Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди

– Я готова тебе в ножки поклониться, Баз, за эти твои слова, – подхватила Нэнс Мокридж. – Люблю поглядеть, как с этаких елочных свечек соскребают позолоту. Сама я никак не гожусь в злодейки, а то бы не прочь пожертвовать малую толику серебра, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как с этой особы будут сбивать спесь… Да, может, и доведется, – заметила она многозначительно.

– Женщине такие неблагородные страсти вовсе не к лицу, – изрек Лонгуэйс.

Нэнс промолчала, но все поняли, о чем она говорила. Чтение писем Люсетты в харчевне «Питеров палец» уже породило сплетню, которая ползла, как насыщенный миазмами туман, по Навозной улице и дальше, по окраинным уличкам Кэстербриджа.

Кучка бездельников, знакомых друг с другом, вскоре распалась на две путем процесса естественного отбора, и завсегдатаи «Питерова пальца» направились в сторону Навозной улицы, где многие из них жили, а Копи, Базфорд, Лонгузйс и их приятели остались.

– Вы, конечно, знаете, какая тут каша заваривается? – проговорил Базфорд с таинственным видом.

Кони посмотрел на него.

– Не потеха ли с чучелами?

Базфорд кивнул.

– Сомневаюсь, чтоб они отважились на такое дело, – сказал Лонгуэйс. – Но если они это и вправду затеяли, значит, умеют держать язык за зубами.

– Во всяком случае, я слышал, что две недели назад они об этом подумывали.

– Будь я в этом уверен, я бы на них донес, – сказал Лонгуэйс с жаром. – Очень уж это грубая шутка, и она может вызвать беспорядки в городе. Мы знаем, что шотландец – неплохой человек, да и хозяйка его ведет себя неплохо с тех пор, как приехала сюда, а если раньше у нее и было не все ладно, так это их дело, а не наше.

Кони задумался. Фарфрэ все еще любили в городе, но надо признать, что, разбогатев и сделавшись мэром, поглощенным делами и честолюбивыми замыслами, он потерял в глазах бедняков долю того чудесного обаяния, которым, по их мнению, был одарен беспечный, неимущий юноша, певший песни, как поет птица на дереве. Поэтому если они и стремились оградить его от неприятностей, то уже не так горячо, как стремились бы раньше.

– Слушай, Кристофер, давай-ка мы с тобой вместе расследуем эту штуку, – предложил Лонгуэйс, – и, если узнаем, что тут и впрямь дело неладно, пошлем кому следует письмо и посоветуем ему держаться подальше.

На том и порешили; приятели стали расходиться, и Базфорд сказал Кони:

– Пойдем, старый мой друг, двинемся дальше. Больше тут смотреть нечего.

Велико было бы изумление этих благожелательных людей, знай они, как близок был к осуществлению грандиозный шутовской заговор.

– Да, нынче вечером, – сказал Джапп завсегдатаям «Питера» на углу Навозной улицы. – Вот как славно закончится встреча члена королевского дома, и щелчок покажется им тем больнее, что уж слишком высоко они вознеслись сегодня.

Для него это была не просто шутка, но возмездие.

ГЛАВА XXXVIII

Церемония была короткая, слишком короткая, по мнению Люсетты, которой почти целиком овладело опьяняющее желание вращаться в высшем свете; и все же она торжествовала. Ее пальцы еще ощущали пожатие августейшей руки, и хотя подслушанный ею разговор о том, что ее мужа, быть может, возведут в пэры, был почти праздной болтовней, но мысль об этом не казалась ей несбыточной мечтою: и не такие еще чудеса случались со столь прекрасными и обаятельными людьми, как ее шотландец.

После своей стычки с мэром Хенчард отошел и стал за дамской трибуной; здесь он стоял, рассеянно уставившись на отворот своего сюртука, который сжимала рука Фарфрэ. Хенчард прижал свою руку к этому месту, словно силясь понять, как мог он вынести столь тяжкое оскорбление от человека, к которому некогда относился с таким страстным великодушием. Так он стоял в каком-то оцепенении, но вот до него донесся разговор Люсетты с другими дамами, и он ясно услышал, как она отреклась от него, как отрицала, что он помог Дональду и что он не всегда был простым поденщиком.

Он пошел домой и в крытом проезде, ведущем на площадь Бычьего столба, встретил Джаппа.

– Выходит, вы получили щелчок по носу, – сказал Джапп.

– Ну так что же, что получил? – резко отозвался Хенчард.

– И я тоже получил в свое время, значит, мы с вами теперь на одной доске. – И он коротко рассказал о своей попытке добиться посредничества Люсетты.

Хенчард выслушал рассказ, но не очень внимательно. Его собственные отношения с Фарфрэ и Люсеттой занимали его гораздо больше, чем их отношения с другими людьми.

