Посылка - Ричард Матесон

— Сол! — крикнул я, ворвавшись в гостиную. И в растерянности умолк.

Там было темно, спирало дух от тошнотворного запаха. Мне стало дурно, и я поспешил дальше. Вбежал в кухню, но здесь запах был еще сильнее. Не в силах им дышать, я привалился к стене. Перед глазами заплясали разноцветные пятна.

Сверкнула молния, осветив кухню, и я увидел, что левая дверца шкафа открыта. За ней оказалась чаша с каким-то порошком, похожим на муку. Я только взглянул на нее — и во рту у меня пересохло, из глаз брызнули слезы.

Я попятился, задыхаясь, чувствуя, что силы мои вновь иссякают. Вернулся в поисках брата в гостиную.

Сверкнула еще одна молния и высветила из мрака портрет Клариссы. Я увидел его и оцепенел — лицо у нее изменилось. Утратило всю красоту. И выражало теперь только злобную радость. Глаза сверкали, улыбка казалась оскалом. Вправду ли портрет стал другим или то была игра теней, но даже пальцы рук ее казались сейчас когтями, готовыми рвать и душить.

И, попятившись от нее в испуге, я споткнулся о тело своего брата.

Я упал на колени, отчаянно вглядываясь в темноту. Увидел, при свете молний, сверкавших одна за другой, его белое, мертвое лицо. Застывшую на губах ужасную усмешку. Безумие в широко распахнутых глазах. И сердце у меня остановилось. Казалось, я сам сейчас умру. Не в силах поверить в страшную правду, я рванул себя за волосы и громко застонал, надеясь, что это только сон, и мать сейчас разбудит меня, и я взгляну на кроватку спящего Сола, увижу его невинную улыбку, темные кудри, разметавшиеся по подушке, и, успокоенный, снова засну.

Но кошмар не кончался. Дождь неистово стучал в окна, землю сотрясали громы и молнии.

Я взглянул на портрет, чувствуя себя таким же мертвым, как мой брат. Встал без колебаний, спокойно подошел к камину. Взял в руки лежавший там коробок спичек.

Она угадала мои намерения в тот же миг — коробок вырвали у меня и швырнули в стену. Я нагнулся за ним, и меня попыталась удержать какая-то невидимая сила. Горло стиснули холодные руки. Страха я не почувствовал, лишь зарычал, оттолкнул их и снова потянулся за спичками. В рот затекла кровь, я сплюнул. И поднял коробок.

Его опять выхватили у меня, разорвали на этот раз и разбросали спички по полу. Когда я наклонился, чтобы подобрать их, весь дом неистово сотрясло, гул перерос в страдальческий вой. В меня вцепились. Я вырвался. Встал на колени, начал шарить по ковру. Меня схватили за руки, и вокруг всего тела обвилось что-то влажное и холодное.

С упорством маньяка я при свете очередной молнии поднял одну из спичек зубами, чиркнул ею по ковру. Она вспыхнула и погасла. Дом трясся уже не переставая, отовсюду доносились шорохи, словно Кларисса, спасая свое проклятое, призрачное существование, созвала на битву со мной всех мертвецов.

Я поднял другую спичку. С ковра на меня уставилось белое лицо. Я сплюнул на него сквозь сжатые зубы кровью. Лицо пропало. Мне удалось высвободить одну руку, я выхватил спичку из зубов и чиркнул ею по стенке камина. Загорелся крохотный огонек, и меня отпустили.

Гул и тряска усилились. Против огня мертвецы были бессильны, но я все же прикрыл спичку рукой, боясь, что дунет неведомо откуда холодный ветер и погасит ее. Поднял журнал, завалявшийся в кресле, встряхнул, поднес к нему спичку. Страницы тут же занялись пламенем, и я бросил журнал на ковер.

Потом стал обходить комнату, зажигая одну спичку за другой. На Сола я старался не смотреть. Она убила его, и сейчас мне предстояло покончить с ней навсегда.

Ковер задымился. Шторы заполыхали, начала разгораться мебель. По дому пронесся, подобно порыву ветра, свистящий, горестный вздох и затих.

Когда запылала вся гостиная, я взглянул на портрет. И медленно двинулся к нему. Она поняла, что я собираюсь сделать. Дом затрясся еще сильней, раздался визг, такой, словно возопили сами стены. Сомнений не осталось — домом управляла она, и сила ее заключалась в этом портрете.

Я сорвал его со стены. Он задергался в руках, как живой. Содрогнувшись от омерзения, я швырнул его в огонь.

И чуть не упал — дом тряхнуло так, словно началось настоящее землетрясение. Но это был конец. Портрет запылал, и больше она ничего не могла сделать. Я остался в горящем доме один.

Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, что случилось с моим братом. Чтобы кто-нибудь увидел такое его лицо.

