Перегрин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Я занял место в кустах рядом с другими лучниками и чуть впереди четырех катапульт, перетащенных сюда. Из-за низкой скорострельности катапульты вряд ли перебьют много врагов, зато сильно подорвут моральный дух. Когда толстая длинная стрела прошивает насквозь всадника, а то и двух, или коня, на нестойких это действует, как слабительное. Дорога с километр шла по прямой, а перед нами, расположившимися на склоне холма, поворачивала влево, так что стрелять будем по надвигающимся на нас, промахнуться трудно. Вдоль дороги прячутся в кустах и за деревьями велиты, держа наготове пилумы, а выше, где есть открытые площадки, залегли пращники, готовые мигом вскочить и приняться за дело.

Первой скакала неторопливо турма нумидийцев. Я идентифицирую их в первую очередь по отсутствию уздечек у лошадей. То, что их соплеменники воюют с римлянами, не мешает им служить в римской армии. Они ведь теперь перегрины — почти римляне. Впереди скачет племенной вождь в бронзовом шлеме с султаном из обрезанных, белых, страусовых перьев и кольчуге, давно не чищенной, с большими пятнами ржавчины. Щит висит за спиной, а копье закреплено в вертикальном положении позади справа. Вид у вождя полусонный: давно едет без приключений, устал, расслабился.

— «Страус» мой, — говорю я тихо, но так, чтобы услышали лучники и обслуга катапульт.

Вижу улыбки на лицах расположившихся по соседству. Уверен, что, рассказывая о нападении на обоз, они обязательно опишут нумидийского вождя и озвучат мою фразу. И еще расскажут о моем первом выстреле из лука.

— Начали! — говорю я громче, когда до переднего всадника остается метров тридцать, и отпускаю натянутую тетиву со стрелой.

Вождь услышал меня, встрепенулся, но уклониться не успел. Игольчатый наконечник стрелы легко протиснулся между ржавыми кольцами на груди всадника в области сердца, погнув их, затем пробил тело насквозь и на спине, наверное, взбугрил кольчугу, а может, и пробил ее и воткнулся в щит. Предводитель нумидийцев как-то картинно наклонился назад почти к крупу коня и только потом свалился на землю. К тому времени я отправил еще три стрелы, каждая из которых нашла свою цель. Иногда вместе с моей стрелой жертва получала еще одну или две. Переднюю турму мы выкосили всю и быстро. Вторая за их спинами продержалась чуть дольше. Правда, им досталось и от велитов, которые метали пилумы как во всадников, так и в лошадей. Ясно было, что большую часть жеребцов придется бросить здесь, так что не жалели их, как обычно. На триреме место найдется в лучшем случае всего десятку или дюжине.

Задним двум турмам повезло больше. Их обстреливали в основном пращники, которым помогали велиты с пилумами. Все они дружно орали на разных языках «Засада! Отступаем!». В обеих турмах народ оказался сообразительный, нарываться на неприятности не стал, поверил крикам и драпанул настолько быстро, насколько возможно. Вслед за ними побежали погонщики с арб, только не по дороге, а по кустам, где в них труднее было попасть. Впрочем, никто не выцеливал погонщиков. Я четко объяснил, что нам надо избавиться от охраны, а не перебить, как можно больше. Всех не уничтожишь, кто-нибудь обязательно уцелеет и расскажет, как было дело. Чем больше человек спасется, тем труднее слушавшему их будет составить общую картину. Как мне в будущем говорил знакомый опер, самые невероятные рассказы о происшествии услышишь от очевидца, и чем ближе он был, тем больше фантастических подробностей припомнит.

Я дал команду выходить на дорогу, чтобы добить раненых и собрать трофеи. Сам тоже вышел, чтобы забрать свои стрелы. Они, как и стрелы из катапульт, приметные, слишком много несут информации. Вождь нумидийцев еще был жив, но без сознания. При дыхании изо рта выплескивалась очередная порция крови. Когда я выдергивал стрелу, нумидиец не дернулся, значит, боли не чувствовал. Я нанес ему кинжалом «удар милосердия», перерезав сонную артерию. Шлем со страусовыми перьями забрал себе, чтобы все видели, что я — доминантный самец.