Он снова пустился в путь, и мысли одна за другой теснились в его голове: «Когда-то она умоляла меня, а теперь язык ее не хочет признавать меня, а глаза не хотят меня видеть!.. А он… какой у него был злой вид. Он оттащил меня назад, словно быка, который навалился на изгородь… Я уступил, как ягненок, поняв, что там нашего спора решить нельзя. Хорошо ему сыпать соль на свежую рану!.. Но он за это поплатится, а она об этом пожалеет. Дело надо решать дракой – один на один, – и тогда увидим, хватит ли дерзости у щенка сразиться с мужчиной!»

И разоренный торговец, видимо решившись на какое-то отчаянное дело, наскоро пообедал и без дальнейших размышлений пошел искать Фарфрэ. Его оскорбляли как соперника, его третировали как поденщика, а сегодня – верх унижения – его схватили за шиворот, как бродягу, на глазах у всего города.

Толпы разошлись. Если бы не арки из зелени, все еще стоявшие там, где их воздвигли, казалось бы, что Кэстербридж снова зажил обыденной жизнью. Хенчард дошел по Зерновой улице до дома Фарфрэ, постучал в дверь и попросил передать, что хотел бы поговорить с хозяином в зернохранилище, как только тому будет удобно прийти. После этого он завернул за угол и прошел на задний двор.

Здесь никого не было, на что Хенчард и рассчитывал; рабочим и возчикам дали полдня отдыха по случаю утреннего события, но возчики должны были прийти сюда позже, на короткое время, чтобы задать корму лошадям и настлать свежей соломы в стойла. Хенчард подошел к крыльцу зернохранилища и хотел было уже подняться на него, как вдруг проговорил громким голосом:

– Я сильнее его.

Он повернулся и пошел к сараю, где выбрал из нескольких валявшихся веревок самую короткую, привязал один конец ее к гвоздю, другой взял в правую руку и, прижав левую руку к боку, повернулся и сделал полный оборот, – так ему удалось крепко притянуть левую руку к телу. Затем он поднялся по лестнице на верхний этаж зернохранилища.

Здесь было пусто, лежало только несколько мешков; в дальнем конце помещения была дверь, и, как мы уже говорили, она открывалась в пространство под стрелой крана, с которой свешивалась цепь для подъема мешков. Хенчард открыл эту дверь и, став на пороге, выглянул наружу. Отсюда до земли было футов тридцать – сорок; здесь он стоял с Фарфрэ, когда Элизабет-Джейн видела, как он поднял руку, и с такой тревогой спрашивала себя, что означало это движение.

Он отошел на несколько шагов в глубь помещения и стал ждать. С этой высоты он видел крыши соседних домов, пышные кроны каштанов, уже покрытых нежной молодой листвой, поникшие ветви лип, сад Фарфрэ и ведущую в него зеленую калитку. Немного погодя, – Хенчард не мог бы сказать точно, сколько прошло времени, – зеленая калитка отворилась, и появился Фарфрэ. Он был в дорожном костюме. Косые лучи закатного солнца упали на его голову и лицо, когда он вышел на свет из тени, отброшенной стеною, и залили их алым пламенем. Хенчард смотрел на Фарфрэ, стиснув зубы, и его прямой нос и квадратный подбородок казались сейчас как-то особенно резко очерченными.

Фарфрэ шел, засунув руку в карман, и напевал песню, слова которой, видимо, были для него важнее мелодии. Это были слова той песни, какую он пел несколько лет назад в «Трех моряках», когда был бедным молодым человеком, который пустился по свету искать счастья и сам не знает, в какую сторону ему идти. Он пел:

Возьми мою руку, верный друг,

И дай мне руку твою.

Ничто так не волновало Хенчарда, как старинная песня. Он отпрянул назад.

– Нет, не могу! – вырвалось у него. – И зачем только этот чертов болван сейчас запел!

Наконец Фарфрэ умолк, и Хенчард выглянул из двери.

– Поднимитесь сюда! – крикнул он.

– А, это вы! – откликнулся Фарфрэ. – Я вас не заметил. Что случилось?

Минуту спустя Хенчард услышал его шаги на нижнем марше лестницы. Он услышал, как Фарфрэ взошел на второй этаж, поднялся по лестнице и, взойдя на третий, начал подниматься на четвертый. Наконец голова его высунулась из люка позади Хенчарда.

– Что вы тут делаете в такой час? – спросил он, подойдя к Хенчарду. – Почему не отдыхаете, как остальные рабочие?

Он говорил строгим тоном, желая показать, что не забыл неприятного инцидента, происшедшего утром.

Хенчард промолчал; отойдя от двери, он опустил крышку люка и прихлопнул ее ногой, чтобы она плотно вошла в раму, потом повернулся к молодому человеку, который с удивлением заметил, что левая рука Хенчарда притянута веревкой к боку.