В гостях у турок - Николай Лейкин

— Свѣчи уже очень удивительны! Замѣчательныя свѣчи! Царь-свѣчи! Какъ эти свѣчи отливали — вотъ что любопытно! повторялъ онъ нѣсколько разъ.

При выходѣ ихъ окружили халатники и просили бакшишъ. Просилъ себѣ бакшишъ мальчикъ, у котораго хранились калоши и трость. Просилъ бакшишъ старикъ съ ларчикомъ, продавшій имъ входный билетъ.

— Давать или не давать? спрашивалъ Нюренбергъ. — Вѣдь изъ-за того и входнаго плата установлена во всякаго мечеть, чтобъ не давать бакшишъ.

— Дайте по немногу. Ну ихъ… сказалъ Николай Ивановичъ. — Пусть церковныя крысы попользуются.

Нюренбергъ принялся раздавать направо и налѣво мелочь.

LXXIII

Лошади вывозили коляску супруговъ Ивановыхъ изъ переулка опять на площадь. По узкому переулку коляска ѣхала шагомъ, а около нея бѣжали нищіе съ паперти Ая-Софія, взрослые и дѣти, оборванные, покрытые струпьями, и просили бакшишъ. Николай Ивановичъ раскидалъ имъ всѣ имѣвшіяся у него мѣдныя деньги.

— А что эти нищіе только турки? спросилъ онъ сидѣвшаго на козлахъ проводника.

— О, нѣтъ! отвѣчалъ Нюренбергъ. — Тутъ есть и цыганскаго дѣти, и славянскаго, и армянскаго, и греческаго.

— И турки имъ позволяютъ просить милостыню на своихъ папертяхъ?

— О, турки все позволяютъ! Турки давно уже чувствуютъ, что они теперь въ Константинополѣ не свои.

— То есть какъ это?

— Каждаго часъ ждутъ, что ихъ Константинополь кто нибудь возьметъ.

— Ну?! Кто-же его можетъ взять безъ войны?

Нюренбергъ обернулся, улыбнулся и проговорилъ:

— Да вѣдь онъ ужъ и сейчасъ взятъ Европой. Нашего падишахъ сидитъ здѣсь только для виду и никакого своего воля не имѣетъ, а что русскаго, англійскаго и австрійскаго посланники скажутъ — тому и быть. И турки этого очень хорошо понимаютъ. Ну вотъ… Посмотрите еще разъ на Ая-Софію снаружи, сказалъ онъ, когда коляска выѣхала на площадь.

Глафира Семеновна вынула бинокль и стала смотрѣть на мечеть.

— Нѣтъ, некрасивая она съ наружи. Глыба, каменная глыба и ничего больше. И какъ невзрачна она снаружи, такъ великолѣпна внутри!

— Да ужъ внутренность ея вѣкъ не забудешь, поддакнулъ Николай Ивановичъ. — А снаружи именно каменная глыба, грязная, облупившаяся. Но скажите, пожалуйста, отчего ее турки не отремонтируютъ? задалъ онъ вопросъ Нюренбергу.

— Пхе… Отчего! Оттого и не ремонтируютъ, что они теперь не свои. Денегъ мало, деньги нужно на Долма-Багче, на Ильдизъ-Кіоссъ, такъ зачѣмъ ихъ тратить на Ая-Софія! Кто Константинополь возьметъ — тотъ и отремонтируетъ.

— А что это такое Долма-Багче? спросила Глафира Семеновна.

— Султанскаго дворецъ. На дворцы нужно деньги, на придворныхъ, на войско. И на этого-то предметъ не хватаетъ, такъ какого тутъ Ая-Софія!

— О, Нюренбергъ, да вы либеральничаете! поддакнулъ ему Николай Ивановичъ.

