Третий ангел - Виктор Григорьевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
...Услыхав, что он не зван на свадьбу, Грязной сначала снисходительно отмахнулся. Полно врать! Какая ж свадьба без царёва любимца Васютки Грязнова? Первый затейник на любом пиру, первый балагур. Узнав, что и впрямь незван, кинулся к Малюте. Лениво выслушав Грязнова, тот хладнокровно буркнул:
— Ин не по чину тебе. Кто ты есть таков? Псарь был — псарём остался.
Дрожа от обиды, Грязной выпалил с угрозой:
— Попомни, Малюта!
— Никак пугаешь? — ухмыльнулся Скуратов.
— Может и пугаю, — со значением молвил Грязной. — Помнишь тот разговор наш тайный? Как ты царя поносными словами честил? Как кровью вязать его хотел, помнишь?
Брякнул и тут же прикусил язык, ан, поздно! Мутно-зелёные глазки вспыхнули и погасли.
— Какой такой разговор? — мирно удивился Малюта. — Ступай, похмелись, а то несёшь неподобное.
Вечером Грязной скликнул родню. Грязновы нынче люди немалые, за годы опричнины успели возвыситься. Григорий Большой Грязной стал ближним царёвым спальником, Гришка Меньшой-Грязной — судьёй опричного двора, Василий Ильин-Ошанин тож возле двора обретался. Услышав про стычку с Малютой, седой как лунь спальник Григорий Грязной отвесил младшему братцу затрещину.
— С кем тягаешься, ослоп?! Отдал нас всех в трату!
— Ладно, ещё поглядим, чья переважит, — огрызнулся Васька.
— И глядеть нечего! — гневно сказал Григорий. — Сильненьким стал Малюта, нам не по зубам. Царь ноне одному ему верит. Из-за твоего языка, Гришка, нам всем карачун придёт. Я, чай, до свадьбы жить осталось.
— Эх, прозевали мы случай, когда царь невесту выбирал, — вздохнул Ошанин. — Свою надо было подкладывать. Тогда бы не Малюта, а мы сейчас на царёву свадьбу гостей скликали.
— Погоди завывать, — оборвал троюродного брата Васька. — Невеста ещё не жена.
— Ты это про что? — остро глянул на него Григорий.
— Извести её надо! Сыпануть отравы! — прямо рубанул Васька. — Тогда и Малюта ни с чем останется. Опять смотрины будут, а тут уж мы не упустим.
— Легко сказать, извести, — буркнул Григорий. — Её Малюта как пёс стережёт. За семью замкам держит. Еду-питьё до неё трижды пробуют.
10.
Ежели у Василья Собакина закружилась голова от счастья, то жена его, Аграфена, и вовсе умом тронулась. И то сказать: давно ли в простых жолтиках по двору шлёндала и нате вам, тёща государева! Доченька, родное чадо, в царицы вышла, царя в зятья заполучила! Ну как этакому поверить? По три раза на дню принималась плакать, вскрикивала, всё думала сон. Часу на месте усидеть не могла, то и дело вскидывалась, подхватывалась куда-то бежать, хлопотать да муж за подол удерживал:
— Куда? Окстись! Невместно тебе, теперича есть кому бегать.
На следующий день после смотрин принял государь своих новых сродственников, щедро жаловал чинами и поместьями. Аграфена, стал быть, сделалась боярыней. Одарив Собакиных, царь задумчиво поиграл кустистыми бровями и молвил:
— Молите Господа, чтоб дочь ваша сына мне родила. Сына хочу!
Понимать царя следовало так: для того и вывел вас из ничтожества, для того и выбрал вашу дочь из толпы знатных красавиц, чтобы сына родила, чтобы дала движение роду царскому.
— Гляди, Аграфена, — со значением сказал ей муж, когда воротились в новые палаты, — надо, чтобы Марфа беспременно сына родила. Тогда царь сына Ивана от наследства отставит, а внучка нашего наследником сделает!
От таких слов и вовсе впору было рехнуться. Внучек, кровиночка, плод чрева дочерина, государем станет! И что с того, что у царя уже есть два сына? Один строптив, отцу неугоден, другой больной и умом слаб. Опять же последыш отцовой душе всегда милее.
Вслед за радостью тучей надвигался страх. А ежели девку родит? Дочка царю ненадобна. Удел царевны терем запертый. А ну как окажется Марфа вовсе неплодна? Нет страшней беды, чем безродие. Видывала Аграфена, как с великим плачем и исступлением молились в храмах знатнейшие княгини да боярыни, чтобы дал им Господь прижити чада мужеска пола. Сколь жён неплодных силой в монастырь сосланы! Сколь жён ради бесчадия поносимы, оскорбляемы, биемы от мужей!
Опять же род царский по мужской линии неплодовит. Туго рождались дети у Рюриковичей. Симеон Гордый с женой развёлся из-за неплодия. Дед царёв от второй жены гречанки одних девок рожал. Отец государев с первой женой двадцать лет прижить наследника не могли. Да и вторая жена, Глинская-то, только на пятый год понесла, и то, сказывают, не от мужа, прости, Господи, мою душу грешную!
А ещё беда — немолоденек царь, блудом ослаблен. Сумеет ли Марфа воспринять его жидкое семя своим щедрым молодым лоном и произвести здоровое чадо? Помоги ей, Пресвятая Богородица!
Старая мамка, с которой поделилась своими страхами Аграфена, уверенно посоветовала:
— Надо в Замоскворечье идти, к тамошним ведуньям. Они помогут. Туда и покойный государев батюшка хаживал, когда государыня зачать не могла. Самолучшая ворожейка на Кисловке живёт, возле церкви Иоанна Милостивого. Хочешь, госпожа, сама иди, хочешь сюда приведу.
Прежде, чем звать знахарку, долго маялась. Велик грех с ведуньями знаться, да только кто не грешит? Без наговоров да наузов ни одно дело на Руси не обходится. Молитвы молитвами, а чуть что все к знахарям бегут. Короче, решилась.
К ночи привела нянька кисловскую бабу-ведунью. Восемьдесят годов, а зубы как у молодой щуки. Глаз круглый, зоркий. Всё кругом обшмыгала, всё сразу поняла. Рассказала про себя:
— Есть ворожеи злые, я — добрая. След не вынаю, на ветер не насылаю. Лечу травами, на соль заговариваю.
Сговорились встретиться через день. Велела взять с собой вещь, Марфинькину рубашку. Денег запросила сколь не жалко. Собиралась Аграфена тайно от мужа. Знала: заробеет, не пустит. Вечером вместе с мамкой отправились на Кисловку. Жила ведунья в ветхой избушке, всюду обтыканной пучками трав. Усадив гостью, тотчас принялась за дело.
Сначала попросила марфинькину рубашку. Оторвала ворот и сожгла на печной загнетке, напевно приговаривая:
— Какова была рубашка на теле, такой бы муж до жены был.
Потом взяла щепотку
