Батыево нашествие. Повесть о погибели Русской Земли - Виктор Поротников

«Ничего страшного не случится, ежели выедем из Любичей утром, – мысленно успокаивала себя Евпраксия, взбивая подушку. – Татары, может, и вовсе не доберутся до Любичей в эдакую метель, Лагута права. И страхи Апоницы пустые».

Вскоре Евпраксия заснула безмятежным сном, не ведая, что злой рок уже навис над нею и ее сыном.

Гуюк-хан и его брат Урянх-Кадан убедили Бату-хана отправить их тумены в подмогу хану Кюлькану, который со своей конницей двигался в авангарде татарской орды, устремившейся от опустошенной Рязани к верхнеокским городам. Гуюк-хан и Урянх-Кадан изобразили перед джихангиром жгучее желание заслужить его милость, но на самом деле оба лелеяли совсем иные помыслы. Зная о приказе Батыя разыскать и привезти к нему гречанку Евпраксию, эти двое проявляли самое неистовое рвение в поисках знатной гречанки. Гуюк-хан желал найти и убить Евпраксию, чтобы досадить Батыю. Урянх-Кадан намеревался взять вдову князя Федора Юрьевича себе в наложницы, дабы не только досадить Бату-хану, но и унизить его. За такое самоуправство Бату-хан мог подвергнуть ослушника суровому наказанию. И все же Урянх-Кадан был полон решимости осуществить свой дерзкий замысел.

– Пусть в конце концов Евпраксия достанется Бату-хану, но перед этим она непременно побывает на моем ложе, – говорил брату Урянх-Кадан. – Сначала я сам вкушу от прелестей Евпраксии, прежде чем уступить ее Бату-хану.

Гуюк-хан поражался дерзости брата и одновременно восхищался в душе его желанием бросить вызов Бату-хану. Отвага Урянх-Кадана всегда граничила с безрассудством, за это его побаивались многие царевичи-чингизиды.

Взяв приступом Борисов-Глебов и обнаружив, что Евпраксии здесь нет, братья разделились: Гуюк-хан помчался со своими всадниками к Ростиславлю, а Урянх-Кадан рассыпал своих конников по всей ближайшей округе, как при облавной охоте на лосей и оленей.

Апонице в эту ночь приснился странный сон. Во сне к нему явился Федор Юрьевич, который с печальным видом стал упрекать Апоницу в том, что тот оставил его тело в степи без погребения.

«Скоро изгложут мои бренные кости дикие звери, – сетовал князь Федор. – Разве недостойно я жил, что уготовила мне Судьба столь жалкую кончину? Апоница, разыщи в степи мои кости и предай погребению по христианскому обычаю. Ты знаешь, где искать мой прах. – Федор Юрьевич тягостно вздохнул и добавил: – Евпраксию с сыном моим схорони рядом со мной, друг Апоница».

Апоница пробудился в смятении и страхе.

– Волю твою я исполню, княже, – пробормотал старый гридень, утирая холодный пот со лба. – Однако ж супругу твою с сыном рядом с тобой положить не смогу, ибо живы они и здравствуют…

Услышав бормотание Апоницы, из-за занавески выглянул тиун Щербан, кровать которого стояла в этой же светлице. В обязанность Щербана входило содержать княжескую усадьбу в полном порядке.

– Ты не захворал ли, друже? – забеспокоился Щербан. – Всю ночь стонешь во сне и ворочаешься. Может, лекаря позвать?

– К лешему твоего лекаря! – огрызнулся Апоница. – Дай-ка квасу испить, в горле что-то пересохло.

Осушив липовый ковш хлебного квасу, Апоница подошел к окну и отдернул занавеску. Сквозь заледенелое на ветру стекло виднелось первые робкие проблески утренней зари.

Из курятника раздался громкий крик петуха.

– Пора будить княгиню! – сказал Апоница, обернувшись к тиуну. – Ступай, разбуди Евпраксию. А я тем временем велю конюхам запрягать лошадей в сани.

– Сам не спишь и другим не даешь! – проворчал Щербан, натягивая на себя теплые суконные порты. – Куда ехать в такую рань? Подождал бы, пока развиднеется.

– Это не твоего ума дело! – хмуро проговорил Апоница, доставая с печи свои сапоги и рукавицы. – Пошевеливайся! Вот проводишь нас в дорогу, приятель, и можешь снова дрыхнуть.

Евпраксия хоть и поднялась безропотно с постели, но по ее лицу было видно, как не хочется ей куда-то ехать в такую рань. С таким же настроением встала с кровати и капризная Лагута. Собирая в дорогу свою госпожу и укутывая потеплее малютку Ивана, служанка нехорошими словами поминала Апоницу, тиуна Щербана, злых татар и морозную погоду, сменившую недавнюю оттепель.

Десяток гридней во главе с Апоницей уже сидели верхом на конях, зевая и поеживаясь на холодном ветру, когда из терема наконец-то вышли две молодые женщины в длинных шубах и круглых шапках с меховой опушкой. Одна из женщин держала на руках спящего младенца. Обе женщины забрались в крытый возок на полозьях.

