее это было равнозначно тому, как если бы ей ампутировали ногу, и потом пришлось смаковать подробности этой операции.

Знаменитый американский критик Роджер Иберт написал: «Денев плывет сквозь фильм, как ангел. Она как всегда прекрасна в этой роли своей жизни, она охватывает десятилетия, нет, века, и проблема не в том, чтобы сделать ее моложе для первых сцен, а чтобы состарить для последних. Ее безмятежность перед лицом кризиса, возможно, слишком совершенна; более земная женщина должна быть лучше связана с реалиями страны. Это Скарлет в своих нарядах, но не Скарлет, которая выкорчевывает картофель»[31].

Пятидесятилетнюю Денев не смутила довольно рискованная любовная сцена в машине, которую, правда, в окончательном монтаже сильно подрезали. Ей, заслуженной артистке, пришлось по роли получить от своего молодого партнера Венсана Переса порцию унижений и даже пощечину. Но любовные страсти было играть куда привычнее, здесь Денев чувствовала себя более искушенной и менее уязвимой. Гораздо большим драматизмом были наполнены для нее отношения с Камиллой. Когда на официальной премьере в Ханое вьетнамцы говорили, что не понимают, как их соотечественница могла бросить ребенка, Денев с ними спорила, говорила: вам легко морализировать, надо спросить у тех, кто побывал в концлагерях. Но сама она вместе с Элианой, кажется, так до конца и не простила Камиллу, которая зачеркнула свое прошлое, оставила всех своих любимых, чтобы не сойти с ума.