Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера - Герхард Менцель

Целый год он, не прекращая ежедневной работы учителя, тяжко трудился над романом, занявшим 400 страниц. Все, что могли дать в качестве материала его жизнь, чувства, окружение, картины природы, друзья и враги, он, отстранив и возвысив поэтической фантазией, наделив более глубоким смыслом, внес в роман, перегрузив его при этом всякого рода загадками, которые никогда не будут разгаданы. Все кое-как связано нитью действия, часто запутанной, а то и невидимой. Теперь, поскольку автор решил поставить точку, не хватает предисловия (без которого, или даже которых, не обходится ни одна его книга) да заглавия.

Другу Кристиану Отто, своему первому читателю и критику, он предлагает на выбор следующие названия: «Порошок Маркграфа», «Высокая опера», «Эолова арфа», «Урны», «Мумии», «Микрокосмос», «Орион», «Сириус», «Вечерняя звезда», «Звездные картины», «Пастор подле виселицы», лучшим кажется следующее: «Незримая ложа, или Позеленевший труп в ночи без 9-го щелкунчика».

Жан-Поль здесь не так оригинален, как может показаться. Это мода. Например, преуспевающий писатель, сентиментальный моралист Иоганн Тимофеус Гермес в своем романе «Тот или иной Гермеон», который Рихтер прочитал годом раньше, так защищал свое название: «Наконец мне пришло в голову избрать самое непонятное название, ибо горе пишущему современнику, если его книга не бросается в глаза своим названием! Я видел в книжных лавках, как люди не раздумывая покупали „Гефестион“, „Горус“, „Парабомиус“ и „Мемнониум“ именно потому, что не знали, что это, собственно, значит». По такому же рецепту действовал и Фридрих Вильгельм фон Мейерн, чей роман об утопическом государстве сильно повлиял на фабулу «Геспера»; читатель этого романа тоже никогда не узнает, что означает название «Диа — На — Соре».

Рихтер написал другу, что он предлагает заглавия, не задумываясь, в сущности, что они должны означать, «хотя, когда займусь предисловием, я, может быть, и обнаружу, что я при этом думал, но я не успокоюсь, пока не найду такого заглавия, чтобы оно еще больше заставляло думать читателя». Потом он посылает другу набросок предисловия, в котором извиняется перед читателем за непонятное название. Но когда он написал предисловие, о названии в нем нет и речи. Пристегнутого щелкунчика (это его он, вероятно, подразумевает, когда говорит о том, что не знает, что это должно означать) он потом опускает. Исключает он из предисловия и предполагавшееся разъяснение замысла романа. Он полностью полагается на «немногих тайных естествоиспытателей», которые и без особого разъяснения поймут, «какой неожиданный удар готовится в нынешнем веке… этой книгой». Таких, кто это понял, было в самом деле немного. Но тем временем он начал уже следующий роман, в котором хочет «высказать кое-что по поводу трехдневной лихорадки мировой революции» и который будет называться не «Сириус», или «Орион», или «Вечерняя звезда», а «Геспер»: это вечерняя звезда, тоже Венера, а она, как известно, и утренняя звезда.

Одновременно с первым романом рождается и имя, под каким автор войдет в историю литературы. «Гренландские процессы» появились анонимно. Псевдоним, под которым он опубликовал в журналах «Избранные места из бумаг, дьявола» и сатирические сочинения — Ж. П. Ф. Газус, — не принес ему ни доброй, ни дурной славы. Для третьей книги (написанной во время Французской революции) он взял псевдонимом французскую форму своих двух дополнительных имен — Иоганн Пауль, и можно предположить, что крестным отцом при этих крестинах был его любимый философ, любимый педагог и любимый писатель Руссо, который в «Эмиле» изображает себя в роли воспитателя под инициалами Ж. Ж., и потому поклонники чаще всего называют его по имени — Жан-Жак.

В «Незримой ложе» повествователь Жан-Поль тоже педагог, а цели и методы его воспитания очень похожи на цели и методы Жан-Жака. Оба исходят из предпосылки, что общество, в которое врастают эмили и густавы, — это испорченное общество, и воспитанники не должны к нему приспосабливаться. Они должны следовать за путеводной звездой собственного сердца, но ее нужно сперва заставить взойти — для этого необходима внутренняя близость с воспитателем и одновременно отъединение от общества: некие подземные покои, в которых только любимый учитель воздействует на чувства и разум и формирует в ребенке нравственный мир, который противостоит безнравственному земному миру. После такой подготовки воспитанник отпускается в общество, к которому он должен не приспосабливаться, а испытывать и взвешивать его, исходя из собственных внутренних ценностей. Конечная цель не утверждение в обществе, а человеческое самоосуществление, не ученость, а добродетель. «Все, что не говорит ничего твоей душе, тебя не достойно», — сказано в «Новой Элоизе» Жан-Жака, а в «Вероисповедании» читаем: «Будем же искренне искать истину! Не посчитаемся с преимуществами рождения, с авторитетом отцов и духовенства, но подвергнем все проверке совестью и разумом». По природе своей дети не ценят, говорит Жан-Поль, «ни серебряных звезд, ни серебряных голов, — не отучайте их от этого».