Тиун Щербан и два его челядинца с трудом распахнули створы ворот, занесенные за ночь снегом.

Апоница дал шпоры коню и первым выехал за ворота. За ним следом размашистой рысью поскакали телохранители Евпраксии, затем двинулся возок с княгиней, ее сыном и служанкой, запряженный тройкой гнедых лошадей. В хвосте ехали двое саней с поклажей.

До развилки, где дорога поворачивала к переправе через реку Осетр, было всего с полверсты.

Апоница понукал коня, то и дело поглядывая на стоящие стеной по обеим сторонам дороги столетние сосны, с темно-зеленых крон которых ветер сдувал большие пушистые комья снега. Осыпаясь вниз, снежные комья превращались в облако или настоящий вихрь из множества мелких колючих снежинок. Из-за этих осыпающихся с ветвей снежных вихрей Апоница не сразу разглядел впереди конный отряд, загородивший дорогу.

– Глядите-ка, опять сбеги к нам пожаловали! – воскликнул кто-то из гридней.

И тут же другой голос возразил с нескрываемой тревогой:

– Нет, это не сбеги. Это – татары!

Апоница словно пробудился от дремы. Резко остановив коня, он пристально вгляделся в неясные очертания всадников, которые плотной колонной двигались по узкой просеке им навстречу. Да, это были татары! Такие мохнатые шапки и такие приземистые длинногривые лошади были только у татар.

Длинно выругавшись, Апоница приказал своим людям спешно поворачивать обратно в Любичи. Татар было больше сотни, отбиться от них можно было только за рвом и частоколом княжеской усадьбы.

Враги тоже заметили небольшой отряд русичей и устремились за ним в погоню, на всем скаку стреляя из луков. От метких татарских стрел погибли два извозчика на санях и трое дружинников. Несколько вражеских стрел вонзились в громоздкий крытый возок княгини.

Поредевший отряд Апоницы едва-едва успел укрыться за высоким частоколом княжеского подворья и запереть единственные ворота.

Татары разъезжали на своих низкорослых лошадках вокруг небольшой деревянной крепости, заглядываясь больше не на частокол и угловые башенки, а на двухъярусный бревенчатый терем с резной маковкой на крыше. Пройдя с грабежами по всей Рязанской земле, татары уже знали, что именно в таких вот загородных теремах здешняя знать хранит многие свои богатства.

– Вооружай всю свою челядь, тиун, – приказным тоном обратился Апоница к Щербану. – Сам тоже вооружайся. Сеча предстоит жаркая, брат! Видишь, нехристи обложили усадьбу, как волки лося.

Щербан, бледный от страха, суетливо раздавал челядинцам и смердам из окрестных деревень все имеющееся в усадьбе оружие: копья, топоры, кистени, мечи и кинжалы. Кому не хватило оружия, те брали в руки вилы, молотильные цепы, косы и дубины. Вместе с дружинниками Апоницы вооруженных ратников на княжеском подворье набралось больше сорока человек.

Евпраксия с сыном и служанкой вернулась обратно в терем, поднявшись в свои покои на втором ярусе.

Скинув с себя шубу и шапку, княгиня переходила от одного окна к другому, разглядывая мелькающих за частоколом конных врагов, их копья с бунчуками, их мохнатые шапки с высоким верхом, их круглые щиты… Ее большие продолговатые очи с длинными изогнутыми ресницами то широко распахивались от волнения и любопытства, то, наоборот, сужались, когда внимание княгини заострялось на каком-то одном степняке или на какой-то детали татарской одежды. Евпраксия то и дело покусывала свою нижнюю губу и судорожно сцепляла пальцы рук: ее одолевал страх за себя и за сына. Свершилось то, чего она сильнее всего страшилась: ужасные мунгалы, убившие ее мужа, добрались и до нее!

– Вот беда-то! – тихонько стонала Лагута, укачивая на руках сына своей госпожи. – Пособи, Господи, пережить эту напасть! Не оставь нас, горемычных, без милости и защиты, Отец Небесный!..

Чтобы лучше рассмотреть татар, Евпраксия поднялась по узкой скрипучей лестнице на верхнюю площадку теремной башенки, увенчанной тесовым куполом. Здесь было холодно и вовсю гуляли сквозняки, так как чердак башни был еще недостроен, а окна, обращенные к четырем сторонам света, были застеклены, но не утеплены, как в нижних помещениях.

Борясь с сильной дрожью, Евпраксия прижала согнутые руки к груди, машинально теребя холодными пальцами свой округлый подбородок. Отсюда, с десятисаженной высоты, Евпраксии были хорошо видны и конные татары, кружившие вокруг усадьбы и пускавшие стрелы в ее защитников, и спешенные степняки, устремившиеся на приступ сразу с трех сторон. Татар было не меньше двух сотен, они действовали слаженно и напористо, проламывая ворота срубленным стволом высокой ели и взбираясь друг другу на плечи при штурме частокола. Отраженные русичами в одном месте, татары тут же начинали штурмовать частокол в двух других местах. Степняки ловко набрасывали веревочные петли на заостренные верхушки бревен частокола, а затем стремительно взбирались наверх, держась руками за веревку и упираясь ногами в крепостную стену.