Самые скандальные треугольники русской истории - Павел Кузьменко

В 1927 году он писал из Марселя своему другу еще со времен Одесского коммерческого училища Исааку Лившицу: «После трехмесячного пребывания в Париже переехал на некоторое время в Марсель. Все очень интересно, но, по совести говоря, до души у меня не доходит. Духовная жизнь в России благородней. Я отравлен Россией, скучаю по ней, только о России и думаю».

Здесь стоит немного рассказать об этом человеке Исааке Лившице и о том, как Бабель зарабатывал литературой. Лившиц был на два года старше Бабеля. Это не помешало подружиться им еще детьми и сохранить дружбу на всю жизнь. Лившиц в Одессе начал работать журналистом, редактором целого ряда изданий. В 1920 году чуть было не отправился вместе с Бабелем в Первую конную армию. В 1922 году он с семьей переехал в Москву, где устроился редактором и до конца своих дней трудился около литературы. И около Бабеля до конца его дней.

Аккуратный тезка был хранителем части архива Исаака Бабеля и всех изданий его прозы. Когда писателю что-то требовалось из прежней редактуры своих текстов, из старых договоров с издательствами и журналами, он обращался к другу Изе, и у того находилось всё. А, кроме того, во время длительных поездок писателя по стране или за границей Лившиц был литературным агентом Бабеля в отношениях с издателями. В их обширной переписке много о чем говорится, но почти в каждом письме о главном, то есть о деньгах.

Это во второй половине тридцатых годов Бабеля почти перестали печатать. А до этого издавали очень даже охотно. Достаточно сказать, что, несмотря на критику Буденного, «Конармия» выходила отдельной книжкой 7 раз! Не говоря уже о том, что отдельные рассказы печатались в журналах всей страны неоднократно. «Конармия» целиком включалась в авторские сборники 1934 и 1936 годов. Да еще переводилась на иностранные языки, издавалась за рубежом.

Двадцатые годы, начало тридцатых можно в какой-то мере назвать золотыми для писателей. Литературные издательства, журналы еще не были связаны по рукам и ногам идеологическими путами, как это было в годы усиления сталинской диктатуры, хрущевской оттепели и брежневского застоя. Не были и связаны путами коммерции, как это началось в девяностые и продолжается по сей день. И маститых, и начинающих писателей издавали без особенных проблем.

В замечательном романе Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой теленок» описывается, как Остап Бендер написал киносценарий «Шея» и без проблем получил за него деньги на Черноморской кинофабрике. Ситуация, конечно, юмористическая, но не слишком далекая от жизни. Так же Остап мог бы заработать и в издательстве. Исаак Бабель обошел Бендера, потому что иногда ему удавалось зарабатывать, вообще ничего не сочиняя.

Работало его имя. В стране резко росло число грамотного населения. Литературные поделки множества политически безупречных, но бездарных пролетарских и крестьянских писателей не могли удовлетворить всех запросов новых и старых грамотных, особенно молодежи. А неподражаемый стилист Исаак Бабель создавал высококачественную литературу. Он был, наконец, просто моден. Его литература попутчика находилась в оппозиции генеральной линии компартии, а значит, ее чтение слегка тешило самолюбие читателя — читаю, дескать, и не боюсь.

Вот почему Бабель нередко обещал журналам новые вещи для публикации, брал аванс и тут же забывал о своих обещаниях. А золотое для писателей правило «авансы не возвращаются» тогда в основном соблюдалось.

Вот что писал в своем дневнике несколько позже, в 1931 году главный редактор журнала «Новый мир»

В. Полонский. «Искусство его вымогать авансы изумительно. У кого только не брал, кому он не должен — все под написанные, готовые для печати, новые рассказы и повести. В „Звезде“ даже был в проспекте года три назад напечатан отрывок из рукописи, „уже имеющейся в портфеле редакции“, как объявлялось в проспекте. Получив в журнале деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись „вставить слово“, повертел ее в руках — и, сказав, что пришлет завтра, унес домой. И вот четвертый год рукописи „Звезда“ не видит в глаза. У меня взял аванс по договору около двух с половиною тысяч. Несколько раз я перечеркивал договор, переписывал заново, — он уверял, что рукописи готовы, лежат на столе, завтра пришлет, дайте только деньги. Он в 1927 году, перед отъездом за границу, дал мне даже название рассказа, который пришлет ровно 15 августа. Я рассказ анонсировал — и его нет по сие время. Под эти рассказы он взял деньги — много тысяч у меня, в „Красной нови“, в „Октябре“, везде и еще в разных местах. Ухитрился забрать под рассказы даже в Центросоюзе. Везде должен, многие имеют исполнительные листы, но адрес его неизвестен, он живет не в Москве, где-то в разъездах, в провинции, под Москвой, имущества у него нет, — он неуловим и неуязвим, как дух. Иногда пришлет письмо, пообещает прислать на днях рукопись, — и исчезнет, не оставив адреса…»