Оба Жана, таким образом, стремятся воспитать новое юношество, которое будет вправе осудить то, что устарело, и сумеет изменить его, изменить основательно. Недаром немецкий Жан утверждает, что лечить отравленный государственный организм по частям — значит уподобиться «слабонервному, который принимает лекарства, действующие не на болезнь, а на ее симптомы, и надеется победить свою болезнь то потением, то рвотой, то клистиром, то омовением».

19

ДНИ СОБАЧЬЕЙ ПОЧТЫ

У великого произведения искусства всегда есть предшественники. Храм славы, воздвигнутый творениями гения, сложен из камней, притащенных другими. Внимательно вглядевшись, видишь в оригинальности гениальную компиляцию. Лишь невежде Шекспир кажется одиноким великаном, у Джойса тоже были учителя, а классическому Фаусту предшествовало множество менее классических.

Так же было и с Жан-Полем, когда он написал свою выдающуюся, прославившую его книгу «Геспер, или Сорок пять дней собачьей почты. Жизнеописание». Наряду с Лоренсом Стерном и Гиппелем — они подсказали форму — крестными отцами были Филдинг и Смоллет, Руссо, Виланд, Шиллер, а также Георг Форстер (Жан-Поль, кстати, хотел, чтобы тот, как Отто и Мориц, был его первым критиком) с его переводом «Шакунталы» Калидасы — они подсказали образы, характеры, тенденции, мотивы. Фабулу же он почерпнул из книги ныне неизвестного писателя, позаимствовавшего ее в свою очередь из сказок. Начав работу, Жан-Поль увидел, что этот выбор был ошибкой. «Автор не в силах предугадать, насколько материал позволит себя украсить, и слишком поздно убеждается, что выбрал материал неверно, — это величайшая беда», — жалуется он Отто, которому посылает для критического просмотра каждую главу, теперь называющуюся «День собачьей почты».

Неизвестный, который тогда не был совсем неизвестен (как-никак первый том его романа рецензировал Шиллер, правда убийственно), — один из тех авторов, чью творческую силу исчерпывает одна книга. Его имя — Фридрих Вильгельм Мейерн, он земляк Жан-Поля, родом тоже из Ансбаха. В молодости он служил в австрийской армии, потом, в наполеоновское время, под именем фон Мейерн, — в австрийских правительственных учреждениях. Еще до того, как он получил дворянство, он опубликовал (1787–1791) двухтомный, в тысячу пятьсот (во втором издании даже две тысячи пятьсот) страниц роман под таинственно-пустым названием «Диа — На — Соре, или Странники. История, переведенная с санскрита»; это философско-политический тенденциозный роман, художественно несовершенный, но благодаря своей тенденции он снискал некоторую славу. Ибо речь в нем идет — во время революции — о революции.

В некой стране — время и место неясны (можно предположить Индию), — где господствует тирания, отец воспитывает четырех сыновей в республиканском духе и посылает их в мир, чтобы они свергли тирана. Трое из них, опираясь на тайный союз, выполняют свой долг, освобождают страну и создают государство, соответствующее несколько путаным представлениям Мейерна о демократии. Тяжелая работа здесь выполняется людьми, лишенными избирательного права, ибо избирать вправе лишь имущий. Союзы мужчин воспитывают в изолированных крепостях из самых благородных юношей вождей, и проповедуемые там добродетели носят преимущественно военный характер. (В связи с этим во всем романе о женщинах почти нет речи.) Но государство имеет конституцию, верховная власть принадлежит народному собранию, и (наряду со всеобщей воинской повинностью) существует равенство перед законом.

Таким образом, все это совершенно не соответствует жан-полевским видениям (в «Геспере») «золотого времени», когда «высшее образование единиц не оплачивается ценой одичания масс, миллионер Беттлер [24] исходит из того… что народ мыслит, а мыслители работают, для того чтобы обходиться без илотов». Но Жан-Поля наверняка событие интересует больше, чем цель, революционный процесс больше, чем результат (который у Мейерна, кстати, непрочен: роман кончается трагически — смертью и крушением). Во всяком случае, Жан-Поль заимствует для своего романа важные элементы фабулы со многими несущественными и двумя существенными изменениями: он переносит действие из седой старины в настоящее время и из экзотического «где-то» в Германию. Он усложняет сюжет, всячески запутывает его, делает неправдоподобным (например, сыновья благородного республиканца Диа из романа Мейерна превращаются у Жан-Поля в незаконных сыновей правящего князя). В этом и неумелая выдумка, и желание напряженной фабулой сделать привлекательным изображение внутреннего мира героя. Он хочет уравновесить слабостью то, в чем чрезмерно силен. Естественно, это не удается. Фабула, вместо того чтобы скреплять и развивать бедные действием события внутреннего мира, то отклоняется в сторону, то совсем пропадает; в конце романа он торопливо, как бы с неохотой, ее досказывает — «словно лекцию читает», как критически замечает Отто.