Зверобои залива Мелвилла - Петер Фрейхен

Не переводя дыхания, он добежал до нашей хижины и закричал, что есть мочи:

— Умиарссуар! Умиарссуар!

Я еще спал, но эскимосское слово, означающее корабль, всегда имеет магическое воздействие, независимо оттого, произносится ли оно совсем тихо, чуть различимо, или громко, с нотками птичьего крика и воя собаки. Это слово всегда услышишь, всегда поймешь в хаосе тысячи других звуков. Я вскочил.

— Корабль! Корабль! — закричал я по-датски.

— A ship! A ship! — заорал я по-английски.

Не прошло и нескольких секунд, как все бросились на вершину острова. Итукусук сперва не поверил своим глазам, но теперь уже не было никакого сомнения. Далеко-далеко в море виднелись три мачты. Однако, прежде чем мы смогли определить, идет ли один корабль или два, мачты исчезли. Мы боялись пошевелиться; нам казалось, что все это видение, плод нашей фантазии, мираж, представший перед нашими глазами; однако никто из нас не посмел сказать об этом вслух. В полном молчании мы ждали несколько минут, и мачты вновь показались. Кораблей было два, но они, казалось, шли вверх килем! Китобои пришли в отчаяние. Но я заверил их, что такие миражи — обычное явление в арктических районах.

Вскоре мираж пропал, и вместо него появились два настоящих судна с мачтами наверху. Теперь мы ясно могли различить, что это китобойные суда, а также, что они плыли по направлению к острову. Нам надо было лишь привлечь их внимание и удостовериться, что они заметили нас. Однако сейчас было не время что-либо предпринимать, так как суда находились слишком далеко. Я предложил поэтому спуститься обратно в лагерь и чем-нибудь развлечься, а также поесть еще раз всем вместе.

Другим не очень-то хотелось уходить с наблюдательного пункта. Ведь это красивейший вид из всех возможных, утверждали они, но Ольсен согласился, что все же не мешало бы подкрепиться, пока нам здесь нечего делать. Ему как раз не мешало бы съесть миску горячего медвежьего супа, сказал он, а затем жареного тюленьего мяса. Таких яств он, наверное, скоро не получит.

— Я буду рад, если никогда в жизни не увижу больше ни медведя, ни тюленя, ни моржа! — вскричал Рокуэлл. — Я намереваюсь, — сказал он, отправиться прямо в Штаты и в ближайшие годы питаться лишь апельсиновым и томатным соком, блинами и кукурузным хлебом.

Мы все посмеялись над его мечтами; теперь нам можно было острить.

Меквусак, как обычно, приготовил пищу и торжественно подал ее, однако китобои никак не могли спокойно сидеть и есть. Рокуэлл вообще не хотел спускаться вниз, а другие то и дело бегали наверх, чтобы посмотреть, продвигаются ли суда. Когда мы, наконец, покончили с нашей последней совместной трапезой на острове Тома, я созвал всех обсудить, что нам предпринять. Нам необходимо, чтобы нас заметили с судов, в противном случае они просто пройдут мимо нас. Подплыть к острову не дают льды. Решили поэтому привязать одну из самых больших тюленьих шкур к длинному веслу. Это должно было изображать наш флаг. Двое с флагом пойдут по льду, пока не встретят судно. Им следовало по пути взбираться на каждый небольшой айсберг и размахивать флагом, пока их не заметят. Знаменосцами выбрали Семундсена и Ольсена. Они сейчас же отправились и вскоре затерялись во льдах.

Все остальные быстро забрались на вершину и обнаружили, что корабли значительно приблизились. Наши товарищи, шедшие по льду, виднелись уже как две черные точечки на снегу, но, казалось, они вообще не движутся. Мы считали, что те двое идут слишком медленно, а кто-то заявил, что они делают это нарочно. Рокуэлл высказал предположение, что они, пожалуй, готовы провалить всю спасательную экспедицию, чтобы только еще побыть у женщин на мысе Седдон. Нами настолько овладело нетерпение, что мы всерьез обсуждали эту возможность.

Спустя два часа никто вообще уже не мог различить Семундсена и Ольсена. Впереди явно был торосистый лед, поэтому их и невозможно было видеть, но Рокуэлл высказал предположение, что они провалились в трещину. Меня он уговаривал послать двух других для спасения, но я разъяснил ему, что это напрасный труд. Если мы не можем разглядеть их отсюда, то уж во всяком случае их никак нельзя найти в торосах, ведь на льду следов не остается.

Нам приходилось терпеливо ожидать, а пока суда приближались, мы в корне изменили свое мнение о капитане. Еще совсем недавно капитана "Хортикулы", да и всех капитанов вообще, мы считали бесчеловечными мерзавцами. Теперь они вдруг превратились в геройских и бескорыстных людей, которые делают все для спасения отбившихся китобоев.

