Московский апокалипсис - Николай Свечин

Первым делом Пётр зашёл в почтовую контору и отослал письмо матушке. Известил её о радостных изменениях в своей судьбе и о том, что едет на войну. Теперь можно было возвращаться. Там, верно, все как на иголках: ждут, вернётся ли он или сядет опять в Бутырку… Надо было скорее успокоить товарищей. Извозчики уже появились в Москве, но драли безбожно дорого. Пётр сторговался за полтину серебром, уселся в обшарпанную бричку и покатил. Эполеты давили ему на плечи. Да, он уже носил и саблю, и пехотный тесак – но не лёгкую офицерскую шпагу! И погоны тоже носил, но те были французские и надевались для маскировки. А тут свои и законные! Прапорщику казалось, что все прохожие обращают внимание на его орден и счастливый вид. В голове крутилась фраза из кутузовского приказа: “немедленно прибыть для прохождения службы”. Да, он теперь офицер, не хозяин сам себе, и идёт война. Они с другом отправятся в действующую армию уже завтра. Ну, может, послезавтра… Будут вдвоём гнать французов и искать при этом своих женщин. И конечно найдут!

Подъезжая к Остоженке, Пётр зажал в кулаке Сашин Георгиевский крест. Надо будет сразу обрадовать товарища! Вдруг он заметил перед домом забрызганные грязью дрожки. Это ещё кто? Ельчанинов приехал? Или…

С бьющимся сердцем Ахлестышев вбежал в парадное. Из гостиной доносился разговор. Он хотел кинуться туда и не мог – ноги отказали ему… Пётр прислушался. Громкий голос Мортиры сообщал кому-то:

– …И вот мы слышим крики наших казаков! Пальба, лошади ржут, сабли звенят… Ужас какой! А потом в кибитку просовывается вот такая рожа, едрит его в туды!

– А что Полестель? – спросил Саша-Батырь.

– Хитрый оказался, говнюк! Наклеил заранее бороду, оделся мужиком – так его и не сыскали. Убёг, ети его разэдак!

Пётр стоял и слушал, не в силах сдвинуться с места. Где же Ольга? Она пока молчит, или её там нет? И вот раздался милый знакомый голос. И очень усталый; бедняжка, что она пережила…

– Александр Калинович, но когда же вернётся Петя? Я так беспокоюсь. Что, если его арестовали как беглого каторжника? Не допущу, до государя дойду!

– Да будет вам, Ольга Владимировна! С его-то заслугами… – отвечал налётчик, но в голосе его слышалась неуверенность. – Ждём ещё полчаса, и я сам отправлюсь в дом обер-полицмейстера!

– Чтобы и вас там схватили? Нет, я поеду. Не пожалею ни денег, ни связей… Выкуплю, пусть всё заберут! Ничего мне не надо, кроме него.

Повисла тягостная тишина, потом послышался грустный-грустный Ольгин голос:

– Вот сейчас откроется дверь, и войдёт Петя в арестантском халате…

Не в силах больше сдерживаться, Ахлестышев улыбнулся счастливой улыбой и шагнул в гостиную…

Эпилог 

Есть мнение, что пожар много способствовал украшению Москвы. С точки зрения архитектуры – пожалуй, да. Город столетиями застраивался бессистемно, без всякого плана. Каждый лепил свой угол, как бог на душу положит. На Тверской, против дома генерал-губернатора, находился большой обывательский огород… А место впадения Неглинной в Москва-реку жители превратили в вонючую свалку – и это под кремлёвскими стенами! Переезд столицы в Петербург сделал Первопрестольную городом ещё более затрапезным, далёким от начальственного взора. Блеск и лоск – там, где государь и его двор; Москва опростилась. Переделать её на правильных основах, с использованием современных градостроительных идей казалось невозможным. Проще было снести всё эту смесь дворцов и огородов, и создать на образовавшемся пустыре новый город. Так и вышло благодаря Наполеону…

Бульвары Садового кольца, прямые улицы, активное каменное строительство изменили Москву в лучшую сторону. Не было бы счастья, да несчастье помогло… Но как далось разрушение города его жителям? Как оно началось, и насколько было неизбежно?

Когда 11 июня 1812 года Великая армия переправилась через Неман, никто в Москве не предполагал, что она придёт сюда. Но силы врага значительно превосходили наши: 640 000 французов против 220 000 русских. И сразу началось отступление. Неудачное стратегическое развёртывание привело к тому, что Наполеон гнал перед собой армии Багратиона и Барклая де Толли, не давая им соединиться. Всё это усугублялось личной ссорой между генералами: они дружно писали друг на друга доносы государю. Уже 15 июня пал Могилёв, а 16 – Витебск. Но это было ещё далеко от Первопрестольной и никого не настораживало.

В середине июля в Москву на целых пять дней приехал Александр. Прямо из действующей армии. Он попросил дворянство и купечество оказать посильную помощь войскам. Дворяне объявили о созыве ополчения из числа своих крепостных: по одному ратнику от десяти мужиков. Это дало 32 000 ополченцев. Купцы собрали по подписке 2 400 000 рублей. Государь отбыл довольный, но сразу после этого начались отъезды дворянских семейств на восток.

