Варяги. Славяне. Русские - Евгений Кутузов

Теперь следует вернуться вновь к версии о призвании варягов в «Сказании» и продолжить ее рассмотрение с точки зрения соответствия обычной человеческой практике и логике здравого смысла. Мы уже сделали вывод, что в тех условиях, которые сложились в Новгороде после смерти Гостомысла, с учетом реалий IX в., призвание к власти компромиссной фигуры со стороны было наиболее разумным выходом.

Но была еще одна причина, которая делала призвание князя со стороны весьма желательным. Нужно было решать вопрос обороны Новгорода и тяготеющих к нему земель. Чем больше в городе богатств, тем больше желающих этим богатством поживиться. Это истинно не только для Раннего Средневековья. Новгород защищало ополчение, но ополченцы, как правило, уступают воинам-профессионалам. Навербовать последних невозможно, т. к. в IX в. воины-профессионалы были только в дружинах. Каждая дружина одновременно была и школой, где готовились воинские кадры. Каждая дружина имела средний командный состав, который будет подчиняться князю, но не будет подчиняться купцам или равному себе. Князь, способный прокормить дружину, может создать ее на почти пустом месте. А Гостомысл — не мог. Такова особенность раннего Новгорода, возникшего из торговой фактории, населенного разноплеменным вольным людом, а не княжьего города. В конце концов создать свою профессиональную дружину Новгород смог бы, но это заняло бы много времени и, опять же, требовало наличия авторитетной единой власти в городе. Приглашение князя даже с малой дружиной решало и проблему власти, и проблему его защиты.

А теперь, чтобы понять, как реально происходило приглашение князя, обратимся к историческим прецедентам. Сходные черты таких приглашений в разных странах, в разные эпохи позволят все типичные моменты наложить на новгородскую ситуацию 50 -60-х гг. IX в. и выявить степень правдивости «Сказания». В качестве примеров можно рассмотреть приглашения князей в Новгород с 1136 г., приглашения королей на польский престол, на английский трон, приглашения ханов на казанский престол.

Во-первых, кандидата, как правило, никогда не искали далеко от своих мест или даже за морем. Кандидата находили у соседей (Александр Невский в Новгороде, Довмонт во Пскове, Ягайло и Стефан Баторий в Польше). Генриха Валуа поляки в 1572 г. нашли довольно далеко — во Франции, но, во-первых, для поляков Франция — католическая, как и у них, страна, во-вторых, приглашенный сбежал (украв коронные сокровища). Вильгельм Оранский для англичан тоже был соседом. Из России и Крыма приезжали ханы в Казань.

Во-вторых, никогда не приглашали неизвестного. Всегда имели место предварительные переговоры, и послы отправлялись за уже обговоренной кандидатурой, на обговоренных условиях. Никто никогда не отправлял послов в неизвестные края, за неизвестной кандидатурой. Удивительно, если бы нашелся хоть один такой случай.

В-третьих, по такому деликатному вопросу никогда не обращались к врагам. Некоторым исключением служит прецедент с выдвижением кандидатуры Ивана Г розного на польский престол, но надо учесть, что Россия и Речь Посполитая в это время не были в состоянии войны, кандидат в это время не считался русским царем, поляки же рассчитывали через династические права прибрать к рукам Россию, как это получилось с Литвой.

В-четвертых, никогда не бывало такого, чтобы посылали за князем, а вместо одного прибыли целых трое, пусть даже и братья. Будем реалистами: в любом государстве желающих управлять всегда больше, чем вакансий. И вот, вместе с приглашенным князем, который никому не конкурент, прибывают двое его братьев, которым нужно найти место для управления и кормления, причем то, что получше, пристроить их людей. Реальная картина? А.А. Шахматов и В.Е. Яманов совершенно правы: «Сказание…» дает не изложение фактов истории в их взаимосвязи и последовательности, а нечто похожее на литературное сочинение. Но, во-первых, это сочинение не чистый вымысел, а опирается на реальные события, во-вторых, литературные произведения тоже используют как исторический источник, в-третьих, у историков все равно нет иного выхода, кроме как снова и снова анализировать «Сказание…» в поисках исторической истины. Следует исходить из логического допущения, что события в данном случае происходили так же, как и в других подобных случаях.

Фразу, что князя искали «за морем», понимают чаще всего как поиск на той стороне Балтийского моря. Выше приведено достаточно доказательств, что варяги, во всяком случае, не могли приходить со стороны Балтики. А есть ли основания считать, что новгородцы на рубеже 50 — 60-х гг. IX вв. совершали плавания по Балтийскому морю до его западных пределов? Фактов «за», нет никаких, прямых фактов «против» тоже нет, но есть косвенные. Во-первых, ни в каких письменных памятниках не отражены такие плавания, во-вторых, археологический материал тоже не подтверждает факта таких плаваний, в-третьих, Новгород был слишком молодым городом, перед его жителями стояла задача освоения речной сети сопредельных территорий, поэтому маловероятно, чтобы новгородцы уже тогда совершали далекие заморские путешествия.