Вдруг с Пабло де Соуза опять случился припадок. Он заявил, что не может больше ждать и намеревается пойти навстречу судам. Пабло сказал также, что пойдет один и не станет жалеть, если никогда не встретит нас в этой жизни. До подхода судов оставалось еще много часов, и португалец не отдавал себе отчета, что он совершенно потеряется во льдах. Я пытался объяснить ему, что Семундсену и Ольсену не так-то легко добраться обратно до острова; им грозила опасность быть унесенными на север, а тогда судам никак уже не найти их.

"Нет, — заявил Пабло, — они дезертировали". Он был уверен, что теперь они уже находятся на борту китобойца, жрут вовсю и плюют на всех нас. Поэтому Пабло готовился пуститься в путь, и я подумывал, что его придется удержать силой. Тут мы опять обнаружили наших двух посланцев. Они возвращались на остров Тома и, достигнув берега, рассказали, что ледовые условия в море ужасные. Их так несло вместе со льдом, что они потеряли было всякую ориентировку, поскольку каждая льдина вертелась по своему усмотрению. И сейчас, по их мнению, нет никакой возможности достигнуть судов.

Нам ничего не оставалось, как ждать, хотя это было невыносимо тяжело. Надо иметь нечеловеческое самообладание, чтобы сидеть на острове сложа руки, не зная, заметили ли нас на судах. То один, то другой продолжал размахивать самодельным флагом, но так и не видел какого-либо ответного сигнала. Они не давали выстрелов из пушек и не выпускали ракет, как обычно, когда подают сигнал отбившимся морякам.

Поднялся резкий ветер, нагнавший на нас холодный дождь, и трудно было разжечь костер. Но в тот момент мы об этом и не думали, поскольку днем огонь все равно незаметен; кроме того, ветер мог взломать лед, тогда судам будет легче подойти к острову. Все стояли на вершине и наблюдали за ними и готовы были впасть в отчаяние каждый раз, когда суда меняли курс. Люди орали во всю мочь, как будто их могли услышать на кораблях. Португалец форменным образом впал в истерику. Он кричал, ругался и плакал. И в конце концов им овладело состояние апатии. Больше его ничто не интересует, заявил он нам. Если суда не подойдут до ночи, он и жить не захочет. Когда этот день кончится, он бросится в воду.

Я действительно испугался за беднягу Пабло, но Ольсен велел мне оставить его в покое, он, мол, скоро отойдет. Вскоре настал черед Билла Раса; теперь ему захотелось пойти навстречу кораблю, наши печали скоро развеются, сказал он.

— Вы оставайтесь на своих местах, — сказал нам Билл, — и развлекайтесь, как можете. Я пошел к судам, и не желаю, чтобы кто-либо вмешивался в мои планы; но я обещаю вам скоро вернуться, и тогда ваши тревоги будут позади!

Раса готовился отправиться в путь один. Мы убеждали его, что даже если ему удастся направиться прямо к кораблям, что, впрочем, совершенно исключается при данных условиях, — все равно стемнеет раньше, чем он доберется до них. Дождь усилился, видимость ухудшилась, и он безусловно заблудится, и мы не сможем его разыскать. Однако Раса сказал, что он разбирается в этих делах лучше нас. Может быть, такое предприятие и настоящее безумие, но ему на все наплевать. Он во всяком случае охотнее погибнет во льдах, чем проведет хотя бы еще одну ночь с нами.

В подобных ситуациях я всегда следую тактике моих друзей эскимосов. Я предложил заняться делом, которое могло отвлечь его внимание, а именно: поесть! Я не очень надеялся, что Билл согласится, но мне все же удалось заставить его подумать о чем-то другом.

Билл Раса принялся ругаться по поводу нашей никчемной собачьей еды. Достаточно того, что придется провести еще одну ночь в этой убогой хижине, брюзжал он, да еще смотреть несколько часов подряд на наши похабные, вонючие, бородатые рожи, которые с трудом отличишь от грязи, сала и крови, от всего того сырого мяса, которое мы поглотили… Один наш вид вызывает у него тошноту, сказал Билл, пересыпая слова отборной руганью. И еще есть с нами! Ни в жизни он не притронется к чему-либо, что изготовит этот дикарь. Нет! Нет! Нет! Это, кроме того, опасно, — продолжал он, поскольку еда отравлена. Билл утверждал, что у него такое чувство, будто у него глисты.

— Откуда взялись глисты? — спросил я спокойно.

Эта реплика еще более разъярила Билла.

— А почему я должен это знать? — проревел он в ответ. Его отец всегда говорил, что от сырого мяса заводятся глисты, в особенности если ешь его без хлеба и картошки. Я миролюбиво заметил, что, по всей вероятности, отец Билла не был большим специалистом в этой области. Однако это замечание совершенно вывело его из себя.