И все же, трезво глядя на вещи, можно смело предположить, что литературные заработки Бабеля никогда не достигали таких масштабов, в каких измеряются заработки Дарьи Донцовой. И так, чтобы при этом больше года сносно жить во Франции, лишь иногда докучая Исааку Лившицу с просьбой выслать денег. У Бабеля был тайный источник доходов. ОГПУ нужным сотрудникам не отказывало ни в чем. Таким образом, обеспеченное существование Бабеля во Франции привело к появлению нескольких новых рассказов и еще одному произведению. Дочери Наташи. В конце 1928 года Бабель вернулся в СССР. А в июле 1929 года Евгения Гронфейн родила Наталью Исааковну.

Тем временем Николай Ежов с июля 1927 года успешно трудился в орграспредотделе ЦК и уже в ноябре стал заместителем Москвина. Как человек простой и душевный, Николай Иванович даже подружился с начальником, стал бывать у него дома. Зять Москвина, писатель Лев Разгон вспоминал: «Сидел за столом тихий, немногословный, слегка застенчивый, мало пил, не влезал в разговор, а больше вслушивался». Сердобольная супруга Москвина все старалась подкармливать маленького, скромного «воробушка», как она называла Ежова. Через 10 лет «воробушек» распорядится арестовать и бывшего начальника с супругой, и их зятя. Москвин будет расстрелян. Отношения с заботливой супругой у Ежова постепенно портились. Кстати, стали портиться они с Гладуном и у вернувшейся в Москву Хаютиной. Гладун тогда уже работал в ВЦСПС[18], а она поступила в «Крестьянскую газету» машинисткой. Женя вообще-то хотела стать журналисткой. Но главред газеты Семен Урицкий, почитав ее пробные заметки, ей заявил прямо в постели, что писать не стоит. Она и бросила.

Александр Гладун часто уезжал в командировки. Летом 1928 года Евгения поехала отдыхать в Сочи без него. А Николай Ежов отправился туда без супруги. Все сошлось. Подающий надежды партийный функционер под южным небом у ласкового моря стал любовником симпатичной машинистки. В его жизни впервые встретилась такая — красивая, раскованная, любившая выпить и попеть, способная заняться сексом даже не в самых подходящих для этого местах. А законная супруга Антонина на полном серьезе читала по вечерам «Капитал», обсуждала его с мужем и называла супруга товарищ Николай. Коротышка действительно влюбился.

А вот Гладуна Ежов в страшные годы пощадил как родственника по Женечке. Зато не пощадил Берия. Александра Федоровича арестовали в 1939 году, и он охотно дал правдивые и фантастические показания на Ежова. Какие и требовалось.

«Ежов появился в нашем доме в ноябре 1927 года[19]… С того времени Ежов стал бывать у нас почти ежедневно, иногда не только вечером, но и днем. Для лучшей конспирации наших сборищ Ионов[20] посоветовал их называть „литературными вечерами“, благо нашу квартиру стал посещать писатель Бабель, который часто читал свои неопубликованные рассказы… Он негодовал на политику партии в литературе, заявляя: „Печатают всякую дрянь, а меня, Бабеля, не печатают…“

Бывая на этих так называемых „литературных вечерах“, Ежов принимал активное участие в политических разговорах… хвастливо заверял, что в ЦК ему полностью доверяют и продвигают по работе. Эти хвастливые разговоры очень действовали на Евгению Соломоновну и всех остальных, делали Ежова „героем дня“. Вовлечение в шпионскую работу Ежова взяла на себя Евгения Соломоновна. Он был в нее безнадежно влюблен и не выезжал из ее комнаты…

Ежов сошелся с моей женой, они стали открыто афишировать эту свою связь. На этой почве у меня с женой произошли раздоры. Она доказывала мне, что Ежов восходящая звезда и что ей выгодно быть с ним, а не со мной… В начале 1929 года я уехал на посевную кампанию в Тульскую губернию. Когда вернулся из командировки, Хаютина рассказала мне, что после ряда бесед с Ежовым ей удалось его завербовать для работы в английскую разведку, и для этого, чтобы его закрепить, она с ним вообще сошлась и что в ближайшее время они поженятся. При этом она просила меня официально развода не устраивать, но близости ее с Ежовым не мешать…»