Аналогичный мир (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна

— Сними.

Он не сразу понял, а, поняв, обрадовался, что она захотела снять свою бренчащую сбрую. Пока он выпутывал её волосы из цепочек и бус, она сама стащила с рук браслеты и кольца, расстегнула и отбросила поясок. «Если б ещё ногти обрезала, было бы совсем не опасно», — успел он подумать. Она легла и запустила обе руки в его волосы, вцепилась в них. Он успел упереться руками о спинку и край дивана и потому не ударился, а лёг лицом на её грудь. И тут она быстро стащила с него рубашку, не расстегнув, сдвинула её с его плеч так, что у него локти оказались у лопаток. Могла бы и сказать, чтобы он руки убрал, так нет, вот так ей надо. И если она ему рубашку порвёт, опять же… ему за всё отвечать. Раздеть по-людски не может… И тут же понял, что сделано было очень даже умело. Локти притянуты почти вплотную друг к другу и к спине, а кисти беспомощно торчат в стороны. Она водила его головой, лицом по своему телу, пока его губы не коснулись её лобка, чуть сдвинула вниз и прижала. Стерва крашеная, а то бы он по-другому не догадался, что ей нужно. Она раздвигала ноги и вжимала, втискивала его голову. Хорошо, хоть на лобок она себе побрякушек не нацепляла, а то повадились шлюхи белёсые украшаться где попало, до крови исцарапают. Он добросовестно, стараясь не поперхнуться, горячил её языком. И вроде она уже начала дёргаться, как вдруг опять толчком отбросила его. Он выпрямился, смаргивая облепившую лицо густую жидкость.

— Передохни.

— Спасибо, миледи.

Она развернула и кинула в рот конфету. Пока она оглядывала зал, он быстро высвободил руки, натянув рубашку на плечи, вытер рукавом лицо и отпил глоток, прополоскав рот. Всё-таки наглотался слизи. Она искоса посмотрела на него.

— А ты ловок. Не всякий сам выпутается.

— Да, миледи.

— Сними рубашку, — приказала она и оглядела его мускулистый блестящий от пота торс. — Где только вас, таких красавчиков отыскивают? — она усмехнулась и отвернулась, оглядывая зал. Задумчиво повертела очередную конфету, развернула и вдруг, не глядя на него, сунула ему в рот. — Ешь. Шерри-бренди… шерри-бренди…

Он размял языком о нёбо шоколадный шарик, сглотнул. Странная беляшка попалась, никак не угадаешь, что будет дальше.

— Смешно, — она рассмеялась. — Это же просто смешно.

Она уже не раз повторяет это, но он чувствует, что улыбаться в ответ не стоит. Она протянула руку, по-прежнему глядя не на него, а в зал, провела пальцами по его животу, нашла застежку.

— Ты пей, промочи горло.

Он послушно поднёс стакан к губам и держал так, пока она расстёгивала на нем брюки, раздвигала разрез, высвобождая его член и мошонку. Делала она это умело, и он невольно отметил, что она ни разу не оцарапала его. По-прежнему глядя в зал, она гладила, мягко теребила его, помогая напрячь мышцы. Он покосился на её лицо. Брови приподняты изломом, напряжённые губы сжаты в недоброй усмешке. А рука, что гладит его, очень умелая, опытная, мягкая, но не добрая.

— Смешно, ты только посмотри на них. — Она не глядела на него, и он не дал себе труда двигать глазами. — Смешно. Их мужья, сыновья, на фронте, умирают. За всё это. Защищают нашу честь, честь белых леди. Потому что цветные сексуально опасны. А мы платим деньги за то, чтобы переспать с вами, чтобы вы нас трахали. И любого такого же там, за стенами, убьют за один взгляд на нас. Смешно. Белые леди. Не вылезаем из Паласов. У меня убили брата. Вчера. Он защищал мою честь. А я тут, с тобой…

Он слушал, не слыша. Если слушать все, что беляшки болтают, крыша точно поедет, на хрена ему её болтовня, не приказ — так и слушать нечего. Гладя его, она взвинчивает, накачивает себя.

— Эх ты, шерри-бренди…

Она, наконец, посмотрела на него.

— Ну, пошёл! Только пожёстче, понял?