— Здѣсь всякаго человѣкъ такъ либеральничаетъ, потому всякаго человѣкъ знаетъ. Объ этого въ газетахъ только не печатаютъ, а по кофейнаго домамъ всѣ разговариваютъ. и нашего султанъ знаетъ, что онъ не свой, такъ зачѣмъ на Ая-Софія тратиться, разсуждалъ Нюренбергъ.

— Ну, ну… Кажется, у васъ очень ужъ мрачныя мысли о Константинополѣ, замѣтилъ ему Николай Ивановичъ и спросилъ:- А куда мы теперь ѣдемъ?

— Сейчасъ я вамъ покажу стараго константинопольскаго водопроводъ. Еребатонъ-Серай онъ называется, по-русски — Подземнаго замокъ. Мы спустимся съ факеломъ подъ землю…

— Нѣтъ, нѣтъ! Подъ землю я ужъ ни за что спускаться не буду, перебила Глафира Семеновна Нюренберга.

— Но вѣдь это, мадамъ, знаменнтаго сооруженіе. Это большущаго пространство… Все это подъ сводами… Своды эти самаго имѣютъ триста колоннъ, и посрединѣ громаднаго озеро, и все это подъ землей.

— Не пойдемъ, не пойдемъ мы подъ землю. Что намъ водопроводъ! мы не водопроводчики!

— Всѣ знаменитаго путешественники смотрятъ.

— Ну, и мы будемъ считать, что осмотрѣли.

— Однако, душечка, если это дѣйствительно замѣчательное и интересное, то отчего-же не осмотрѣть? возразилъ Николай Ивановичъ. — А вдругъ кто въ Петербургѣ спроситъ: «были вы въ Подземномъ замкѣ, гдѣ водопроводное озеро?»

— А ты и говори, что были. Вѣдь намъ Афанасій Ивановичъ разсказалъ, что тамъ есть триста колоннъ, поддерживающихъ своды, что туда спускаются съ факеломъ. Это можешь и ты разсказывать въ Петербургѣ. Не водите, Афанасій Ивановичъ, туда. Я низачто не спущусь въ ваше подземелье, обратилась Глафира Семеновна къ Нюренбергу.

— Мы только мимо входа пройдемъ, а потомъ я васъ провезу на Атмейданъ.

— А что это за Атмейданъ такой?

— Коннаго площадь… Древняго ипподромъ… Византійскаго циркъ…

— Ну, это пожалуй…

Минутъ черезъ пять экипажъ остановился передъ маленькимъ облупившимся одноэтажнымъ каменнымъ зданіемъ съ нѣсколькими несиметрично расположенными окнами и зіявшею пастью входа въ подземелье.

— Вотъ входъ въ Еребатанъ-Серай къ подземнаго озеру… указалъ Нюренбергъ.

Завидя остановившуюся коляску, къ ней подскочилъ старикъ сторожъ въ синей курткѣ и фескѣ и хотѣлъ помочь выдти супругамъ, но Глафира Семеновна замахала руками.

— Нѣтъ, нѣтъ, не пойдемъ… Мерси… Мы такъ только… Снаружи посмотримъ… сказала она.

Но Николаю Ивановичу очень хотѣлось войти въ подземелье и онъ бормоталъ:

— Въ Римѣ въ катакомбы спускались-же…

— То въ Римѣ — и, наконецъ, тамъ нѣтъ никакого подземнаго озера, отвѣтила жена.

— А что такое озеро? Везувій-то опаснѣе, однакоже на него въ Неаполѣ мы взбирались и у самаго кратера были. И въ Голубомъ гротѣ были на Капри… Такое-же подземное озеро.

— Въ Голубомъ гротѣ свѣтло, какъ днемъ. Вѣдь тебѣ что надо? Тебѣ надо Василію Семеновичу въ письмѣ похвастать, что ты былъ на подземномъ озерѣ — ну, и напиши ему. Никто провѣрять не будетъ. Велите ѣхать дальше, Афанасій Ивановичъ, сказала Глафира Семеновна проводнику.

