Стихотворения. Проза. Театр (сборник) - Федерико Гарсиа Лорка

Хуан. Наговорила – век не разобраться. В чем я тебе отказал? Захоти только, из соседних сел везу. Не всем я хорош, не спорю, да только не пойму, отчего не жить нам покойно. Заночуй я в поле, знал бы, что и ты спишь.

Йерма. Не сплю, не могу я спать.

Хуан. Если в чем нуждаешься, скажи. Что молчишь?

Йерма (пристально глядя на мужа, с силой). Да. Нуждаюсь.

Молчание.

Хуан. Опять ты за свое. Шестой год! Я уж и думать забыл…

Йерма. Ты не я. Мужчины другим живут – стада, поля, разговоры, а у нас только и света, только и жизни, что дети.

Хуан. Раз на раз не приходится. Хочешь – возьми на воспитание племянника. Я не против.

Йерма. Мне не надо чужого. От чужого у меня руки закоченеют.

Хуан. Помешалась ты на одном и больше знать ничего не хочешь, головой камень долбишь.

Йерма. В том-то и срам, что камень! Где цветам бы цвести да воде шуметь.

Хуан. Беда мне с тобой. Уймись, давно пора!

Йерма. Не затем я в этот дом вошла. Вот когда мне руки на груди сложат да челюсть подвяжут, чтоб не отваливалась, тогда уймусь.

Хуан. Хватит! Ты чего хочешь?

Йерма. Хочу пить, а воды ни капли, хочу в горы, а ног не чую, хочу юбку вышить, да нитки сгнили.

Хуан. Никакая ты не женщина! Одна погибель – и не хочешь, да изведешь!

Йерма. Кто я, сама не знаю. Оставь ты меня, отпусти с миром. Ни в чем я перед тобой не провинилась.

Хуан. Я не желаю, чтоб на меня пальцем показывали. Двери наглухо, и каждому – свой угол.

Входит Старшая золовка и направляется к буфету.

Йерма. Говорить с людьми – не грех.

Xуан. А сочтется за грех.

Появляется Младшая золовка, берет воду из кувшина.

Хуан (глухо). Сил моих больше нет. Заговорят с тобой – губ не разжимай и помни, что у тебя семья.

Йерма (изумленно). Семья?

Хуан. И семейная честь. Эту ношу вместе несут, в одиночку не сладить. В крови-то она еле теплится.

Старшая золовка торжественно проносит блюдо. Все молчат.

Хуан. Ты уж прости. (Йерма смотрит на мужа, он поднимает голову – и взгляды сталкиваются.) Смотришь так, что не прощенья мне просить, а гнуть бы тебя, под замком держать – на то я и муж.

В дверях появляются Золовки.

Йерма. Смолкни, сделай милость. Кончим на этом.

Молчание.

Хуан. Идем ужинать.

Золовки исчезают.

Хуан. Слышишь?

Йерма (мягко). Ужинай с сестрами. Мне не хочется.

Хуан. Как знаешь. (Уходит.)

Йерма (в забытьи).

Какая пустошь горя!А божий мир за стенами все краше!Вымаливаю сына, чтобы плакать,а вижу только лунные миражи.Две струйки молока в заглохшем теле,два родника, лишенные покоя,шалеют, словно кони в буреломе,и смертной отзываются тоскою.Под полотном задохшиеся груди,две горлинки, ослепшие в неволе!О кровь моя, которую сгноили!Ее стрекала, жгучие до боли!Но ты, мой сын, ты должен появиться.У моря – соль, земле расти травою,а тело нас детьми благословляет,как облака водою дождевою.

(Глядит на дверь.)

Мария! Что ж ты все мимо пробегаешь?

Мария (с ребенком на руках). Я с ребенком… Ты опять расплачешься!

Йерма. Как не плакать… (Берет у нее ребенка, садится.)

Мария. Тяжело мне, что ты завидуешь.

Йерма. Это не зависть, это нужда.

Мария. Не убивайся ты.

Йерма. Как же не убиваться, когда все вы цветами тяжелеете, и мир весь цветет, и среди такой красоты одна я места не нахожу.

Мария. Каждому свое. Жила бы, как живется, да радовалась.

Йерма. Бездетная крестьянка – что сорная трава, всеми проклятая. Вот и меня Бог забыл. (Мария безотчетно тянется за ребенком.) Возьми, ему лучше будет. Не материнские у меня руки.

Мария. Зачем ты так?

Йерма (встает). Затем, что не могу я больше! На что мне они, мои руки! Стыдно мне и горько, горше некуда, когда вижу, как рожь колосится, как вода бьет, как ягнята сотнями родятся, щенки мать сосут, и словно вся земля поднялась и тешится детьми своими, теплыми, сонными, а у меня, горемыки, два молота вот здесь отдаются – вместо губ сыновьих.