— Да, миледи. Как хочет миледи…

…Он навсегда запомнил этот вкус и название. Шерри-бренди. Хорошие конфеты. В дешёвых Паласах их не подавали. А с той беляшкой он до конца смены проваландался. Больше передышек она ему не давала и всё хрипела, требуя по-новому, по-другому и по-жёсткому. И питья, хоть и обещала, так больше и не заказала, хорошо он тогда не поверил ей и не стал сразу допивать до конца, и, когда смена кончилась, было чем горло промочить.

Эркин сонно покосился на окно: щели не видно, можно спать дальше. И засыпая, невольно причмокнул губами, вспоминая сладкую, чуть пьяную конфету…

Утром Эркин едва не проспал. Во всяком случае, если обычно к пробуждению Жени у него уже всё было готово, то сегодня она уже накрывала на стол, когда он принёс последнее ведро.

— Сегодня пойдёшь и обменяешь свои сигареты, — твёрдо сказала Женя, — и денег возьми, а то вдруг не хватит.

Он кивнул, торопливо дожёвывая.

— Если придёшь рано, будешь в сарае работать?

— Да.

— Тогда я запирать не буду. И Алиса пускай рядом поиграет.

— Ага, — радостно согласилась Алиса.

— Только смотри, во дворе к Эркину не подходи. А то ещё ляпнешь при всех что-нибудь.

— Не ляпну.

Но Женя уже спешила.

— Всё, я побежала. Эркин, просто захлопни за собой, Алиса, засовы сама задвинешь.

Но Эркин уже был в дверях.

— Нет, я первым. Всё, пошёл, — и по обыкновению бесшумно сбежал вниз.

Андрея он встретил у входа на рынок. Тот торговался с небритым стариком из-за связки копчёной рыбы, а из кармана накинутой на плечи куртки торчало горлышко бутылки. Эркин дождался конца торга и подошёл.

— Уже?

— Надо раньше, пока цену не погнали. Пошли.

— Сколько с меня?

— За второй будем посылать, ты и дашь.

Эркин кивнул.

Их встретили гоготом и подначками по поводу недельного отсутствия, но извлечённая Андреем бутылка установила благоговейное молчание. От лишних глаз они зашли за развалины и расселись на обломках стен и помостов. Здание рабского торга оставалось местом сбора, но только шакалы и самая распоследняя шваль пользовалась им как жильём. Остальные брезговали даже по нужде туда зайти. Андрей высыпал на лист лопуха рыбу и откупорил бутылку.

— Ну, чтоб и дальше фартило.

— С удачей вас, парни.

— Того же.

После первого круга, разглядывая полупустую бутылку, Арч спросил.

— Хватит одной?

— За мной вторая, — Эркин поискал глазами, кого бы послать.

Гонец получал глоток, и желающих было много. Эркин выбрал из мальчишек кого посмышлёней, что не рискнет жухать, и дал тому деньги. К его возвращению первую бутылку благополучно прикончили.

— А тут как? — Андрей одним махом оторвал половину рыбины и стал сдирать с неё кожу.

— А никак. Много нас стало.

— Не, просто беляки цену держат.

— Нет, парни, работы меньше. Пленные возвращаются, перебивают.

— И с пропиской к ним не сунешься.

— Беляки…

— На хрена их русские отпускают?

— Так тоже беляки.

— Белый белому…

Андрея уже не считали белым и говорили при нём свободно. Да и его это не трогало.

— Свора не лезет?

— Не.

— Они друг дружку теперь шерстят.

— Ага, помнишь, сигаретами вроссыпь торговал, его так отделали… Третий день не видно.

— А чего?

— А фиг их знает.

— У них свои дела.

— Нам они по хрену.

Вторую бутылку открыли, но уже не спешили. Кое-кто, как и Эркин, пропускали свои глотки. И тут пришёл Митч, что тоже в одиночку крутился, и такой… взъерошенный, что его сразу усадили в круг, воткнули ему в рот бутылку и заставили как следует глотнуть.

— Ну а теперь говори, — распорядился Одноухий.

— Гуталин спёкся, — наконец выдохнул Митч с третьей попытки.

— Гуталин?!!

Могучего добродушного негра, прозванного Гуталином за мягкость, знали все. Знали, что он даже торговаться не умеет, соглашаясь сразу на любую оплату.

— Кто его?

— Свора. Сегодня ночью.

— Да он же ночью дрыхнет, носа из дома не покажет.

— Дома и спёкся.

— Ты расскажешь толком или нет, — взъярился Нолл, — или тебе по кумполу врезать? Так я могу!

Митч обвёл их сумасшедшими глазами.