Славяне, населившие Новгородско-Псковскую землю, на пути с прародины нигде не сталкивались с морскими водоемами. Следовательно, в IX в. слово «море» они использовали не в том смысле, в каком используем его мы или создатели норманнской теории. Эта лингвистическая тема обсуждалась ранее, сейчас же я постулирую, что словом «море» словене называли крупное озеро или обширную заболоченную местность (впоследствии — «марь»), а в современном значении стали его использовать едва ли ранее второй половины X в. «Поехать за море» в летописи, однозначно, — не на тот берег Балтики.

Зато к югу и юго-западу от Новгорода есть подходящие объекты, которые могли новгородцами называться «море». Это озеро Ильмень (Илмерь), площадь которого в IX в. значительно превосходила нынешнюю, и прилегающие с юга к озеру болота по руслу р. Ловати, там, где, предположительно, находился «остров русов» длиной в три дня пути. Далее на юго-запад находилось еще одно «море» с островами, которое мы называем Полесье. При движении славян в новгородскую землю все эти географические объекты ими преодолевались, в IX в. должна была еще быть живой память про эти места, как о земле предков. И если новгородцам понадобился князь, то искать подходящую кандидатуру логично было именно здесь. Скорее всего, под словом «море» в «Сказании…» разумеется озеро Ильмень, древнее название которого — Илмерь — «Илистое море», которое еще и сейчас иногда называют «Славянское море».

Если князя новгородцы искали за этим «морем», то их поиск ничем не отличался от поисков кандидатуры правителя в других приведенных выше примерах. Во-первых, они шли к соседям, в места, которые хорошо знали. Во-вторых, там была родина их предков, а стало быть, князь из тех мест имел дополнительную легитимность. В-третьих, в земле кривичей и южнее уже успели сформироваться (или прийти извне) авторитетные княжеские династии. Не «природная», а пришедшая извне династия могла быть с Поднепровья, от тамошних русов Артании. Соответственно, и отправились новгородские послы либо в район Старой Руссы, либо в Поднепровье.

Теперь следует разобраться с количеством князей, пришедших вместе с посольством в город на княжение. Ясно, что перед отправлением посольство получило четкие инструкции и не могло, грубо превысив свои полномочия, вместо одного князя привести сразу трех. Недаром в «Сказании…» двое из них очень быстро умирают, очевидно, потому, что никак не вписывались в канву последующих событий.

Имя Рюрик часто сопоставляют со словом «рарог» — «сокол». Полностью такую версию исключить нельзя, но, мне представляется, следует обратить внимание на второй формант имени — «рик». Он явно находится в родстве с италийскими, кельтскими, германскими вариантами слова «царь» («реке», «рикс», «рих», «риаг»). Начальный формант «рю» — очевидно, искаженный корень «рус»/«рос»/«роуш». В различных индоевропейских языках родственные ему слова имеют смысл «ясный», «красный», «светлый» («рош»/«раш»/«рос»). Тогда Рюрик — «Светлый царь», а вольный перевод — «Царь — Красно Солнышко». Имя это восточноевропейское, оставшееся от скифов, говоривших на кентумитских наречиях, скорее всего, оно росомонского происхождения. Напомню, что древнейшие летописные записи на Руси делались (кроме глаголицы) «росским письмом», т. е. готской азбукой из 27 букв, и нас не должно удивлять искажение имени, если в нем был шипящий звук. Например, имя звучало Рушрик.

Синеус — вовсе не означает «синие усы». Напомню, что слово «синий» (родственно слову «сиять») долгое время обозначало любой цвет, если поверхность тела блестящая. Синеус — может означать усы, либо черные, либо белые, но с блеском волос. Могли ли родители дать ребенку такое имя? Разумеется, нет. Неизвестно, будут ли у него впоследствии усы, будут ли они блестящими или матовыми. В Японии существовал обычай смены имени по достижении определенного возраста или смены социального положения, но в Восточной Европе такого нигде не наблюдалось. Следовательно, «Синеус» — не имя, а прозвище взрослого человека. И логично предположить, что прозвище относится к Рюрику, поскольку в «Сказании» стоит оно сразу после его имени. [23 — Можно предложить и другую версию происхождения слова Синеус. Формант «ус» — вариант корня «ас»/«ос» — «змей». Тогда это почетный эпитет к имени — «Светлый змей». Вспомним западное имя Финеас и Фениста русских сказок.]