Поэтому я поднял Сола и уложил на кушетку. До сих пор не понимаю, откуда у меня взялись на это силы. Словно кто-то помог.

Я сидел рядом, держа его за руку, пока огонь, пожиравший комнату, не начал подбираться ко мне. Тогда я встал. Склонился над братом, поцеловал в губы, прощаясь навсегда. И вышел из дома в дождь.

И больше туда не возвращался. Поскольку возвращаться было незачем.

На этом рукопись заканчивается. Нет оснований считать изложенное в ней правдой. Хотя в архивах городской полиции нашлись кое-какие сведения, представляющие интерес.

В 1901 году жители города были потрясены самым, пожалуй, массовым убийством из всех, когда-либо совершавшихся в его истории.

На званом вечере в доме мистера и миссис Мэрлин Слотер и их дочери Клариссы некто, оставшийся неизвестным, подмешал в чашу с пуншем мышьяк. Умерли все — и гости, и хозяева. Кто и зачем их убил, выяснить так и не удалось, сколько догадок по этому поводу ни строили. По одной из версий, отравителем был кто-то из умерших.

Предполагали также, что это не отравитель, а отравительница. Прямых намеков не имеется, но, по некоторым свидетельствам, касающимся «этого бедного ребенка, Клариссы», девушка на протяжении нескольких лет страдала тяжелым психическим расстройством. Родители тщательно скрывали ее болезнь от соседей и городских властей. И вечер, возможно, устроили с целью отпраздновать улучшение ее состояния, принятое ими за выздоровление.

Ни о пожаре, случившемся позже, ни о теле, которое было бы найдено в доме, никаких сведений отыскать не удалось. Возможно, эта история — всего лишь вымысел, попытка одного брата объяснить смерть другого, имевшую, скорее всего, не естественные причины. Зная трагическую историю дома, он мог воспользоваться ею, чтобы оправдать себя таким фантастическим образом.

Так было дело или нет, но о старшем брате никто и никогда не слышал — ни в самом городе, ни в его окрестностях.

И это все. С. Д. М.

Дорогой дневник

10 июня 1954 года

Дорогой дневник!

Честное слово, меня по временам настолько мутит от этой чертовой меблирашки, что вот-вот вырвет по-настоящему!

Окно такое грязное — в субботу и воскресенье до середины дня кажется, будто идет дождь, даже если на улице вовсю светит солнце.

А вид из него! Нижнее белье, сохнущее на веревках. Женские пояса и халаты. Одного этого достаточно, чтобы молодой девушке захотелось умереть. И еще эта вонь!

И жлоб, который живет напротив. Из-за него жизнь становится вовсе невыносимой. Откуда он только берет деньги на выпивку? Может, грабит старушек. Пьяный, все время орет песни, пытается облапать меня в коридоре, который похож на коридор темницы из какого-нибудь ужастика. За два цента — нет, меньше — я могла бы заказать по почте пистолет тридцать второго калибра. А потом пристрелила бы эту дрянь. Меня бы посадили, и не о чем больше беспокоиться. А-а-а, только дело того не стоит!

Да, еще и завтра вечером будет веселье. Гарри Хартли ведет меня в «Парамаунт», и он хочет, чтобы за какое-то вшивое шоу и дешевое китайское рагу я всю ночь играла с ним в мужа и жену. Нет, подумать только!

Господи, здесь такая жара и вонища!

Надо бы постирать кое-что на завтра. Сама мысль об этом мне ненавистна. Эй, заткнитесь там! Через дорогу сходят с ума эти тупицы — шум, гам! Нью-йоркские «Гиганты», бруклинские «Доджеры»[22], чтоб они все передохли!

А как подумаю о том, что завтра лезть в паршивое метро — дважды! Тела, прижатые друг к другу, как сардины в банке, рожи алые, как маки. Вот радость-то!

Господи, что бы я отдала, лишь бы выбраться из этой дыры. Я бы даже вышла замуж за Гарри Хартли, только знаю, что тогда станет еще хуже.

Эх, поехать бы в Голливуд и стать звездой, как Эва Гарднер[23] или вроде того. Чтобы все мужики падали на колени, лишь бы ручку поцеловать. «Убирайся, Кларк, с тобой скучно!» Да, мне было бы с ним скучно. Я бы заставила его попресмыкаться.

Черт, что за вонючее, паршивое место! У девушки здесь нет никакого будущего. Чего мне ждать впереди? Меня никто не любит, кроме этого жирного недоумка. Гарри Китайское Рагу — вот как я буду его называть.

Через две недели отпуск. Две недели безделья. Поеду с Глэдис на Кони-Айленд. Буду сидеть на проклятом пляже, смотреть, как в воде плавает мусор, и сходить с ума при виде не замечающих никого вокруг целующихся парочек. А потом я обгорю, может быть, даже поднимется температура. И еще посмотрю миллион фильмов. Ну и жизнь!