«Если», 2005 № 08 - Журнал «Если»

Что касалось работы в «Бургер кинге», то она была тяжелой и довольно грязной. Платили за нее не слишком много, поэтому, подавая покупателям сочащиеся горячим жиром котлеты из конины, я часто шептала сквозь стиснутые зубы: «Смерть неверующим!». Все же, несмотря на поистине гватентарнские ужасы «Бургер кинга», мне было любопытно познакомиться и пообщаться с другими работниками моего возраста.

В целом мои дела шли достаточно хорошо. Родители были довольны моими успехами, но мне все же чего-то не хватало. Однажды вечером я поняла, чего же мне хочется. Мне хотелось стать писательницей. Пожалуй, я была бы довольна, даже если бы каким-то чудом мне удалось вернуться в захламленный кабинет Ангуса, где на моих глазах самые обычные слова обретали самостоятельную жизнь, а невероятное, невозможное облекалось в плоть и кровь. Недолго думая, я купила толстую тетрадь и попыталась написать свой первый рассказ, однако мне мешали чрезмерно критичное отношение к своим способностям и недостаток самого обыкновенного куража, так что дальше нескольких строк дело не продвинулось. «Ах, если бы, — думала я, — ночью ко мне прилетела черная птица Кри-Кри и похитила у меня мои неуверенность и разочарование!»

Я заканчивала второй семестр, когда в дом родителей принесли посылку на мое имя. Мать позвала меня, и я спустилась вниз, протирая глаза (накануне я поздно легла, читая к экзамену свифтовскую «Битву книг»). Мама вручила мне увесистый пакет, торопливо чмокнула в щеку и ушла на работу.

Вскрыв пакет, я заглянула внутрь. Там оказалась довольно увесистая книга в твердом переплете. Я вздрогнула от волнения, когда поняла, что держу в руках экземпляр только что вышедшего «Победителя Мальфезана». Бросив пакет на пол, я торопливо раскрыла роман на последних страницах — тех самых, которые я надиктовывала Ангусу. На пятой от конца странице я обнаружила абзац, повествующий о том, как Гландар и чудовище стояли лицом к лицу на краю утеса.

Опустившись на диван, я впилась глазами в текст. Никогда не забуду, что я испытала, перечитывая знакомый отрывок, ибо Ангус записал мой рассказ слово в слово, ничего не изменив. Дрожащими пальцами я провела по чуть выпуклым печатным строкам, и когда они не исчезли, с гордостью подумала: «Я написала это!».

И снова — как в тот день, когда я диктовала Ангусу финал его романа — перед моим мысленным взором возникли подробности последней битвы между Гландаром и Мальфезаном. Точно наяву слышала я все проклятья и ругательства, ибо и их Ангус сохранил полностью, не выбросив ни единого. Однако к моменту, когда морские волны сомкнулись над двумя изуродованными телами, в книге осталось еще страницы полторы текста.

Недоумевая, я стала читать и узнала, что Гландар вернулся в Кригенвейл вечером того же дня. Насквозь мокрый, с дюжиной морских ежей в волосах и ожерельем из водорослей на шее он вступил в траурный зал кригенвейлского дворца в самый разгар поминок. Разумеется, глубокое горе в один миг сменилось бурной радостью, пошли по кругу заздравные чаши с вином и элем, а герой, присев у очага, рассказал собравшимся, каким образом умудрился спастись от неминуемой смерти. Эластичное, как резина, тело Мальфезана смягчило удар, и хотя Гландар едва не утонул, ему удалось справиться с отливом и выбраться на берег в трех милях от места сражения.

Роман завершался на высокой ноте, не оставлявшей ни малейших сомнений в том, что в самом ближайшем будущем читателя ожидают новые зубодробительные приключения, шумные пиры и амурные похождения.

— Что за черт?! — проговорила я вслух, откладывая книгу. Пять минут спустя, когда я успокоилась и подняла с пола конверт, я нашла ответ на свой вопрос. Торопясь увидеть напечатанным свой кусочек романа, я не заметила адресованного мне письма.

Дорогая Мэри, — писал Ангус. — Мне очень жаль, но пришлось немного изменить созданный Вами блестящий финал. Тому есть несколько причин. Первая лежит на поверхности: я просто подумал о всех гонорарах и отчислениях, которые я НЕ получу, если позволю Гландару погибнуть. Вторая причина не столь очевидна. Дело в том, что я еще не готов убить своего героя — выдумка, фантазия нужна всем, и не только читателям, но и вашему покорному слуге… Гландар, кстати, передает Вам свои наилучшие пожелания и просит Вас извинить его за то, что он невольно споспешествовал мне в той небольшой мистификации или розыгрыше (назовите как хотите) объектом которого были Вы, Мэри.