58

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Переход в Гадес был напряженным. До пролива Гибралтар мы шли вдали от берега и на ночевку останавливались в необорудованных и неохраняемых местах, где в любой момент могли подвергнуться нападению аборигенов, которые, мягко выражаясь, недолюбливали римлян и пользовались любым шансом, чтобы выразить свои чувства. К счастью, они не знали, что именно мы везем, поэтому боялись атаковать.

Груз был уложен в кормовой части триремы и накрыт брезентом, чтобы своим прелестным видом не вводил во искушение нестойкие души. Статуя Аполлона лежала сверху. Она была высотой метра полтора, но такая тяжелая, что шесть человек поднимали с трудом. Из одежды на боге только золотой лавровый венок на золотых курчавых волосах. В левой руке Аполлон держал кифару (разновидность лиры), в игре на которой считался самым лучшим, потому что с любого, победившего его в музыкальном соревновании, сдирал кожу, а в правой — пучок стрел, которые метал в неугодных, не только убивая, но и распространяя заразные болезни. Мужское достоинство имел жалких размеров и немного согнутое. Складывалось впечатление, что кто-то пытался оторвать, но силенок не хватило. Везли мы и волов, забивая по одному на каждой стоянке, и трех жеребцов, самых ценных. Я решил оставить их себе. Собираюсь в своем будущем имении разводить племенных лошадей. Остальных, забрав упряжь и попоны, оставили пастись в лесу. Кто поймает их, тому будет счастье и подозрение в нападении на обоз. Впрочем, я сомневаюсь, что римляне пошлют кого-нибудь в те места, чтобы расследовать происшествие, потому что комиссия может исчезнуть точно так же, как и обоз.

По прибытию в Гадес я сразу отправил матроса к Квинту Лутацию Катулу. Претор, видимо, давно ждал нас, потому что пришел вместе с посыльным. Это был сорокапятилетний мужчина с капризным, бабьим лицом, начавшим оплывать, из-за чего плешивая голова с остатками седых волос напоминала свечной огарок. Одет в белую льняную тунику без пурпурных полос, хотя имел право, как минимум, на узкие, всаднические. Сандалии на нем были из крокодиловой кожи. Смотрелись не очень, но стоили дорого, и все об этом знали, иначе бы ношение такой роскоши теряло смысл.

— Привез? — забыв поздороваться, спросил Квинт Лутаций Катул.

— Да, — ответил я. — И долю Квинта Сервилия Цепиона, и всё остальное.

— Покажи, — потребовал претор.

Мы спустились в трюм, где я сам отвязал и приподнял край брезента, показав нижнюю часть статуи Аполлона.

Квинт Лутаций Катул осторожно, будто покойника, потрогал ногу статуи, а затем попробовал приподнять ее.

— Тяжелая! — с радостным удивлением воскликнул он.

— Пригоняй арбы и забирай, — предложил я.

— Не здесь! — испуганно произнес претор. — Отвезете к моему имению. Я пришлю своего человека, он покажет, где пристать к берегу.

— Как скажешь, — не стал я спорить и напомнил: — Потребуются две арбы.

— Тесть писал, что везли на трех, — возразил Квинт Лутаций Катул.

— По уговору треть принадлежит нам, — сообщил я. — Зачем ее возить туда-сюда, привлекать чужое внимание?!

— Приплывет тесть, с ним и решите этот вопрос, — произнес не очень уверенно претор.

— Мы уже решили и выполнили свою часть уговора, так что получим и свою часть оплаты, — отрезал я. — Если Квинту Сервилию Цепиону не понравится, мы решим этот вопрос лично с ним. По уговору будем ждать его здесь. Он должен выдать дипломы членам экипажа об окончании службы и получении римского гражданства и по десять югеров земли.

— Да, он писал мне об этом, — подтвердил Квинт Лутаций Катул.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Чтобы поменять тему разговора, я решил прояснить возникающую при упоминании его имени непонятку:

— Твой когномен у меня почему-то ассоциируется с поэзией. Ты не пишешь стихи?

— Кончено, пишу! — радостно воскликнул он, сразу позабыв о золоте. — Ты тоже любишь поэзию?

— Да, — произнес я, умолчав, что на двери моей комнаты в общежитии института висела табличка «Поэтам и крысам вход запрещен!».