Мария. Не по душе мне твои слова.

Йерма. Когда есть дети, не понять, каково без них. Вам и горя мало. В воде плещетесь – что вам чужая жажда!

Мария. Все я тебе сказала, не буду повторять.

Йерма. А жажда растет, да надежда тает.

Мария. Хорошего мало.

Йерма. Кончу тем, что приму себя за сына. Хожу по ночам волов кормить, а ведь раньше не ходила, не женское дело, и шаги впотьмах как чужие, будто мужчина шагает.

Мария. У кого что на уме.

Йерма. Ты не бросай меня. Видишь, как живу.

Мария. А что золовки?

Йерма. Чтоб я в поле околела, если словечко им вымолвлю.

Мария. А муж?

Йерма. Все трое заодно.

Мария. Да что у них в голове?

Йерма. Бредни. От нечистой совести. Боятся, что другого найду, а того не видят, что я, хоть и полюблю, честью не поступлюсь – это у меня в крови. Камни, вот они кто. Загородили мне белый свет и не знают, что я река, захочу – всех смою.

Входит Золовка, берет хлеб и исчезает.

Мария. А все-таки, я думаю, муж тебя любит.

Йерма. Муж меня кормит и поит.

Мария. Тяжко тебе, ох тяжко! Что ж, Христос терпел…

Стоят в дверях.

Йерма (глядит на ребенка.) Проснулся.

Мария. Сейчас заведется.

Йерма. А глаза – твои. Правда? Ты приглядись! (Плачет.) Совсем как у тебя!

Йерма легонько подталкивает Марию к двери, та молча уходит. Йерма идет к другой двери – той, за которой скрылся ее муж.

Вторая подруга. Т-сс!

Йерма (оборачиваясь). Что тебе?

Подруга. Ушла наконец. Мать тебя ждет.

Йерма. Одна?

Подруга. С двумя соседками.

Йерма. Скажи, пусть подождут.

Подруга. А придешь? Не побоишься?

Йерма. Приду.

Подруга. Надо же!

Йерма. Пускай ждут – хоть поздно, да приду.

Входит Виктор.

Виктор. Хуан дома?

Йерма. Дома.

Подруга (тоном заговорщицы). Так я принесу кофточку.

Йерма. Приноси.

Вторая подруга уходит.

Йерма. Ты садись.

Виктор. Обойдусь и так.

Йерма (зовет). Хуан!

Виктор. Пришел проститься. (Вздрагивает, но берет себя в руки.)

Йерма. Уходишь с братьями?

Виктор. Так отец велит.

Йерма. Постарел он, наверно.

Виктор. Да. Совсем старик.

Молчание.

Йерма. Хорошо тебе, что уходишь.

Виктор. Везде одинаково.

Йерма. Не везде. Ушла бы я отсюда подальше.

Виктор. Разницы нет. И овцы те же, и шерсть у них та же.

Йерма. Для вас нет, а у женщин иначе. Ни разу не слыхала, чтоб мужчина говорил: «Хороши яблоки, просто загляденье!» Берете и грызете, без разговоров. А про себя одно скажу – опостылела мне вода здешних колодцев.

Виктор. Наверно.

Сцену окутывает вечерний сумрак.

Йерма. Виктор.

Виктор. Что скажешь?

Йерма. Почему ты уходишь? Здесь тебя любили.

Виктор. Я зла не делал.

Молчание.

Йерма. Не делал. Раз ты меня на руки взял, помнишь? Никогда не знаешь, как жизнь обернется.

Виктор. Все меняется.

Йерма. Нет. Не все. Что замуровано, не переменится – и никто его не слышит.

Появляется Младшая золовка и медленно идет к входной двери, на пороге останавливается, освещенная закатным солнцем.

Йерма. А вырвись наружу, от крика мир бы оглох.

Виктор. И остался таким же. Вода – в запруде, овца – в загоне, луна – в небе, мужчина – в поле.

Йерма. Жаль, не для меня стариковская мудрость!

Вдали протяжно и грустно звучат пастушьи рожки.

Виктор. Гурты.

Хуан (входя). Уже собрался?

Виктор. Хочу затемно пройти перевал.

Хуан. На меня не в обиде?

Виктор. Нет. Ты хорошую цену дал.

Хуан (Йерме). Я у него всех овец купил.

Йерма. Я и не знала.

Виктор (Йерме). Теперь они твои.

Хуан (доволен). Так-то вот.

Виктор. Мужу твоему все само в руки падает.

Йерма. На то и рук не покладает.

Хуан. Овец уже держать негде.