Лошади тронулись. За коляской побѣжалъ сторожъ и кричалъ: «бакшишъ». Николай Ивановичъ обернулся къ нему и показалъ кулакъ.

— Даже и изъ экипажа не вышли, а онъ — бакшишъ. Ну, народъ въ здѣшнемъ мѣстѣ! — проговорилъ онъ.

Экипажъ выѣхалъ на площадь Атмейданъ.

— Ипподромъ… Вотъ тутъ былъ древняго византійскаго циркъ, разсказывалъ Нюренбергъ. А вонъ знаменитаго мечеть Ахмедіе… Сейчасъ мы къ ней подъѣдемъ.

— Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! Довольно мечетей! Надоѣло, сказала Глафира Семеновна.

— Но это, мадамъ, знаменитаго и самаго красиваго мечеть. Здѣсь прежде хранилось зеленаго знамя Пророка… Всѣ стѣны изъ порцелянъ.

— Богъ съ ней… Изъ порцелана мы уже видѣли въ одной мечети стѣны.

— А тогда осмотримъ ее только снаружи. Намъ надо къ ней подъѣхать. Около нея находится древнѣйшаго въ мірѣ египетскаго обелискъ. Вонъ онъ стоитъ, указывалъ Нюренбергъ.

Въ концѣ площади высилась, дѣйствительно, изящная, красивая мечеть, нѣсколько напоминающая Ая-Софію, но не испорченная постройками. Ее окружали шесть минаретовъ. Нюренбергъ разсказывалъ:

— Шесть минаретовъ. Единственнаго мечеть съ шесть минаретовъ. Ее перехвастала только одна Кааба въ Меккѣ, мечеть Кааба, гдѣ есть семь минаретовъ. Вы зайдите хоть на дворъ ея! Дворъ Ахмедіе — прекраснаго Караванъ-Сарай, гдѣ въ стариннаго годы собирались мусульманы, котораго ѣдутъ зъ Мекку на поклоненіе гробу Пророка.

— Ну, на дворъ можно заглянуть, согласилась Глафира Семеновна и стала выходить изъ коляски, остановившейся около ограды мечети.

LXXIV

Нe прошло и пяти минутъ, какъ ужъ супруги выходили со двора мечети Ахмедіе.

— Ничего особеннаго… говорилъ проводнику Николай Ивановичъ. — А что до Караванъ-Сарая, то я себѣ иначе его воображалъ.

— А сколько колоннъ-то! И замѣтили вы, какого особеннаго колонны! расхваливалъ Нюренбергъ. — Колонны, фонтаны для омовенія мусульманскаго паломниковъ.

— Что намъ колонны-то считать! Мы не англичане. Вы, почтеннѣйшій, теперь, если хотите намъ что-нибудь показать, то покажите что нибудь особенное.

— Что-же такого особеннаго могу я вамъ показать?

Нюренбергъ недоумѣвалъ и развелъ руками.

— Покажите турецкій гаремъ и мы будемъ вамъ очень благодарны, сказалъ Николай Ивановичъ, и покосился на жену, ожидая, что она скажетъ.

— Николай! Да ты никакъ съ ума сошелъ, воскликнула супруга.

— А что такое? Почему? Ревнуешь къ женщинамъ, что-ли? Такъ вѣдь мы этихъ женщинъ-то будемъ съ тобой вмѣстѣ смотрѣть.

— Турецкаго гаремъ? Нѣтъ, этого невозможно, отвѣчалъ Нюренбергъ.

— Отчего? Вы насъ хоть къ какому-нибудь плохенькому пашѣ въ гаремъ сводите. Все-таки, мы будемъ видѣть, какъ турецкія женщины живутъ. За мечеть по серебряному меджидіе платятъ, чтобы ее смотрѣть, ну, а за гаремъ я заплачу пять меджидіе.

— Нѣтъ, нѣтъ Афанасій Иванычъ, не слушайте вы его! проговорила Глафира Семеновна. — Не пущу я его въ гаремъ.