6 августа неожиданно для всех пал Смоленск. Общество было поражено и стало роптать на военное командование. Бегство из города усилилось. Многие запасли лошадей и экипажи, но пока выжидали. Купечество сидело на месте: жалко было бросать дорогостоящие товары. Рядовые обыватели оставались спокойными и не помышляли о бегстве. Но чернь уже готовилась к погрому! Два купца, сидя ночью у раскрытого окна, подслушали разговор с улицы: тёмные люди договаривались о грабежах. Купцы выбежали и схватили одного из них. На допросе тот показал, что составилась шайка из 12 человек. Лиходеи собираются поджечь город, ударить в набат и, когда поднимется паника, идти грабить богатые магазины. Всё уже готово и начнётся по завершении полнолуния. Власти сумели арестовать лишь троих из этой шайки, остальные скрылись.

Ещё более страшную вещь задумал небогатый дворянин Наумов. Он сколотил огромную банду из 600 (!) дворовых людей дурного поведения. Громилы были разделены на отряды. Каждый знал, что именно он должен жечь и грабить; ждали только сигнала… Наумов собирался начать погром с приближением французов. Когда власти узнали о заговоре и начались аресты, главарь скрылся. Несомненно, его “кадры” приняли потом действенное участие в Московском пожаре…

В целом, однако, ситуация в городе была спокойной. За настроениями москвичей внимательно наблюдал генерал-губернатор граф Ф.В. Ростопчин. Он использовал необычное для тогдашней России средство: сообщал военные сводки населению специальными бюллетенями. Не лишённый литературного дарования, граф часто сам сочинял тексты этих сообщений. Известные в истории, как “ростопчинские афишки”, они были написаны языком, который автор считал простонародным. И потому доступным пониманию тупых москвичей… Современники оценивали эти бюллетени по разному. Ростовский городской голова купец Маракуев охарактеризовал их так: “Глупые афишки Ростопчина, писаные наречием деревенских баб, совершенно убивали надежды публики”. А поэт Глинка утверждал: народ, читая афишки, впадал в патриотический экстаз, рвал на себе волосы и готов был драться с французами голыми руками… Правда, Глинка получал от генерал-губернатора огромные безотчётные суммы на поддержание этого патриотизма, и сам сочинил тексты многих афиш. Поэтому его объективность вызывает сомнения.

После падения Смоленска в Москву стали прибывать первые раненые. А когда 16 августа пала Вязьма, жители города впервые почуяли неладное. Бегство дворян приобрело уже массовый характер: за сутки через заставы на восток выезжало более 1300 экипажей. Начали сниматься и купцы. Лёгкие товары были вывезены, а тяжёлые (такие, как железо или медь) – брошены. Власти начали эвакуацию: в Вологду, Ярославль и Нижний Новгород вывезли присутственные места и учебные заведения.

17 августа в Царёво Займище прибыл генерал Кутузов и вступил в командование всеми четырьмя русскими армиями. Император терпеть его не мог, но вынужден был уступить общественному мнению. В войсках наконец-то установилось подлинное единоначалие. Приветствуя встречавший его караул, Кутузов сказал: “Можно ли отступать с такими молодцами?!” Эти слова облетели армию, офицеры и солдаты приободрились. Но, изучив обстановку, командующий приказал продолжить отступление: силы были слишком не равны.

Между Кутузовым и московским генерал-губернатором сразу возникло взаимное недоверие. Последняя строевая должность Ростопчина была – командир пехотного батальона. Сейчас он отвечал перед государем за Первопрестольную и, как и все, ждал от армии решающего сражения и перелома в войне. Кутузов же отвечал за всю Россию, и в ситуации, когда победить было невозможно. Он уже потерпел однажды страшное поражение от Наполеона – в 1805 году под Аустерлицем. Тот разгром, похоже, навсегда поселил в генерале страх перед военным гением корсиканца. Кутузов понимал, что не ему тягаться с Наполеоном на поле боя. В мире тогда вообще не было человека, способного сразиться с Бонапартом на равных. Гения нельзя победить, но можно перехитрить. Если перевести войну из скоротечной, как выгодно французам, в затяжную. Растянутые коммуникации и плохие дороги наносили врагу урон значительно больший, чем русские войска. Небоевые потери Великой армии в разы превышали боевые. Жара сменялась ливнями, и солдаты болели. Ещё они голодали. Намучавшись со снабжением в войнах 1806-1807 годов, Наполеон заготовил в Польше провианта на 11 месяцев. Но его не сумели доставить к быстро удаляющейся на восток армии. Войска перешли на самоснабжение или, проще говоря, кормились реквизициями и грабежами. Больными и отставшими были забиты все этапы. Уже к Бородино армада Наполеона уменьшилась вдвое – а ведь серьёзных сражений ещё не было!