Да-да, Мэри, все это затевалось почти исключительно ради Вас. Теперь я могу признаться, что в день, когда я Вас встретил, я уже знал, что Вы умны, что Вы любите книги и что у Вас есть собственные идеи. Впрочем, я бы все равно понял это, даже если бы накануне интервью с Вами не позвонил в Вашу школу и не переговорил с Вашими учителями. Они-то и рассказали мне о Вашем любимом месте под дубом на окраине школьного парка. Я хорошо знаю этот дуб, Мэри. Но я знаю и другие места, где Вам необходимо побывать. Парадокс — но иногда процесс разрушения может одновременно быть и актом созидания. Я знал, что именно необходимо Вам, чтобы найти свой путь в жизни. Невежественный, грубый, попукивающий (пользуясь случаем, приношу свои извинения за непристойное поведение) графоман, с которым Вы познакомились в тот далекий день, был и остается лучшим из созданных мною художественных персонажей. Что толку в самой изощренной фантазии, если она не в состоянии показать нам, как стать теми, кем мы хотим быть?… Гландар говорит: «Будь мужественным, живи полной жизнью и помни о чести». Его программа может показаться примитивной, но и она годится, чтобы было на что опереться в нашем непростом мире. Надеюсь, Вы согласитесь со мной и простите меня. В свое оправдание могу сказать только одно: я поступил так, потому что знал — когда-нибудь из Вас может получиться настоящий писатель, нужно только немножечко подтолкнуть Вас. Как бы то ни было, я счастлив, что мне удалось Вам помочь.

С уважением,

Мармадьюк Ангус Кригенвейлский.

Сначала я ничего не поняла, но потом прочла письмо еще раз и рассмеялась свободным и счастливым смехом, как может смеяться только истинно верующий. В тот день я так и не пошла сдавать экзамен по Свифту. Вместо этого я отправилась на кухню и сварила большой кувшин кофе. Затем я поднялась к себе в комнату, заперла дверь и, не обращая внимания на отца и мать, звавших меня с наружной стороны, на протяжении двух дней писала этот рассказ.

Перевел с английского Владимир ГРИШЕЧКИН

© Jeffrey Ford. The Fantasy Writer's Assistant. 2000. Печатается с разрешения журнала «Fantasy & Science Fiction».

Алан Дин Фостер

Метрогном

Чарли Димсдейл пялился на стоявшего перед ним человека. Даже при обычных обстоятельствах Чарли Димсдейл так или иначе пялился бы на стоявшего перед ним человека. Однако данная конфронтация имела место на самом нижнем уровне линии подземки «Пятьдесят вторая-стрит — Бронкс», то есть несколькими десятками метров ниже истерической суеты Манхэттена. Так что, можно сказать, эта встреча была предопределена самой судьбой, и на долю Чарли Димсдейла выпало пялиться на стоявшего перед ним человека. Человек перед Чарли Димсдейлом тянул на метр с кепкой, зато определенные места, вопреки всем пропорциям, чудовищно раздавались в ширину. Особенно голова, размерами куда больше, чем у обыкновенного человека. Самой выдающейся ее особенностью можно было назвать хобот… ну, разумеется, не хобот, а нос, которому сравнение с картошкой даже польстило бы. Эта выдающаяся выпуклость была окаймлена парой огромных угольно-черных глаз, скрытых под нависшими черными бровями, которыми мог бы гордиться медведь-кадьяк[7]. Громадные уши-лопухи формы и цвета сушеных абрикосов торчали параллельно полу, трепеща и подрагивая, словно два уродливых знамени. Зрелище весьма впечатляющее.

Макушка его была лысой и круглой, как донышко китайской пиалы. Правда, большая часть прикрыта ярко-красным беретом, залихватски заломленным к левому уху. Густые черные бачки напоминали огромных гусениц.

Слишком длинные для короткого торса руки заканчивались толстыми пальцами-обрубками, покрытыми густой порослью.

В дополнение к берету он носил двубортный пиджак в полоску, такие же брюки и начищенные до блеска черные полуботинки.

Случись подобная встреча в любой точке мира и будь на месте Димсдейла кто-нибудь другой, этот «кто-нибудь» просто грохнулся бы в обморок. Однако Чарли Димсдейл всего лишь судорожно сглотнул и попятился.

В конце концов это Нью-Йорк, не так ли? Чего только не бывает в Нью-Йорке…

Человечек вызывающе подбоченился и с неприкрытым отвращением уставился на Чарли:

— Ну, хорошо меня рассмотрели? И что теперь собираетесь делать?